Михаил Фишман. Австрия, 1945 год, награждение орденом Боевого Красного Знамени
Вчера мы простились с Михаилом Семеновичем Фишманом, журналистом, человеком героической биографии: в годы Великой Отечественной войны был он бесстрашным танкистом, разведчиком.
Не любить его было невозможно: неизменно доброжелательный, с мягкой улыбкой, Михаил Семенович был открыт людям и миру. Трудно было представить его с оружием в руках, но боевые ордена, медаль «За отвагу» молчаливо свидетельствовали о мужестве этого человека.
Публикуем воспоминания М.С. Фишмана о военных годах.
«Родился я, Фишман Меер Шолымович, в городе Овруч Житомирской области на границе Западной Украины и Белоруссии. Оттуда меня из десятого класса забрали в летное училище в Чугуевск, а когда началась война, нас переквалифицировали в танкисты. Весь состав – танкисты. Полный курс был два с половиной года, мы учились полтора. Начал в Харькове, окончил в Тюмени.
Мой отец был хозяйственно-партийным работником. Некоторое время работал в Средней Азии, потом его перевели в Литву. Там он жил и там, на еврейском кладбище и похоронен.
Мама из Одессы. Во время погромов черносотенцы убили ее маму, мою бабушку и ее родителей. Ее саму спрятали русские или украинские соседи. В этом же доме. А потом отдали в детдом. Отец в 20-м году приехал в Одессу, остановился у знакомого и увидел, что приятная девушка моет полы. Услышал эту историю, забрал ее, и они поженились. Но от своей тяжелой жизни мама была больная и умерла в 40 лет, 13 мая 1945 года. Уже после смерти пришло мое письмо с фронта. Она так и не узнала, что я живой. Мама была ко мне очень привязана.
У меня две младших сестры. Одна, Хайка, живет в Минске. Во время войны работала в Сибирском военном округе. Лейтенант. После войны окончила военный институт иностранных языков. Другая, Рива, была инженером, работала в Челябинской области в закрытом городе, где выполнялись оборонные заказы. Была три раза облучена, в 42 года стала полным инвалидом и в позапрошлом году умерла.
А уже на фронте в Сталинграде встретил своего двоюродного брата Песаха Фишмана, он старше меня на три года. Ну, как встретил… После училища меня послали в Сталинград на должность командира танкового взвода. Мой взвод – это три танка – придали 44-й морской бригаде, которая обороняла завод «Красный октябрь». Танки поддерживали их огнем. Мне телефонист по беспроволочному телефону передает: «Там, через полтора километра тоже есть один Фишман». Я отвечаю: «Скажи этому Фишману, что моя радиостанция работает на такой-то волне». Песах связался со мной, и мы условились, что с наступлением темноты, встретимся около полуразваленного дома. Но ночью были очень сильные бои, и встречу пришлось отложить на завтра. А назавтра был страшнейший налет немецкой авиации, и бомба попала прямо в его танк…
В Сталинграде я был ранен, лежал в госпитале в Саратове. В это время на Урале формировался добровольческий танковый корпус им. Сталина. Этот корпус создавали челябинская, пермская и свердловская области. Каждая формировала одну бригаду, отдельный батальон или роту. Этот корпус вошел в Четвертую танковую армию. Меня направили туда в разведроту, на должность замкомроты по строевой части. Это начало 43-го года.
Михаил Фишман (справа) с товарищами после Орловских боев. 1943 год, осень
На Орловско-Курской дуге, под Прохоровкой, нас кинули в самый котел… Когда около пяти утра началась битва, нас во втором эшелоне придерживали. Разведку вели визуальную. Потом наша армия включилась в бой. Это было страшнейшее побоище, столкновение двух танковых «молотов» – немецкого и нашего. Танки горят, люди горят с танков, самолеты летают и не бомбят – не разобрать, где свои, а где чужие… Помню, в небольшой речушке стоят по колено в воде наши танкисты и фашисты, дерутся, топят друг друга… Я там подбил два немецких танка. В половине седьмого подбили и мою машину. Экипажу удалось выбраться, я бегом в свою роту – она была около штаба корпуса. Навстречу начальник штаба: «Что ты?» «У меня танк сгорел». Он кричит: «Бери мой, и давай туда – там атака захлебывается». И я туда. В полдвенадцатого дня и этот танк подбили. Но и я подбил немецкий бронетранспортер.
С этой танковой армией я прошел всю войну. Был ранен, и после Орловской битвы лежал в госпитале в Туле. Голеностопный сустав был разбит. Я знал, что армия и корпус стоят под Брянском, у меня была с ними переписка. Мне написали, чтобы я дал знать, когда можно будет меня забрать. А то из госпиталя посылали в пересыльный пункт, а оттуда куда попало. Вскоре пришла машина, и я снова оказался среди своих боевых друзей. Осенью 43-го года меня наназначили командиром Отдельной оперативной разведывательной роты Четвертой танковой армии.
Взвод разведки. Октябрь 1944 года, Польша
С ней я прошел весь остаток войны. Был снова ранен. Лежал в госпитале в Житомире. Оттуда опять забрали свои… Я восемь раз горел в танке. Обгорели ноги… Каждый раз удавалось выскочить. Когда ранили в голень, я открыл люк, вылез наполовину и потерял сознание. Заряжающий погиб. Когда дым рассеялся, ребята увидели, что я вишу, подскочили, вытащили меня из башни. Вылечился. И с разбитой ногой я до окончания войны командовал этой ротой.
Девять раз заходил в немецкий тыл, это все записано в документах. Один раз, в Карпатах это было, в октябре, мы стояли на сандомирском плацдарме, и нас срочно стали готовить к химической защите. Видимо, агентура сообщила, что немцы готовят химическую атаку. Мне дали задание: зайти в тыл и утащить у них снаряд или мину. На этих снарядах есть желтая окантовка. День мы на сопках сидели, наблюдали, откуда лучше зайти в тыл. Зашли. Саперы подрезали проволоку, и мы углубились в немецкий тыл на три километра. Устали, и в лощине легли отдохнуть. Я поставил дневального, а он уснул. На нас напали немцы. Нас было семеро, их шестеро. Меня придавил здоровый фриц и стал душить. Подумал: «Конец». Не знаю, как это получилось, но одну руку мне удалось выдернуть, я надавил ему на глаза, и когда он обмяк, пырнул ножом, сбросил с себя и докончил. Этот нож до сих пор у меня… Ночью мы взяли с немецкого склада два снаряда с окантовкой. По радио я передал, что будем выходить. У меня была американская станция «Полюс», работала в радиусе 300 километров, ларингофоны, антенна в сапоге. Если попадаешь в плен, должен ее взорвать – в ней был заряд. Мы благополучно вышли. Снаряды оказались обыкновенными.
Командиры взводов. Осень 1944 года, Сондомирский плацдарм
Во Львове роте была поставлена задача выйти на улицы Зеленую и Офицерскую, где было сильное сопротивление. Рядом площадь – там оперный театр. Стрельба велась из пулемета, а у меня сидит пехота на танках. Одного сразу убили. Я оглядываюсь. На балконе стоит мужчина и показывает, откуда стреляют – это с тыльной стороны театра, из сквера. Там похоже на дот, из амбразуры бьет пулемет. Я приказал трем разведчикам обойти участок обстрела и бросить в трубу противотанковые гранаты. И, конечно, там никого не осталось.
Выехал я на улицу Зеленую. Шел первым. Только повернул – стоит тяжелый немецкий танк «пантера», прижавшись к стене! Как я выстрелил, не помню, даже к прицелу не приложился. Хорошо, что снаряд был заложен в казенную часть пушки. Я просто нажал на педаль. И попал очень удачно – под козырек башни. Башня набок. И тут же механик-водитель сразу вправо. Я башню повернул и два снаряда в левый борт всадил. Танк загорелся, никто не выскочил. Мы с заряжающим – он же мой ординарец – вышли из танка и стоим у стенки ни живые, ни мертвые. Танк горит. Думаем, как же они не воспользовались своим удобным положением? Я просто инстинктивно нажал…
Мы зашли во двор попить воды. Стоит мужчина, лет сорока, дворник. Он вынес кружку, медную, большую, с двумя ручками. Мы напились и ушли. Жители запомнили и распустили слух, что я спас театр. В газете появилась заметка с моим фото. А на сорокалетие освобождения я приехал во Львов, нашел это место, дом, зашел во двор, стою, смотрю. Тут какой-то мужчина разговаривал с женщиной, потом подошел ко мне: «Вы что-то ищете?» «Да, во время войны тут немецкий танк горел». И он вдруг говорит: «А я вас узнал!» Это был тот самый дворник! На празднике мне вручили два билета во львовский оперный театр пожизненно. Я так и не воспользовался ни разу.
На днях было шестидесятилетие освобождения Львова (воспоминания записаны в августе 2004 года. — Ред.), так они сбросили наш танк с пьедестала и все памятники залили краской. Вот тебе дружба народов! Там есть Холм славы, где похоронены наши солдаты. Один Герой Советского Союза, два моих солдата. Я написал в муниципалитет письмо, сообщил кто я такой, что это мы освободили Львов, что там два моих солдата лежат, просил разыскать их могилы, очистить, да поклониться им по-человечески.
Еще был эпизод, про который я никогда не рассказывал – все равно никто бы не поверил, что в одну ночь можно дважды перейти линию фронта, восемь немцев уложить, двух притащить! Такого не бывает, чтобы разведчика послали в одну сторону дважды. Я сам командовал разведкой, знаю. Но вот недавно в архивах обнаружили мое донесение в разведотдел штаба армии о том, что в ночь на 23 января 1945 года я дважды переходил Одер, чтобы взять языка. Сейчас это опубликовано в первом томе пятитомного издания «От солдата до генерала», выпускаемого Академией исторических наук России. Мне его прислали вместе с благодарностью за публикацию. Теперь можно и рассказать.
Взвод разведки. Март 1945 года, Германия
Я был командиром Отдельной оперативной разведывательной роты Четвертой гвардейской танковой армии. Мы вышли на Одер в 4 часа дня. Стреляют редко. Зима была очень холодная, Одер замерз. Уже темнеть стало, тот берег не виден, белое все. Часов в 7 меня вызывают: «Надо языка взять». Я отобрал пять человек, сам шестой. Мог бы послать и других – у меня было 182 человека, но понял, что задание важное и пошел сам. Чтобы сапоги не скользили по льду, один солдат, Михаил Шульгин – он был сибирский охотник – предложил сделать чуни. Мы распороли шинели, намотали на сапоги и перетянули телефонным кабелем. Перешли по льду. Тишина. Поползли вглубь от берега метров триста. Услышали шелест. Ползем дальше. Послышался разговор, почувствовали запах курева. Еще немного и увидели четырех немцев – дозор. Троих мы сразу уложили, а одного взяли. Но когда шли назад, немцы нас засекли и открыли стрельбу. Кое-как все же добрались до своих.
В штабе немца свалили на пол, а он оказался мертв – во время перестрелки пуля попала в него. Сидим мы на полу, сил нет. Подошел ко мне подполковник Макшаков, наливает «наркомовские» сто граммов и говорит: «Миша, на войне всякое бывает, но язык нам нужен». Я поднял ребят: «Пошли!» Мы взяли чуть левее, метров на пятьсот от того места. Опять перешли. Ветер, лед, луна светит… Поднялись на берег, там какое-то здание барачного типа. Рядом кирпичные постройки, как сараи без окон и деревянные навесы. Присмотрелись – нигде никакого движения. Подползли к дому, двое остались на крыльце, а мы вчетвером потихоньку открыли дверь, вошли. Длинный коридор и из него комнаты. Тепло – значит, кто-то есть. Услышали храп из-за третьей двери. Заглянули: сидит немец, видимо, дневальный, курит. Четверо лежат на нарах, рядом аккуратно автоматы стоят. Мой солдат Логинов, кузнец (сейчас живет в Новгородской области, ослеп, бедный), рука у него, что молот хороший, «пригладил» немца, который сидел, а остальных мы кончили ножами. Ну, этого мы дотащили живого. Со мной шел старшина Никонов – ему дали Героя за эту операцию, а мне орден Боевого Красного Знамени…
Потом были Берлин, Прага… Прагу легко взяли. Война кончилась, все гуляли: чехи выкатили бочки пива, вина, появились девушки. А меня вызывают в штаб армии. Оказалось, что на Запад, к американцам, уходила группировка генерала Шнейдера. Они везли документацию последних разработок военной техники и большой золотой запас. Был приказ: «В бой пехоту не пускать. Танками, авиацией и артиллерией». Обидно – война вроде бы кончилась, все гуляют, а мы тут… Сжимаем немцев, не даем им возможность выйти. Впереди деревня, такая аккуратная и в середине кирха со шпилем. Мы подъехали к этой деревне, идет чех один. Я спросил, есть ли немцы. Он сказал, что там никого нет. Мы въехали. Я встал у этой кирхи, а остальные машины – транспортеры и танки (у меня было 29 машин разных) – по улицам, расходящимся во все стороны от кирхи. А в кирхе, оказывается, сидели два или три смертника. Я вышел из танка, смотрю, как машины занимают свои сектора. И полетели «фаусты». Меня отбросило в сторону, только успел увидеть, что танк горит, и дальше не помню. Потом меня оттащили в скверик неподалеку. Я еще увидел, что мои ребята выволокли немцев из кирхи и вешают на дереве. Это было 16 мая.
Оказался в госпитале – тяжелая контузия. Друзья после войны гуляют, а я лежу. Подлечился, но слух на одно ухо потерял, сильно заикался. Надо дать команду, а я не могу! Так со мной всегда шел мой заместитель Николай Сорокин. Я стою рядом, а он дает команду. И никто не сказал, что что-то не так! Солдаты меня жалели, потому что я с ними по-человечески поступал, берег их, и они меня берегли. Я на рожон не лез, а всегда сначала обдумывал, куда надо идти, и это нас спасало. Я долго заикался, потом отошел, и мне дали отпуск в 46-м году.
Когда окончилась война
Поехал домой. Мамы уже не было, был папа. В землянке жили – ничего не было. Ребята, которые приехали в город, девушки сразу все ко мне пришли. Я жениться не собирался, но встретил там хорошую девчонку, которая мне еще до войны нравилась, и мы поженились. Нашу армию из Будапешта перевели в Германию, моя резидентура была в Берлине, и там у меня родилась дочка.
Я часто думаю, когда говорят, что евреи на войне не воевали: «Как такое возможно?» Ведь на моих же глазах столько евреев воевало! Столько умных, чудесных людей! А вот распустили слух, и компартия поддержала, и стало это как бы «всем известно»… Это же ложь!.. Помню подполковника Ладензона из Харькова. Умный, добрый, юморист, его все любили в армии. Это крупнейший ученый-инженер. Все эти саперные части, эти мосты – это ж он! Он в любой обстановке моментально все соображал и принимал такие решения, которые обеспечивали успех, быстрое форсирование водных преград. Погиб у меня на глазах 30 апреля 45-го года. Мост немцы сильно обстреливали. Я вышел из машины, чтобы посмотреть, с какой стороны нам лучше подойти. А тут такой огонь посыпался, что мы залегли. А Ладензон засел в воронке. Я ему еще успел прокричать: «Товарищ подполковник, идите к нам, под мостом лучше!» И вдруг туда мина, и на куски…
Начхим Бедерман. Чудесный человек. Очень уважали танкисты инструктора политотдела армии майора Якова Лившица. Он всегда был там, где кипели бои, поддерживал и помогал воинам. Мой дядя Эля на Северо-Западном фронте был командиром орудия. Cтарший лейтенант Краснов, командир второго танкового взвода. Его сын Борис был младшим лейтенантом, окончил курсы командиров танка – это мои подчиненные. Сначала сгорел отец в танке в 44-м году. Как этот мальчишка плакал! Я его успокаивал. А через два дня и он погиб…
Я делал свою работу добросовестно, выполнял приказы командира. В Победе есть и моя доля. Я не хвалюсь. Но иногда мне задавали вопросы, глядя на награды: «Да, может, в штабе работал, набрал себе!» — «А что, штабные работники не были под бомбами?». Но я-то все время был на передовой, на самом краю, первым!
До сих пор у меня постоянная связь с моими, с теми, кто остался жив. Раньше на праздники писал 83 открытки. Сейчас – 21. Остальных уже нет, уходят… Вот на днях позвонили из Перми, сообщили, что в городе Кунгуре младший лейтенант, командир танка Шамшонов умер…
Встреча однополчан 9 мая 1970 года в Перми. Михаил Фишман в первом ряду в центре
В прошлом году была встреча ветеранов нашей Четвертой танковой армии – я поехать не мог. У меня столько всего – фронтовые раны напоминают ежедневно, не дают покоя. Колено болит, голеностопный сустав разбит, удалена селезенка с осколком, который сидел там 53 года, поясница – остеохондроз, там тоже что-то сидит, контузия давит… Но не унываю, надеюсь на лучшее.
Да, боевые награды просто так не даются. За все заплачено сполна…»
Михаил Фишман на встрече ветеранов журналистики, май 2008 года. Фото Натальи Мешковой
Награды Михаила Фишмана
2 ордена «Боевого Красного Знамени» Орден «Отечественной войны I степени» Орден «Отечественной войны II степени» Орден «Красной Звезды»
Медали: «За отвагу» «За боевые заслуги» «За взятие Берлина» «За освобождение Праги» «За Орловско-Курскую битву» «За оборону Сталинграда» И много других…
Почетный ветеран бронетанковых войск.
Записал Дмитрий Цвибель, август 2004 года
Фото из семейного архива Михаила Фишмана
Заинтересовал материал? Поделитесь в социальных сетях и оставьте комментарий ниже:
