Старик Иваныч был молод – ему не было и семидесяти пяти. Правда, в ушной раковине появились несколько волосков – жестких и темных, да и родинка на носу разрослась с бородавку.
В спальне громыхнули старухины костыли. За эту родинку она его и выбрала. Жили в соседних дворах. Война, эвакуация. Она испугалась: а потеряются, повзрослеют. Узнают друг друга?
Он ткнул себя в родинку – вырасту, а она есть!
Уже когда летал в авиации, разыскал свою медсестру на Северах. И Она узнала его…
Старик включил чайник на кухне, распахнул форточку. Хлопнули по ветру шторы.
Желтый фонарь рыскал в ночи, собачонка оперлась лапами о край железной мусорки, резво взбрыкнула, миг… зашуршала в ящике целлофановой оберткой.
Над рекой на мачте яхт-клуба рассветный ветер вертел белый флюгер.
В спальне упал костыль.
– Помочь?
– Сама…
По весне в гололед старуха оступилась, повредила правую голень… Миром собрали в храме на операцию много – тысяч сорок. Да не заладилось, не срастается кость! Лежать, и другая нога стала неверной.
В четырех стенах тесно. Повыкинуть барахло! Старик огляделся, и первое, что попалось – летные сапоги на собачьем меху…
Случилась на Северах вынужденная посадка – и вот на тебе! – летный унт впору пришелся его пассажиру. Мать сунула младенчика в тепло, и пока пробивались спасатели, богатырь спал, сопел на морозе.
А вот Иванычу переохлаждение еще как аукнулось.
– Да выбрось ты их! – отчетливо произнесла старуха из спальни. – Забудь!
В окно ударил перезвон колоколов. Сначала тренькнул малый из колокольцев, тукнули ладным рядком бойкие подголоски. Большой в ночи ударил басом в полсилы.
– Ну, я пошел, – подхватился Иваныч.
Церквушка, отступив шаг от обрыва, сияла крестом над рекой. Свет от придорожного фонаря светил в окна, искрился на створках распахнутых настежь стеклянных дверей. Ярусные вешалки для одежды, маршевая лестница в хоры. Над столиком у окна – мамкам младенчиков к причастию пеленать, огромная в проем стены фотография Иерусалима. Отец Варсанофий привез из поездки.
Алой кистью заря коснулась зубцов желто-розовых стен. Ангел небесный протрубил новый день в Старом городе. Теплая терракотовая черепица домов, звездный Крест над Храмом Гроба Господня.
В Гефсиманским саду еще ночь.
На неделе утренняя служба шла малолюдно. Иваныч держал в руках украшенную рушником корзинку для пожертвований.
– Александр Иванович! Надежда Федоровна как?
– Держимся, – улыбнулся старик и тут придумал: – Так ты рыбак! Есть тебе отличные сапоги. И не спорь. Позвоню!
Трапезничали на приходе, Александр Иванович черпал щи. «Гляди-ка, как за лето ростком вымахал соседушка, поди, будут тесны ему сапоги!»
Перешли к чаю, и вспомнилось вдруг старику, ударяет отец Варсанофий в свой колокольчик: – А вот и чудесные пироги! Слава Богу, есть мастерицы! Где ваша дражайшая половина, Александр Иванович?
– Робеет…
– Хо-рро-шо, но в следующий раз непременно пусть будет… Александре Федоровне мно-оо- гие лета!
Дома он первым делом достал унты. Ну, как есть малы!
Заскрипела старухина кровать.
– Сапоги то отдал?
– Отдал!
А сам куртку на плечи, и поставил сапожки на ледяной пятачок рядом с мусорным баком – вдруг кому пригодятся.
Вернулся и … ахнул: отложив опостылевшие костыли, старуха месила тесто.
– Там, поди, на приходе обо мне и забыли…
Пироги стали на противнях рядком, а старуха слегла, и больше не поднялась…
…Провожали Александру Федоровну в последний путь после заутрени. Дождь плакал слезой, а выпроводив всех за ворота кладбища, ударил ливнем по желтым листьям. Радужные шары плавали в ночи в небе над набережной.
К утру ударил мороз, землю осыпало снегом. А унты все стояли под уличным фонарем. Кот поймал запах собачьей шерсти, ершиком вскинул хвост, прочь метнулся.
Старик выскочил в чем есть, сунул ледяные унты под мышку.
Когда колокол ударил заутреню, его дворницкая лопата ширкала снегу, повариха шла в трапезную, тронула Иваныча за плечо:
– Помоги тебе Боже!
Старик замычал безголосо, сунул руку за пазуху, ткнул ей рецепт старухиных пирогов…
На крутом спуске к реке взвизгнули тормоза, иномарка громыхнула в решетку церковной оградки бампером. Из машины выскочила девица в нижнем белье, пальчиком погрозила водителю и под гогот новогодней компании понеслась снежинкой с белой кручи к яхт-клубу.
Через полчаса, распарившись в сауне, молодцы обрушивали с навесной доски в ледяную воду жаркие тела, шлепали по спине доверчивых спутниц. Шипело мясо на углях мангала. Перекликая вьюгу, бродячие псы, вытянув морды, выли от зависти…
Снег шел не переставая, продляя и без того долгую ночь.
Вот уже по скрипучим ступенькам чтец поднялся на клирос и произнес:
– «люди спали, пришел враг … и посеял между пшеницею плевелы… и ушел»…
Дотянулся до колокольной веревки, и постный благовест ударил на службу.
В трапезной, сотворяя молитвы, стряпухи взялись за старухины пироги к Рождеству…
