Валентина Трипецкая: «Я никогда не выбрасываю остатки хлеба — отдаю птицам: их первыми съели в блокадном Ленинграде…»
Уходят годы, уходят люди, остается память. Память об ушедших и живых, о делах, подвигах, страданиях, любви и жизни. Сообщение о начале войны с Германией стало шоком для моих родителей. Для нас, детей, было даже интересно. Какая война? Что это за война? И только когда тревожный голос диктора говорил, что сегодня с тяжелыми боями оставлен очередной советский город, становилось понятно и страшно.
Черная тарелка домашнего репродуктора стала главным членом семьи. Радио сообщало фронтовые новости, сколько граммов хлеба выдается по продовольственным карточкам, что делать при артобстреле, а монотонный стук метронома — о воздушной тревоге. Как-то быстро город стал военным. Закрасили защитной краской купола Исаакиевского собора, на Адмиралтейский шпиль надели чехлы, памятники засыпали песком и забили досками. Началась эвакуация детей, целыми школами, детскими садами. Отец, Андриан Прокофьевич Неижмак, с первых дней войны добровольцем ушел на фронт. Мы, я и четырехлетняя сестра Оксана, остались с мамой, Марией Игнатьевной. В июне сестра заболела тяжелой формой скарлатины, была помещена в больницу. Уезжать в такой ситуации мы не могли и остались в блокадном городе.
Валя (слева) с дедом Прокофием Трофимовичем, сестрой
Оксаной (сидит) и двоюродной сестрой Аллой. 1940 год
Впервые я посмотрела в жуткие глаза войны в начале сентября 1941 года. Мы с мамой и сестрой поехали в гости к родным на Васильевский остров. Трамвай ехал по мосту Лейтенанта Шмидта, когда прогремел первый взрыв. Трамвай остановился, посыпались стекла, все побежали. Захлопали зенитки с кораблей, стоявших на Неве. Я бежала впереди, сзади мама с сестрой. Стоял грохот от взрывающихся бомб, кричали люди. Улица покрылась битым стеклом слоем в несколько сантиметров — это была первая бомбежка. Я упала, порезалась стеклами, но встала и побежала. Что чувствовала мама в этот момент? Взрывы продолжались, рядом упала женщина с разорванным телом, белая лошадь лежала в невероятной позе, много раненых и убитых людей… Ужас странной панорамы навсегда остался в моей памяти.
Очень быстро сжималось кольцо блокады. Мама ежедневно ездила на рытье окопов, мы с сестрой оставались одни. Враг систематически бомбил и обстреливал город, сбрасывал листовки с призывами сдаться, не сопротивляться. Стали сокращать нормы выдачи продуктов и хлеба по карточкам.
Отец воевал на Ленинградском фронте. Его артиллерийская батарея стояла в районе Пулковских высот. Иногда он приходил в увольнение. Обычно солдаты, у которых семьи остались в Ленинграде, собирали свои скудные пайки и передавали продукты родным. Отцовские посылки облегчали на некоторое время наши испытания голодом. Среди постоянных обстрелов и бомбежек остался в памяти один приезд отца. Открывается дверь и входит абсолютно белый человек в военной форме. Ну, говорит он, у вас тут похлеще, чем на фронте! Оказалось, что он был в известковой пыли: попал под бомбежку в тот момент, когда проходил около Мариинского театра — это рядом с нашим домом по улице Декабристов, 52. Бомба попала в правую часть театра, оголив внутренность здания. После войны восстановлением театра занимались пленные немцы.
1 сентября я пошла в школу, но училась недолго. Постоянные бомбежки и обстрелы делали невозможной учебу. Учеников распустили по домам. 8 сентября немцы сбросили тысячи зажигательных бомб, горели дома. Большое бедствие — сгоревшие Бадаевские продовольственные склады. Последствия для жителей Ленинграда стали трагическими: голод усилился. Ленинградцы еще долго собирали сладкую землю около Бадаевских складов. Мы с мамой тоже.
Немцы затягивали петлю вокруг Ленинграда. Постоянно сокращались нормы продуктов по карточкам. Никогда не забуду 6 ноября 1941 года, канун 24-й годовщины Октября. Практически каждый час объявлялась воздушная тревога. Казалось, бомбы и снаряды летят прямо на тебя. Наше бомбоубежище к тому времени было затоплено. Бежать некуда. Мы с сестрой прятались за шкаф и ждали смерти. Потом узнали, что немцы вместе с бомбами сбрасывали листовки, в которых нагло сообщали, что 7 ноября будут бомбить еще сильнее, «а 8 ноября вы будете хоронить». Мы с ужасом ждали 7 ноября. Ведь это была бы и моральная победа фашистов, в советские времена день 7 ноября был большим праздником и символом Советского Союза. Прогноз немцев не оправдался. В сводках Совинформбюро сообщалось, что уничтожено много немецких самолетов на аэродромах. 7 ноября над Ленинградом было чистое небо.
Палата детской больницы с новогодней елкой в блокадном Ленинграде. Зима 1941—1942 гг.
Фото с сайта world-war.ru
На праздник по детским карточкам выдали 200 граммов сметаны и по 100 граммов крахмала, а взрослые получили сверх скудного пайка несколько соленых помидоров. Все сильнее становился голод. В одну из побывок отец сказал: «Валя, делить хлеб будешь ты. Всем поровну. Погибнет мама — и вы не выживете». Я стала честно делить хлеб на троих. Следила, чтобы мама съедала свою долю. Однако мама оставалась мамой. Наша милая, добрая, героическая мама Мария Игнатьевна! Она копала окопы на оборонных работах, дежурила во время воздушных налетов, тушила зажигательные бомбы. Собирала детей по замерзшим квартирам для отправки на Большую землю. Конечно, она спасла нас от голодной и холодной смерти, двух дочек 4 и 8 лет. Все, что было пригодно к обмену — а слова «продать» или «купить» в дни блокадной зимы не существовало — было обменено на хлеб и продукты.
Однажды мама принесла шкуру с остатками жира. Торжественно опалили волосяную часть на буржуйке и долго варили суп. Как я догадалась, это была шкура собаки, но мама никак не признавалась. Нет, нет, Валюша, это шкура овечки. Но суп был вкусен, даже мясом пахло. Голод был невыносимым, он забирал все мысли и желания. Разговоры были только о том, как мы славно поедим после войны и каких вкусностей накушаемся вдоволь. С 20 ноября норма по детской карточке была 125 граммов. Если бы это был хлеб — жмых, кора и еще большая очередь в булочной за ним.
И все-таки в канун нового 1942 года всем детям блокадного Ленинграда выдали подарки. Нам с сестрой Дед Мороз на карточки принес по одному мандарину и по 200 граммов шоколадных соевых конфет, и это было чудо! Это были первые продукты, привезенные по Дороге жизни.
Удивительно, как быстро мы повзрослели. В блокаде жили-были 8-12-летние мудрые старички. У родителей была большая библиотека. Во время голода, холода, бомбежек при свете коптилки в компенсацию школьного обучения я прочла невероятное количество книг — от Чарской до Льва Толстого. И это тоже спасало от войны. Наша тетя Таня работала на судостроительном заводе им. Марти. Жила на казарменном положении и однажды пришла к нам помыться. Согрели воду на буржуйке, все готово к помывке в комнате. Вдруг она говорит: «Девочки, отвернитесь, а то спать не будете». Перед нами стоял живой скелет с лицом древней старушки. А ей было 18 лет.
За водой ходили на речку Пряжка: мама с ведром, я с бидончиком. К обледенелой проруби тоже стояла очередь. Квартал от реки до дома по улице Декабристов — это целое путешествие по заснеженному городу. Недалеко от нашего дома, на улице Канонерской, работал крематорий. Сначала покойников возили в гробах, затем завернутыми в простыни. Везли трупы со всего Октябрьского района, поэтому черное шествие траурных саней тяжело врезалось в память.
Не забыть, как горели дома на нашей улице после авианалетов. В нашем квартале горели сразу несколько домов и «Дом сказки» на улице Маклина. Никто их не гасил. Не было воды, не было пожарных, не было сил… Огромное зарево и гарь стояли несколько дней, пока от домов не остались лишь кирпичные обгоревшие остовы. Весна принесла облегчение в питании, но появились и новые трудности. Ленинградские дворы были завалены, залиты замерзшими сталактитами нечистот. Все это грозило вспышкой эпидемий. Оставшиеся в живых ленинградцы, даже дети вышли на очистку города. Мы несколько дней очищали свой двор. Эпидемии не было.
Прошло 60 лет. Все изменилось в нашей стране. Меняются и оценки тех событий. Появляются у некоторых мысли, что мучились зря, сражались зря, можно было сдать город немцам. К сожалению, многим из сегодняшнего поколения трудно понять ту большую любовь к Родине, к Ленинграду и великую ненависть к врагу.
Воины Ленинградского фронта, жители города героически сопротивлялись и выстояли. Была великая вера в победу, вера, что Родина не оставит в беде, спасет, что мы не сдадимся. Осталась гордость за мужество людей, людей светлых, верных, настоящих. Остался в душе страх от пережитого ужаса войны, от жестокого голода.
Я никогда не выбрасываю остатки хлеба — отдаю их птицам: их первыми съели в блокадном Ленинграде…
В 1952 году после окончания Ленинградского техникума пищевой промышленности получила назначение на петрозаводский ликеро-водочный завод «Петровский». Приехала на три года — осталась на всю жизнь. Работала начальником цеха, а после окончания Московского института пищевой промышленности в 1965 году — главным инженером. С 1971 года в течение двадцати пяти лет была директором завода: занималась развитием и строительством предприятия, внедрением новых технологий, передового оборудования, изобретением и внедрением новых изделий, в том числе бальзама «Карельский».
Валентина Трипецкая
Фото с сайта bloodleg.narod.ru, world-war.ru и из архива автора
