Конкурс короткого рассказа «Сестра таланта»

Покушение

sestra_ logotipКак-то я приболела и оказалась в больнице.  Моими соседками  по несчастью стали четыре  женщины: баба Маня, баба Нюра, баба Вера  и не старая ещё Клавдия.  С первого дня  она пыталась  побольше узнать обо мне, но  я предпочитаю   слушать, и Клавдия сама  словоохотливо  рассказывала мне  про наших  бабушек.

Заметив, что я  симпатизирую  бабе Мане, Клавдия сказала:

– Ты с ней  осторожней:  блаженная она,  Манюня-то.

– Почему это? –  удивилась я.

Восьмидесятишестилетняя  бабушка Маня  понравилась мне  с первого взгляда. Её загорелое, румяное  лицо было сплошь покрыто морщинками, а карие  глаза излучали доброту и радость.

–  К ней ёжики из леса питаться ходят, –  сделав круглые глаза и поглядывая на бабу Маню,   громким шёпотом сообщила Клавдия.  –  Нынче летом  сын к ней приезжал. Капитан он,  нечасто навещает. Ну и решил ей усадьбу окосить. Я иду мимо, а он косит. Вдруг Манюня выскочила из дому, бежит, одной рукой за сердце держится, другой сыну машет, кричит: «Стой, сынушко, не коси боле!»  Тот испугался, спрашивает: «Мама, что случилось-то?»  А она ему: «Не коси тут, сынок, а то ёжику стерня  пузико колоть будет»!

Баба Маня, прилаживая слуховой аппарат к уху, интересуется:

– Про меня говорите?

Клавдия кивает:

– Ага, про ёжиков твоих.

Баба Маня, улыбаясь,  включается  в разговор:

–  Дом  мой у леса стоит, вот ёжики  и повадились  ходить в гости.  И всё норовят к Шарику в будку забраться, а пёс   сердится. Один ёжик ходит, как поезд, по расписанию. Я пса запру, в будку  мисочку с молоком поставлю, булку  покрошу  и жду. Вижу, трава шевелится – это ёжик мой идёт. Я подойду тихонько, а он в будке-то  чавкает,  фыркает. Наестся и обратно в лес  топает. Славный такой!

– Ой, Маня, дожила чуть не до ста лет, а всё, как дитя! – хихикает Клавдия. – Погляди вот на Нюру. Она тебя на 20 лет моложе, а какая степенная!

Баба Нюра, худая и меланхоличная, ходит на костылях. Десять лет назад она сломала шейку бедра, но операция ей противопоказана, и она  терпеливо, без охов и стонов,  носит свою боль.

–  Ничего, Бог терпел и нам велел, – говорит баба Нюра.

Зато баба Вера, громогласная, пышнотелая, требует к себе постоянного внимания. Она ходит мало, постоянно охает и стонет, ругает  санитарку  за то, что та  не даёт ей  белого хлеба (врач прописал бабе Вере диету).

– Так и с голоду недолго помереть! – говорит она каждое утро, с отвращением разглядывая кусок чёрного хлеба на своей тарелке. – А мне ведь всего 82 годика. Пожить-то  охота!

Вечером баба Вера, не желая ждать, пока  санитарка  доделает процедуры лежачим больным, кричит в открытую дверь палаты:

– Наталья! Сколь тебя ждать-то можно!   Иди мне панцирь  надевать!

Так  она называет памперс,  который  надевает на ночь.

Однажды утром к нам, постучав, вошёл высокий худой старик из соседней палаты, церковный староста Дмитрич. Он остановился у  кровати бабы Веры и стал хмуро  её разглядывать. Всем на удивленье, баба Вера продолжала спать, когда все уже бодрствовали, и даже похрапывала слегка.

– Вот, полюбуйтесь на неё! – Дмитрич  ткнул пальцем  в   спящую. – Спит как голубица, а я сегодня по её милости с двух часов ночи глаз не сомкнул!

Все удивлённо воззрились на него, а Клавдия живо поинтересовалась:

– Чего так?

– Ваша сожительница на мою честь покушалась! – с негодованием  произнёс  Дмитрич. – Причём два раза за ночь!

У нас непроизвольно открылись рты, а  у бабы Веры  глаза. Она недружелюбно  ответила:

– Полно врать, Дмитрич! Ну, перепутала я палаты сослепу. А ты такой сухой, что тебя из-под одеяла  не видно, я и улеглась.

Дмитрич  перешёл на фальцет:

– Шмякнулась на меня среди ночи, а весу-то в ней, как в моей корове!  Я чуть Богу душу не отдал без покаяния!  Особенно второй раз страшно было: я решил, что это уже осознанная диверсия!

Мы с Клавдией, забыв о приличиях, хохотали во всё горло, глухая  баба Маня тихонько хихикала, желая присоединиться к веселью, и даже баба Нюра не удержалась от  улыбки.

– Да ничего не осознанная! – рассердилась баба Вера. – Просто я на ночь приняла  мочегонное, которое утром выпить забыла. Вижу худо, ну двери и перепутала.  А кровать у него стоит у той же стены, что и у меня, – пояснила она нам.

Дмитрич  махнул рукой и хотел  уйти, но тут в палату вошла санитарка, привлечённая небывалой жизнерадостностью пациентов. Дмитрич, указуя на бабу Веру,  сердито произнёс:

– Наталья, ради Бога, выдай ей горшок, не то я до выписки не доживу. А ты писай в горшок, клюшка слепая, да не шастай по ночам! – сверкнул он глазами на бабу Веру и ушёл, хлопнув дверью.

Баба Вера, желая  оставить последнее слово за собой, в сердцах плюнула вслед гостю:

– Тьфу на тебя, старый греховодник!

Дождавшись,  когда стихнет  хохот  в палате, она  сурово  вопросила санитарку, утирающую выступившие  от смеха слёзы:

– Наталья, мы сегодня завтрикать  будем,  аль нет?

Наталья сделала подобострастное  лицо, втянула живот, приложила ладонь к косынке, пристукнула   тапками и отрапортовала:

– А как же, госпожа генеральша! Война  войной, а обед по расписанию!

И, скомандовав себе: «Кругом! Шагом  марш!»,  отправилась на пищеблок за кашей.