Общество, Свободная трибуна

Кому он нужен, этот Димка?

В 90-е на площади выходили бунтовать пенсионеры, а нынче …пионеры 
Еще в университете наш профессор говорил: «Когда очень много о чем-то говорят, значит, именно этого в обществе и не хватает». Скажем, о культуре шумят, значит, ее-то нам и недостает. О доброте и милосердии… Они в дефиците. Сегодня заговорили о детях. Причем, везде и на самых высоких уровнях — начиная с послания президента Федеральному собранию. 

Во-первых, выясняется, что у нас вообще детей не хватает, и лет через 20 некому будет работать, если не выручат китайцы, а во-вторых, и с теми детьми, что уже родились, не все в порядке. Иначе как понять: в 90-е годы на площади выходили бунтовать пенсионеры, а нынче… «пионеры»? По крайней мере, высокие московские чины пришли к выводу, что 11 декабря на Манежную в Москве и площади в других городах выходили прежде всего школьники.

Вот и нашу карельскую северную тишину разбудил уполномоченный по правам ребенка в Российской Федерации Павел Астахов, тем более что после окончания его визита последовали оргвыводы. И зашумел народ: справедливо или нет вынудили уйти в отставку министра, то или не то увидел в наших детских домах и домах ребенка заезжий московский гость (оказывается, была даже по этому поводу проверка). Выяснилось: как всегда где-то что-то есть у нас еще порой, но в целом хоть семинар проводи по пропаганде передового опыта. Он, кстати, и состоялся буквально через несколько дней после отъезда Астахова. На сайтах и в СМИ ломали копья взрослые дяди и тети, спорили о чести и достоинстве министра, кавалерийских наездах московских чиновников, вот только о детях там не было ни слова. О рваных резиновых сосках, о ржавой ванне. А случилось действительно из ряда вон выходящее: приехал человек и незамыленным взглядом увидел то, к чему все уже привыкли, на что не только министры, но и мы внимания не обращаем.

Лет 10 назад мне довелось участвовать в международном семинаре, который проводили в Москве сотрудники Шотландской службы занятости. Запаслась по привычке газетами и журналами, чтобы не уснуть во время традиционных лекций. Но так всю неделю они и пролежали в сумке, ибо вместо занудных лекций наших специалистов каждый академический час превращался в урок вопросов и ответов, а порой в настоящую дискуссию. Но дело не в этом. Нас заинтересовало, почему шотландцы расходуют немалые средства только на то, чтобы стимулировать безработных искать работу. И это при том, что тамошние безработные жили тогда как наш средний класс, а создание новых рабочих мест требовало гораздо больше средств, чем содержание этих самых безработных. «Где логика?» — пытались мы достать наших учителей. Есть, отвечали они. Пособие гарантирует стандартный уровень жизни людей, потерявших работу. Они не бедствуют. Но ведь у большинства из них есть дети, и опять-таки, хотя их наличие учитывается при определении размера пособия, безработные семьи вряд ли смогут дать своим отпрыскам хорошее образование, помочь им встать на ноги, получить востребованную специальность. Надо смотреть вперед, убеждали нас шотландцы. И кто бы с ними не согласился?

Скажите, когда в том или ином поселке закрывается градообразующий леспромхоз, совхоз или крошечный лесозавод, кого-то волнует, что у многих наших безработных есть дети, которых нужно не только накормить, но и позаботиться об их будущем? И кто должен это делать? Государство? Владелец предприятия, оказавшийся несостоятельным менеджером? Раньше нас убеждали, что спивающаяся российская глубинка — это причина нищеты, убожества нашей жизни. Даже реклама была на телевидении по заказу Минздравсоцразвития РФ о вреде пьянства. Нынче заговорили о том, что пьянство — не причина, а следствие тех скотских условий жизни, в которых оказались тысячи россиян. И прежде всего дети.

Оказавшись в декабре на больничном, я провела у телевизора, наверное, больше времени, чем за предыдущие 11 месяцев. И один из сюжетов меня буквально потряс. Речь шла о небольшом поселке где-то в Сибири. Оказавшись не просто без стабильного заработка, гарантирующего хоть какой-то приличный уровень жизни, а вообще без работы, местное население, как выяснилось, стало проводить время не за чтением газет или у телевизора, а за бутылкой. Пили практически в каждой семье, есть в ней дети или нет. Пили и родители 11-летнего Димки, у которого была заветная мечта. Нет, не об игрушечной машине за миллион рублей (которые рекламируют в московских магазинах) или о поездке на море в Турцию. Он любил смотреть в альбомах у бабушки старые фотографии, на которых он сам с такой красивой мамой, и мечтать о том, что когда-нибудь она и отчим перестанут пить и будут, как раньше, любить его и младших сестренок и братишек. Он был готов делать для этого все. И когда в один из дней Димка вернулся из школы и в очередной раз не обнаружил дома родителей, он привычно занялся домашними делами: наколол дрова, наносил воды, накормил младших и пошел по поселку искать мать и отца. Нашел быстро — они засели за бутылкой у соседей и вышвырнули мальчишку как надоедливую собачонку за дверь. Его нашли только через сутки (!), в сарае, в петле. Когда от безысходности кончают с собой взрослые, это трагично, когда дети — страшно. За них, и за себя в том числе.

Впрочем, ведущие российские теле- и радиоканалы в эти дни активно обсуждали другой животрепещущий вопрос: бил или не бил великовозрастный дяденька, у которого от собственной гениальности «снесло крышу», молодую женщину. Страна прильнула к экранам, слушая откровения обыкновенного хама из психиатрической клиники.

После послания президента в регионах, судя по информации, засуетились чиновники, депутаты. Срочно стали вводить (там, где еще этой должности не было) уполномоченных по правам ребенка. Наши депутаты подошли к этому вопросу со всей серьезностью. Выразили готовность выделить из скромного республиканского бюджета около миллиона рублей на обеспечение функций уполномоченного. Прозвучали предложения совместно с Общественной палатой объявить общественный конкурс соискателей. Управляющий по правам ребенка должен быть человеком, готовым пойти на баррикады, отстаивая эти самые детские права, говорили они. Но вот вопрос: наделят ли они его полномочиями, которые позволили бы ему ставить перед Главой РК вопрос о наказании или снятия с должности чиновника республиканского ведомства за нарушение прав ребенка? И поддержит ли кто-нибудь его, когда он все же рискнет пойти на те же баррикады? Должность введут, президенту доложат о выполнении его поручений, но что получат от этого дети?

С некоторых пор я выключаю телевизор, когда в очередной раз депутаты Госдумы с надрывом в голосе обличают с трибуны проклятых американцев, вывозящих наших детей и доводящих их до смерти. И именно с тех пор, когда в одной из центральных газет нашла две убийственные цифры: за 15 лет — с тех пор как началось усыновление гражданами США российских детей — их погибло около 15. И в то же время более двух тысяч (!) детей погибают ежегодно в России от рук матерей, отцов, преступников. Может быть поэтому число детдомовцев, мечтающих о том, чтобы их усыновил кто-нибудь из иностранцев и увез куда-нибудь подальше, не уменьшается и достигает катастрофических размеров. Просто эти не по годам мудрые ребята, некоторые из которых начали жизнь в мусорных баках, куда их побросали мамочки, понимают — уехать за границу для них единственный шанс не только добиться чего-то в этой жизни, но даже просто выжить.

Мой 12-летний тогда племянник, побывав года три назад в детском лагере в Финляндии, вернувшись, твердо заявил, что хочет уехать туда жить. Причину объяснил просто: «Там детям хорошо». На разъяснения взрослых вроде того, что и там не все живут одинаково, есть и бедные, упрямо твердил: «Но детям там всем хорошо!». Может быть, он и прав. Если учесть, что в мировом рейтинге маленькая Финляндия постоянно занимает первое место по уровню, качеству образования и жизни населения, в первую очередь детей. Россия в этом же рейтинге сейчас где-то в восьмом десятке. И этот показатель перевешивает всё: рост ВВП, улучшение производственных показателей…

Пока же карельский мальчишка, говорят, попытался задать вопрос. Наивный, детский, очень простой. Одним словом, из тех вопросов, на которые ответить трудно: «Когда мы будем жить лучше?»