Евгения Игнатенко, автор этого рассказа, живет в Петрозаводске.
***
Сейчас многие женщины курят. Вы спросите: почему? Ну как же вы не понимаете! Курящая женщина выглядит очень интересной, эмансипированной. Современным женщинам этого и без курева не занимать, но с сигаретой все выглядит как-то изящней и эстетней. Можно продемонстрировать легкий поворот головы и изгиб тонкой кисти, а, если есть, то перстни и маникюр. А если не маникюр, то принадлежность к мужской компании, которая каждый час, хоть часы сверяй, дружно выбирается в коридор. И уж последнее, нравится вам это или нет, говорит о многом. Вот чисто внешняя сторона. А насчет того, какая это мучительная и труднопреодолимая привычка, я очень хорошо осведомлена, и вот откуда.
Моя бабушка Эльза была заядлой курильщицей. Курила и «Беломор», и «Звездочку», а если папиросы неожиданно кончались, то и самокрутку свернет. Мы были привычны. Запах папирос – вообще запах моего детства, ведь мы, малыши, все время неотлучно находились при бабушке. Некоторые могут сказать: «Фу, мерзость!» – и будут, безусловно, правы. Но я бабушку не сужу. Она очень рано узнала такие страшные слова, как «военный коммунизм». Они означали голод, разруху, тиф, вредительство белогвардейских элементов. А бабушке – семнадцать лет. Две косички. Гимназическое платьице.
Работала она в статистическом учреждении промерзшей послевоенной Москвы. Двенадцать девушек, сидя на полу за неимением мебели (вся пошла на дрова), считают. Считают количество хлеба в городских лавках. Количество спирта в аптеках. Количество боеприпасов и живой силы в военных частях. Количество раненых и убитых солдат. Считают по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки. Тут же и спят, сбившись в кучу на полу. Домой их не отпускают по нескольку дней, пока не закончат работу, потому что сведения сугубо секретные. Один раз в день приезжает подвода: старый солдат вносит и делит причитающуюся девушкам провизию. Часто это даже не хлеб: две картофелины или ржавая селедка и осьмушка махорки на человека. И девушки курят… курят до одури, до головокружения. Только бы заглушить голод. Если кто-то падает в голодный обморок, то товарки, поплескав в лицо водой, подносят ко рту самокрутку.
Бабушка проработала в этом учреждении недолго, но привычка к куреву осталась неистребимой.
В детстве у меня было огромное уважение к курящим женщинам: они голодали, страдали и много работали. Лишь со временем я стала понимать, что связь между перенесенными трудностями и привычкой курить совсем не обязательна.
Однажды бабушка развеселилась и устроила нам, внукам, спектакль. Взяв папиросу, она изящно откинулась на стуле, положила ногу на ногу и обвела нас сонным (теперь бы я сказала, томным) взглядом. На ее губах проступила улыбка разочарования. Мы сразу поняли, что она показывает нам кого-то очень глупого, манерного и засмеялись. Разочарование на бабушкином лице неожиданно сменилось удивлением, потом – обольстительной улыбкой. Кокетливо изогнувшись, бабушка протянула папироску невидимому собеседнику, давая прикурить. А когда она приподняла юбку и выставила напоказ ногу с открывшейся коленкой, мы буквально повалились от хохота: ну, конечно же, перед нами нэпмановская ресторанная барышня, Сонька Золотая ручка! В бабушкино время бывали такие дамочки, этого нам не забыть.
Не забыть и того, как во время последней болезни бабушка хриплым шепотом просила: «Курить!», и мы подносили к ее рту папиросу. После затяжки из ее груди вырывался похожий на всхлип кашель, и она затихала в забытьи.
После бабушки в нашей семье не курил никто: ни бабушкины дети, ни мы, внуки и внучки. Бабушка откурила за нас.
Условия участия в конкурсе короткого рассказа Сестра таланта
