В стране объявили всеобщую мобилизацию. Многие ушли в Красную Армию, в том числе наши ближайшие родственники и знакомые. Моего отца, Андрея Федотовича, как и многих других, призвали в трудовую армию. Была в те лихие годы и такая. В нашем городке Голубовке шахты продолжали работать и выдавать уголь на-гора, но из-за отсутствия железнодорожных вагонов его складировали в огромных штабелях в надежде, что со временем вывезут на металлургические комбинаты. Уголь добывали коксующийся, дефицитный.
Учебный год начался 1 сентября, но если до войны в поселении функционировали три школы, то теперь открыли только одну, и то в небольшом здании: школьные строения переоборудовали под госпитали. Учебу продолжали все желающие, но во многих семьях младшие заменили старших братьев и сестер, которые отправились на фронт и в шахту. Им было не до школьных занятий, нужно было вести домашнее хозяйство.
Наша семья постоянно читала газету «Правда», ее по установившейся традиции выписывал отец, в которой до нашествия врага широко освещались трудовые будни страны, а сейчас их сменили военные действия на фронтах и события в тылу. Печатный орган партии подробно описывал героические подвиги летчика Николая Гастелло и комсомолки Зои Космодемьянской; широко освещались первые массированные налеты немецкой авиации на Москву. В моей голове роились не по летам наивные мысли: «Как это так? Вражеские самолеты послали сбросить бомбы на город, на Кремль и Красную площадь, этого не должно быть!» В Москве я никогда не был и представлял ее по красочным картинкам. Для меня это была священная неприкосновенная столица моей Отчизны.
Тем временем фронт, безостановочно двигавшийся на восток с июня 41-го, в небывало морозном ноябре остановился в восемнадцати километрах от нашего горняцкого селения. Мы продолжали усердно учиться в школе, несмотря на то что в небе непрестанно появлялись вражеские самолеты, в них палили наши зенитные установки, а на улицах и огородах стояли десятки минометов с красноармейцами. Местные настолько привыкли к неспокойной обстановке, что даже при звучных сигналах, оповещающих воздушную тревогу, никто не уходил в вырытые на каждой улице щели-убежища. Из школ республик Средней Азии нам присылали трогательные письма, тетради, книги, продовольствие… Так мы и жили в прифронтовой полосе всю зиму и весну 1941/42 года до июля, пока не тронулся фронт на восток, в направлении Сталинграда, после провала нашей Изюм-Барвенковской наступательной операции весной 1942 года.
Начались полуголодные беспросветные длинные месяцы оккупации. Первое, что предприняла немецкая администрация, – пригнала несколько железнодорожных грузовых составов. Погрузили и вывезли в Германию весь коксующийся уголь, находившийся в штабелях. В неметчину непрерывным потоком все эти годы ее хозяйничанья на нашей земле лилось не только промышленное сырье, но и продовольствие: зерно, фрукты, рыба, масло и многое другое. Вывозили днем и ночью с немецкой аккуратностью все под метлу.
На юге Украины немецкие агрономы обязали колхозы и совхозы (они их сохраняли в нетронутом войной виде) выращивать даже хлопок, который не успевал вызревать. Его убирали, и новые хозяева отправляли под особым контролем на запад, на свои фабрики и заводы. Уборка хлопка требовала неимоверно утомительного ручного труда.
Все школы и предприятия были закрыты. Население трудилось на отстраивании дорог, которые сооружали добротно и интенсивно, в сельском хозяйстве и рыло окопы на потенциальных оборонительных рубежах вермахта. Молодых людей насильственно, в сопровождении собак, отправляли на работы в Германию. При отъезде в неизвестность они, объятые ужасом, рвали на себе волосы…
Нам, жителям оккупированных территорий, немцы уготавливали участь быдла. Таков был их новый порядок. Но события на фронте все изменили. После Сталинградской баталии немецкая армия покатились вспять, не задержалась она и на Днепре, поспешно оставив в марте 44-го предмостные укрепления, возведенные на подступах к Южному Бугу и широко разрекламированные в мире. Войска 3–го Украинского фронта 10 апреля 1944 года освободили Одессу, подошли к Днестру и форсировали его.
В боях за Правобережную Украину сражался и мой отец Андрей Федотович. Он был тяжело ранен. На излечение его отправили в один из Одесских медсанбатов на берегу Черного моря. Как только из его письма стало об этом известно, мы с дедом Федотом Ивановичем не мешкая в попутных воинских эшелонах, двигавшихся на запад, отправились в Одессу. Был конец лета. Приехали мы рано утром на станцию Пересыпь, что на северной окраине города, крепости, воспетой Марком Бернесом в картине «Два бойца». Отправились пешком к берегу Черного моря, где в одном из чудом уцелевших во время жестоких боев профсоюзных санаториев был размещен госпиталь.
Встреча с отцом была трогательной, но по-мужски сдержанной. При госпитале, понятно, гостиницы не было, и мы с дедом на его территории наспех отстроили добротный шалаш. Жили в нем и вели беседы с отцом дня три. Эпизоды из окопной жизни, которые он нам рассказывал, леденили кровь.
Гостевые дни пролетели стремительно. Отец излечился и отправился на фронт в Западной Европе, территория Отечества была полностью освобождена от оккупантов. А мы с дедом отправились в Николаев, где я поступил учиться в техникум железнодорожного транспорта.
Из госпиталя уходили в сумерки по ночной разрушенной Одессе мимо сохранившегося прекрасного здания театра оперы и балета, имевшего мировую известность. В темноте он выглядел феноменально!
Уезжали из Одессы с той же разбитой войной станции Пересыпь, переполненной воинскими эшелонами и полусгоревшими товарными вагонами, из которых поездные диспетчеры формировали составы и отправляли в глубокий тыл для ремонта.
Мы выбрали для проезда до станции Николаев один из таких поездов, составленных из неисправных вагонов, где вместо стен торчали обугленные стойки металлического каркаса. Ждать отправления так называемого поезда пришлось очень долго. По соседству со станцией был рынок, на котором шла бойкая торговля всем на свете, что еще оставалось у жителей прифронтовой полосы. Вспоминаю детали: килограмм винограда стоил пять рублей, почти даром по тому времени.
Мы с дедом изрядно проголодались и решили подкрепиться обедом с полевой кухни. На трофейной свалке я нашел два немецких противогаза, выбросил из металлических банок содержимое и, ополоснув их в ближайшей луже, встал в живую солдатскую очередь за гороховым супом и кашей. Когда подошел мой черед, повар задержал над котлом в нерешительности свой черпак, которым он разливал в котелки нехитрую еду, но одобрительный гул фронтовиков (они знали, что я навещал раненого отца) придал ему уверенности, и он наполнил одну банку. Я подставил вторую, указывая рукой на деда, который сидел невдалеке на пригорке.
Утолив голод, я прогуливался вдоль воинских эшелонов и нежданно-негаданно встретил однокашника Шуру Ващенко, который следовал на запад в составе маршевой роты. Он был старше меня на три года и подлежал призыву на военную службу. Встрече мы очень обрадовались и долго наперебой рассказывали всяческие истории о своем житье-бытье.
Мой школьный приятель, отправляясь на передовую, понимал, что его там ожидает, и философски осмысливал происходящее на основе труда Людвига Фейербаха «Мысли о смерти и бессмертии». Я слушал его, не перебивая, поддакивал… Протяжный паровозный гудок напомнил нам об отправлении эшелона. Мы сердечно простились, пожелав друг другу счастья и удачи. Шуре я также пожелал возвращения домой целым и невредимым. Так оно и вышло, он вернулся из Западной Европы после Победы осенью 1945 года и продолжил обучение в одном из высших учебных заведений.
Тем временем наш состав лихорадочно готовили к отправлению. Чтобы не свалиться, во время движения вагона, мы с дедом сели на поперечную металлическую балку и привязали себя поясными ремнями к стойкам. Так и ехали до станции Николаев почти двенадцать часов. В полночь поезд тронулся. Двигались со скоростью пять – десять километров в час, небо над нами зажглось мириадами искр, которые появлялись от трения трущихся и вращающихся поверхностей деталей вагонов, они поднимались и гасли в небе… Наш медленно двигающийся эшелон был подобен сказочной огненной змее, ползущей по выжженной земле.
К утру благополучно прибыли на конечную станцию. Мы отвязали себя от стоек и спустились на железнодорожное полотно. Не верилось, что под нами снова земная твердь.
Прошли долгие месяцы обучения в техникуме. Наступила весна. Утром 9 мая 1945 года неизвестно откуда до каждого жителя Николаева донеслась давно ожидаемая радостная весть: Победа! И несмотря на то что не было повеления сверху, после полудня на прибрежную площадь, образованную слиянием двух полноводных рек Южного Буга и Ингула, впадающих в Черное море, очерченную основателем города князем Потемкиным Таврическим, потянулись нестройные колонны работников фабрик и заводов, учеников школ и студентов. Они митинговали, радовались жизни до позднего вечера, некоторые плакали. Всем казалось, что наступила желанная пора, что в мире больше никогда не будет войн. Казалось, что наступил золотой век.
Иван Лысенко
