Онежское озеро для петрозаводчан всегда будет границей между Вчера и Сегодня, главным ориентиром во времени и пространстве.
Иногда, засидевшись за письменным столом допоздна летней ночью, которую и ночью-то не назовёшь – так, сумерки, я гляжу в окно и вижу, как багровый шар солнца выкатывается из-за горизонта. Первые лучи падают на тёмную воду, окрашивают в нежно-розовые тона спящий город. И тут же царящая за окном тишина нарушается весёлым птичьим пересвистом. Это подаёт признаки жизни старый парк.
Так приходит новый день. Солнце нового дня живёт где-то за Онежским озером, за скалами Бараньего берега. Однажды мне даже приснилось, будто именно там находится вход в рай. Не уверен, что там действительно есть что-то мистическое. Но что верно, то верно: озеро для петрозаводчан всегда будет границей между Вчера и Сегодня, главным ориентиром во времени и пространстве.
Здесь все дороги ведут либо к озеру, либо параллельно озёрному берегу. Вообще, мне кажется, что в этой воде отражается сама душа города. Впрочем, о любом городе можно сказать очень многое, приглядевшись к водоёму, на берегу которого он расположен. Какой-нибудь маленький городок в средней полосе России, прилепившийся к устью большой реки, обязательно напоминает мелкую рыбёшку, выброшенную на сушу и обречённую нелепо умирать вдали от всех мировых страстей. Питер с водой его рек и каналов, загнанных в каменный плен набережных и мостов, с тяжёлыми серыми тучами, плывущими куда-то по течению Невы вперемешку с мусором, напротив, кажется ещё величественней и мрачней – невольно вспомнишь фразу классика о том, что «жить в Петербурге – это всё равно, что спать в гробу».
Благодаря Онежскому озеру Петрозаводск выглядит таким чистым и светлым. Водная стихия и стихия урбанистическая не подавляют друг друга, а мирно сосуществуют на равных на протяжении уже нескольких столетий. Неслучайно все, кто видят наш город в первый раз, говорят: «У вас много воздуха!» Это справедливо не только в прямом, но и в переносном, психологическом смысле. Здесь можно грустить, можно даже годами жить в депрессии, но так и не почувствовать, что выхода нет. Водная гладь, которая всегда перед глазами, непременно оставит простор для фантазии и планов на будущее, станет зеркалом, позволяющим взглянуть на себя со стороны. Выйдешь на берег – и услышишь в шёпоте волн:
– Всё будет хорошо!…
Наверное, это банально, но с раннего детства самыми любимыми мною пейзажами были те, что изображали рассвет или закат над водой – и чем больше похоже на онежские зори, тем лучше: золотисто-алое небо, опрокинутое в водную пучину, предутренние покой и прозрачность в каждой детали, в прибрежных камнях, в траве, в деревьях…
Кстати, самые ранние воспоминания моей сознательной жизни тоже связаны с образом озера. Мне меньше трёх лет, родители учат меня говорить и, показывая куда-то за окно, сообщают:
– Вот там Онежское озеро. Скажи: «О-неж-ско-е»!
А мне даются все звуки, кроме шипящих, с этим проклятым «ж» вообще беда. И я звонко, втайне радуясь, что удалось обмануть своих учителей, выдавливаю из себя первое, что приходит в голову:
– Пионерррское озеро!!!
Странно – неужели в ту пору я уже что-то знал про пионеров?!
Озеро помнит о моём детстве гораздо больше, чем я сам. В середине 70-х район, позднее ставший набережной Варкауса, ещё был застроен ветхими деревянными домишками и имел вполне сельский вид. Каждое лето берег, в который упиралась улица Московская, оккупировался отдыхающими, купающимися и загорающими гражданами. Тропинки парка манили в неизвестность, пробуждали исследовательский интерес. Порхающие над полянами золотых одуванчиков бабочки звали бежать вдогонку. Бег, падение, сбитые коленки… Всё это было и исчезло с лица земли, уступив место самой скучной улице на свете.
Когда сносились старые дома, дольше всех сопротивлялся гибели двухэтажный дом красного кирпича – уже почти расселённый, с выбитыми стёклами и свёрнутыми набок дверьми подъездов. Долгое время, проходя мимо зимними вечерами, я видел, как на втором этаже зажигается одинокое окно. Очень хотелось заглянуть внутрь, узнать, что там происходит. Воображение рисовало всякие таинственные истории из книжек. Но я то ли не успел, то ли не решился переступить порог дома.
Школьные годы. Тот же берег. Я впервые встал на лыжи и учусь кататься. Первый опыт неудачен – просто непонятно, зачем привязывать к ногам какие-то доски, если гораздо удобнее ходить без них. И вдруг толчок, скольжение и сладкое чувство полёта! В последующие несколько лет зимнее воскресенье, проведённое вне лыжни, считалось безнадёжно потерянным. Потом запойное чтение отобьёт раз и навсегда всякий интерес к спорту, но чувство первого полёта всегда будет жить в глубине души.
Май 1989 года. Мы с одноклассниками прощаемся со школой. Шумной, весёлой толпой идём по центральной набережной. Цветёт сирень. От промытых тёплым летним дождём улиц веет свежестью. Это – воздух свободы и ещё неведомого, но пока ещё кажущегося радужным будущего.
«Помнишь, девочка, гуляли мы в саду?» – хрипел дворовой лирикой магнитофон у кого-то в руках. Говорили громко, порой перебивая друг друга, спеша наговориться напоследок обо всём, недосказанном за время совместной учёбы. Неожиданно я обнаружил себя идущим рядом со Светкой – первой, тайной и безнадёжной, конечно же, школьной любовью, которой посвящал стихи, из-за которой весь последний учебный год ходил в школу не с отвращением, а с окрыляющей радостью. Сейчас я нёс какой-то весёлый вздор, удивляясь, что ещё накануне не знал, как и заговорить с ней.
– Ты уж, когда настоящим писателем станешь, не зазнавайся, не забывай всех нас! – говорила Светлана, смеясь.
– А что зазнаваться-то? Иметь дело всей жизни – это, конечно, круто, но разве в этом всё счастье? – вроде бы так же, шутя, отвечал я. В поднимавшемся над водой первом взрослом рассвете было что-то от смутного чувства утраты.
В дальнейшем с каждой девушкой, появлявшейся в моей жизни надолго или ненадолго, я рано или поздно оказывался на берегу Онежского озера. Это было что-то вроде теста. Озеро почему-то всех заставляло быть искренними.
Мы молча стояли на берегу, глядя на свинцовые сентябрьские волны, думая о чём-то своём. Где-то вдалеке местные телевизионщики шарили объективами по пустынным аллеям, по желтеющим кронам тополей.
– Знаешь, а я представляю, как утонул «Титаник»! – почему-то вдруг сказала та, которая вскоре должна была меня предать.
Она звалась Татьяной, и назавтра поезд должен был унести её в неведомые дали. Как думалось, всего на год, а на самом деле навсегда. Я ещё не знал, что она предаст. А волны, наверное, уже всё знали…
Озеро вообще видит всех нас насквозь. В нём память, радость, грусть, надежда – в общем, вся гамма чувств, способных однажды стать творческим вдохновением.
Несколько раз в День города мне доводилось читать стихи на набережной, около ротонды – иногда при большом скоплении народа, иногда почти в пустоту. Самые странные чувства – от тревоги до счастья, присутствуют и борются в человеке тогда, когда он говорит с родным городом напрямую, лицом к лицу, возвращая самым любимым, памятным местам строчки, когда-то подсказанные, нашёптанные именно здесь. Счастье обычно побеждает. Ибо даже если тебя не поймут люди, озеро выслушает и ответит уже ожидаемым и так сейчас нужным:
– Всё будет хорошо!
Поэзия восходила как солнце над тёмной водой. Ради этого чувства, несомненно, стоило жить!
