Галина Щербова родилась и живёт в Москве. Окончила Институт журналистики и литературного творчества. Автор трёх книг прозы, статей в области художественной критики и культурологии, публиковавшихся в периодических изданиях, в том числе в журналах «Москва», «Литературная учеба», в приложении к «Независимой газете» «НГ-Exlibris».
***
Беда для детей молодые родители.
Вы задумывались когда-нибудь, как выглядит рука судьбы? А мы её видели. Она и сейчас у меня перед глазами. Мы многое, очень многое тогда поняли. В Орехово – пропади оно пропадом – Зуеве.
Загадочная вешка на горьковском направлении это место. По ней чиркает поезд дальнего следования, – на который только и удалось купить билеты ночью на маленькой станции Ильино, – и несётся дальше в объезд Москвы. Но от Орехово-Зуево уже ходят электрички.
Последнее воскресенье отпуска всегда значительно. Оно начинается с посадки в спящий вагон, замерший на минуту под моросящим дождём. Проводница клянёт мокрые рюкзаки непомерных размеров, упаковки с байдарками, которые мы спешно забрасываем, а за ними детей – Машку, Сашку и Витальку. Под шипенье пассажиров кое-как рассовываем вещи, рассаживаемся. Ух, едем. Домой. Не проспать бы неведомое Орехово-Зуево. Никто из нас там не был. Никто не знает, когда оно будет.
Пробуждаемся, потому что поезд стоит, а в вагоне тревожная суета. За окнами муть утреннего тумана, больше ничего. Отовсюду один и тот же вопрос: «Орехово-Зуево?!» Пассажиры с багажом теснятся в проходе, торопятся сойти. Вскакиваем заспанные, вскидываем рюкзаки, подхватываем Машку, Сашку и Витальку, устремляясь за толпой, которая истерично и медленно вываливается на сырой гравий неведомых путей.
Снаружи растерянные возгласы: «Орехово-Зуево?!». Тишина. «Это Орехово-Зуево или нет?!». Тишина. И душераздирающий крик: «Назад! Это не Орехово-Зуево!». Сошедшие устремляются к вагону, заталкивая внутрь не успевших сойти и проводницу, карабкаются по откидным ступеням, цепляясь за поручни, друг за друга. Мощная обратная волна ударяет влажным от тумана телом в нашу баррикаду, приготовленную на выход. Едва успеваем раскидать в стороны Машку, Сашку и Витальку, оттащить упаковки. «Орехово-Зуево» теперь следующая.
Поезд не едет уже, а крадётся по запасным путям без платформ и огней, только редкие столбы выдвигаются из тумана и уходят в туман. В смятении таращим красные глаза в слепые окна. Движемся в томительном напряжении, как похоронная процессия. Незаметно останавливаемся. Белый туман, сырой гравий под стремянкой.
Пассажиры выходят слаженно и организованно, сказалась учебная тревога на предыдущей станции. Мы, ясно, последние. Передаём из рук в руки рюкзаки, упаковку первую, вторую, третью, четвёртую, Машку, Сашку и Витальку. Стремянка втягивается. Дверь захлопывается. Поезд скрежещет прочь. Вдалеке репродуктор гулко и невнятно объявляет что-то. Там станция, на ней светится феерическое «Орехово-Зуево».
Перешагивая через рельсы, остерегаясь разъездов и стрелок, непосильно гружённые идём на сияние названия. Заслышав грохот поезда, сбиваемся в кучу и пережидаем, зажав в середине юрких Машку, Сашку и Витальку.
Здание вокзала едва различимо в белой мгле. Первая электричка на Москву через несколько минут. Ну, родные, последний рывок. Бегом с грузом, с зажатыми в зубах билетами, с Машкой, Сашкой и Виталькой. Длинная платформа изогнута дугой. Машинист не видит нас, заслонённых вагонами. Да чего смотреть. Воскресенье. Рань. Пассажиров нет.
Вот она – заветная последняя дверь последнего вагона. Кидаем одну упаковку, другую, третью, Машка вбегает, четвёртую… Двери закрываются. Электричка трогается. Машка стоит в тамбуре среди громадных упаковок, оскалившихся металлом торчащих стрингеров. Мы во все глаза смотрим на неё, она на нас.
Зарубка в памяти – это когда в секунды вмещается вечность. Миг, разворачивающийся потом как многосерийный фильм, где последовательность событий и деталей остаётся навсегда в мельчайших подробностях.
Электричка движется. Ещё не быстро, но едет, едет. Ускоряем шаг. Едет. Уже бежим рядом с ней, уже видим впереди конец платформы. И ещё мы видим сквозь пыльные стёкла вагона, как в тамбур входит некто отчаянно пьяный. Нетвёрдым шагом, спотыкаясь об упаковки и хватаясь за стены, он приближается к дверям, заслоняя от нас Машку. На его мятом лице брезжит выражение, лишающее всякой надежды. Он смотрит на нас. А мы, задыхаясь от бега, на него. Он смотрит на нас, и мы видим, что он ничего не видит.
Видим, как из глубин его существа на лицо всплывает блаженная улыбка, так улыбаются во сне. Следом за улыбкой начинает подниматься его бессильная рука. Мы, бегущие за вагоном, впиваемся в неё глазами. Загорелая до черноты, корявая, с большой царапиной на запястье рука медленно, невероятно медленно ложится на стоп-кран и поворачивает его.
Условия участия в конкурсе короткого рассказа «Сестра таланта»
