В День памяти жертв политических репрессий, 30 октября, на сцене Дома Актёра прошла премьера спектакля «Бессмертный барак». Сагу памяти представил Негосударственный авторский театр Ad Liberum.
Чёрный кабинет сцены, в два ряда, наполнен столами, на которых лежат стопки папок –«Следственное дело №…». Свечи слабо освещают сцену. Шесть человек сидят за столами. Лица не выражают почти никаких эмоций. Валерий Израэльсон, Наталья Файзуллина, режиссёр спектакля, заслуженная артистка Карелии Снежана Савельева, Александр Картушин, Ольга Лукашова, заслуженный артист России, народный артист Карелии Николай Королёв — сегодня они должны рассказать о людях, чьи строчки стали памятником того времени — жёсткой правдой от первого до последнего слова.
«ГУЛАГ не разбирал чинов и званий. Ему не интересны были ни пол, ни возраст, ни заслуги, ни профессии… Разве может быть интересна людоеду личность? ГУЛАГ был государством в государстве, со своими законами, вернее, беззакониями, правителями, артистами, войсками, со своими предателями… И со своими поэтами тоже. Имя им — легион… Вспомним сегодня некоторых из них, тем более, что слово тех времен не дает забыть, не дает простить и успокоиться нам, живущим гораздо позже».
Крутой расстрельный маршрут
Статья Уголовного кодекса РФСФР номер 58 — «Измена Родине». Наказание — от 10 до 25 лет лишения свободы. В случае совокупности нескольких пунктов данной статьи — расстрел.
«Убивают в одиночку каждый день. Это делают в подвале под колокольней. Из револьвера… Вы спускаетесь по ступеням в темноту и… А расстрелы партиями проводят по ночам на Онуфриевом кладбище. Дорога туда идёт мимо нашего барака, это бывший странноприимный дом. Мы назвали эту дорогу улицей Растрелли… Расскажите об этом там, это очень важно. Важно, чтобы там — там! — узнали об этом как можно больше людей, иначе они не остановятся». Евгении Гинзбург — писательница, публицист, журналист, поэтесса.
В 1937 году приговорена к тюремному заключению Военной коллегией Верховного суда по статье 58, пункты 8 и 11, обвинена в участии в троцкистской террористической организации. Приговор: 10 лет тюремного заключения с поражением в правах на 5 лет и с конфискацией имущества. В августе того же года как «отец и мать врага народа» были арестованы её родители. Провела 10 лет в тюрьмах, в том числе в Бутырках и Ярославском политизоляторе, и колымских лагерях (Эльген, Таскан), 8 лет в «бессрочной» ссылке.
«7 минут. Вся трагикомедия длится 7 минут, ни больше, ни меньше. Голос председателя суда похож на выражение его глаз. Действительно, если бы маринованный судак заговорил, то у него оказался бы именно такой голос. Судьи только служат, отрабатывают зарплату. Вероятно, и нормы имеют. И борются за перевыполнение».
…Мне становится тошно, я закрываю глаза и вижу зал суда. Судьям всего лишь надо сказать пару фраз и махнуть ручкой над листом. Губы уже устали произносить одно и то же, и цифры набили оскомину. Но им же надо, у них же норма.
Судья. …Убили ваши единомышленники. Значит, и вы несете за это моральную и уголовную ответственность. Суд удаляется на совещание…
Гинзбург. Не прошло и двух минут, как весь синклит снова на своих местах. И у председателя в руках большой лист бумаги. Это приговор. Вот сейчас скажет: «К высшей мере…» На секунду кажется, что это все в кино. Я играю роль. Ведь немыслимо же поверить, что меня на самом деле скоро убьют. Меня, мамину Женюшку, Алешину и Васину мамулю… Да кто дал им право? Мне кажется, что это я кричу. Нет. Я молчу и слушаю. Я стою совсем спокойно, а все то страшное, что происходит, — это внутри. Что это? Что это он сказал?
Судья. …К десяти годам тюремного заключения со строгой изоляцией и с поражением в правах на пять лет…
Гинзбург. Все вокруг меня становится светлым и теплым. Десять лет! Это значит — жить!
Судья. …и с конфискацией всего лично ей принадлежащего имущества…
Гинзбург. Жить! Без имущества! Да на что мне оно? Пусть конфискуют! Они ведь разбойники, как же им без чужого имущества? Десять лет… И вы думаете еще десять лет разбойничать тут, судаки маринованные? Вы всерьез надеетесь, что в партии не найдется людей, которые схватят вас за руку? А я знаю — есть такие люди. …И рано или поздно — конец вам придет… И ради того, чтобы увидеть этот конец, надо жить. Пусть в тюрьме, все равно! Жить!»
Она взошла на свою Голгофу молча. Не оговорив ни одного человека. Не подписав ни одного протокола. Не запятнав своей совести. 18 лет, вычеркнутые из жизни, стали временем действия книги «Крутой маршрут».
«ЗэКа Клюев»
Клюев Николай Алексеевич, статья 58, часть 10. Русский поэт Клюев 2 февраля 1934 года был арестован по обвинению в «составлении и распространении контрреволюционных литературных произведений» Приговорен к расстрелу на заседании тройки управления НКВД Новосибирской области по делу о никогда не существовавшей «кадетско-монархической повстанческой организации „Союз спасения России“». Приговор приведен в исполнение.
«Помогите! Помогите! Услышьте хоть раз в жизни живыми ушами кровавый крик о помощи, отложив на полчаса самолюбование и борьбу самолюбий! Это не сделает вас безобразными, а напротив, украсит всеми зорями небесными!».
Чем? Чем мог помешать товарищу Сталину поэт, писавший подобные строчки?
На экране фотография поэта. В профиль и анфас. Я не могу долго на неё смотреть. Грустные и абсолютно пустые глаза словно глядят в душу и спрашивают: «За что?». В них нет никакой надежды.
Душа не забудет
Я снова прячу взгляд, от услышанного пробегает мороз по коже.
«Когда каторжанок приводят в лагерь, их отправляют в баню, где раздетых женщин разглядывают как товар. Будет ли вода в бане или нет, но осмотр на «вшивость» обязателен. Затем мужчины, работники лагеря, становятся по сторонам узкого коридора, а новоприбывших женщин пускают по этому коридору — голыми. Да не сразу всех. А по одной. Потом между мужчинами решается, кто кого берёт».
Это из воспоминаний узниц ГУЛАГа. Представьте себе измученных исхудалых женщин с бледным лицом, чьи глаза высохли от слёз. У кого-то ещё есть надежда, кто-то смирился, во взгляде полная апатия. И они идут через строй мужчин, чьи руки сначала держали револьвер, а теперь прикасаются к их телу. Грязными от пороха пальцами лапают не только его, но и душу.
«И огромная вывеска на въезде в лагерь: «Кто не был — тот будет! Кто был — не забудет!»
Разумеется, это далеко не все имена. Анна Ахматова, Николай Заболоцкий, Анна Баркова, Осип Мандельштам, Варлам Шаламов и многие другие — весь ужас того времени «Легион» сохранил для ныне живущих.
Первые минуты после финала зрители сидели в оцепенении. Приходили в себя. Настолько она ударяет в мозг и сердце. Это тяжело описать, это надо слышать.
Лишь потом раздались аплодисменты, громкие крики «Браво!», кто-то вышел, чтобы подарить цветы. Сцена погрузилась во тьму. Остались гореть только красные свечи.
Фото Юлии Тапио
