За сорок два прожитых мною на Земле года образ прошлого менялся не менее десятка раз.
Глядя в окно, я вижу не только панораму города за ним, не только кроны деревьев, крыши домов и синеющую, уходящую вдаль водную гладь Онежского озера. Всё, что происходит там, похоже на отрывок из длинного кинофильма без начала и конца, который я включил на каком-то случайно попавшемся телеканале и никогда не смогу досмотреть. Мне странно думать, что это солнце помнит времена, когда моей планеты ещё не существовало, что этот город помнит, как по его улицам прогуливался сам Державин и что это небо будет примерно таким же через сотни лет после меня. Самое интересное и загадочное, что есть в мире, в котором мы живём – это время. Всю жизнь я только и делаю, что ссорюсь с ним, мирюсь, догоняю, обгоняю и пытаюсь понять, что же это такое.
Когда и как это началось? Возможно, в самом раннем детстве, когда я завороженно смотрел на движение стрелок часов, ещё не зная их предназначения или когда обратил внимание на то, что каждый день начинается с предваряющего гимн Советского Союза боя кремлёвских курантов в радиоприёмнике. Лет в пять самым ошеломляющим открытием для меня стало то, что я, оказывается, существовал не всегда, что было время, когда меня нигде-нигде не было. Это настолько не укладывалось в голове, что я замучил взрослых расспросами, где же я всё-таки был раньше и почему этого не помню. К сожалению, среди них не было буддистов и рассказать про реинкарнацию никто не мог.
Когда в моей жизни появись книги, описывавшие события многолетней и многовековой давности, кое-что стало проясняться если не с моим собственным происхождением, то хотя бы с тем, чем занимались все остальные в моё отсутствие. Однако и вопросов родилось больше: «Сколько было войн и с кем мы воевали?», «Где сейчас Ленин?», «Какое воинское звание самое высокое?»
Однажды по моей просьбе бабушка с дедушкой были вынуждены вспоминать пройденный ещё в 20-х годах курс истории, ибо меня очень интересовало, сколько было царей и как их звали. Они быстро вспомнили двух Николаев, трёх Александров а потом заспорили, сколько было Константинов – два или три. Наконец, дедушка радостно воскликнул: «А ещё был Пётр I! Такой сильный, что руками железные подковы разгибал, и в Ленинграде ему его жена, Екатерина II, памятник поставила. Называется – Медный Всадник!»
Говорят, будто первые советские учебники истории представляли собой тонкую брошюрку, в которой весь дореволюционный период занимал не больше десяти страниц. Так, что вспоминать особенно было нечего.
А мне с литературой повезло. Чем глубже я зарывался в неё, тем шире раздвигались горизонты. Помню своё потрясение от чтения мифов Древней Греции и детского пересказа гомеровских эпосов. Трудно произносимые и ещё труднее запоминающиеся имена античных героев в голове почти не удерживались, но сам таинственный мир, в котором люди запросто общались с богами и всяческими странными существами дразнил воображение. Вроде и знал я, что на небе, а уж тем более на Олимпе, согласно последним сведениям науки, никого нет, но даже тетрадку в клеточку завёл, в которую вписывал всех греческих и римских богов с указанием их профессии и генеалогии: «Персефона – богиня плодородия и царства мёртвых, дочь Деметры, Кронос – бог времени, отец Зевса, Аида и Геры, Клио – муза истории…» Как минимум в одном от этого увлечения была польза – я смог подсказывать взрослым ответы при решении кроссвордов.
Точно так же я пытался разобраться и в детской версии «Калевалы», но с финно-угорскими языческими богами дело обстояло куда сложнее и единственное, что произвело на меня сильное впечатление – это трагическая история юного богатыря Куллерво, который жестоко отомстил кровным врагам за свой род, а затем лишил жизни и самого себя. Желание узнать, что из этой сказочной реальности действительно имело место, а что выдумано народом от нечего делать, подсадило меня на исторические романы. Жизнеописания золотоордынских ханов из знаменитой трилогии В.Г. Яна, страшные подробности правления Ивана Грозного из «Князя Серебряного» А. К. Толстого, воспетый Шарлем Де Костером шут и революционер Тиль Уленшпигель, рыцари Вальтера Скотта и дворцовые интриги XVIII века, на которых специализировался Валентин Пикуль… За несколько тысячелетий существования человечества не было ни дня, чтобы что-нибудь не происходило….
Параллельно с книжной, в моей жизни была ещё та история, которую нам преподавали в школе на уроках и она казалась гораздо скучнее. Она тоже изобиловала войнами и подвигами, но всем этим люди занимались в перерывах между более важными, по их мнению, делами, связанными с экономикой, политикой и культурой. Кроме того, что бы ни вытворяли наши предки много веков тому назад, мы уже знали, что будет написано на последней странице этого романа. Все восстания будут подавлены, все гении эпохи Возрождения и Просвещения умрут, так и не дождавшись Великой Октябрьской социалистической революции – а значит, проживут свою жизнь абсолютно напрасно. Стоит ли вообще внимания вся эта возня никчемных существ, не знающих, что такое счастье? Видимо, всё-таки стоила – раз каждый год, когда по второму каналу показывали передачу для школьников, посвящённую Ледовому побоищу и состоявшую из одного большого фрагмента фильма Сергея Эйзенштейна «Александр Невский», мы просили учителей отменить урок и дать посмотреть телевизор. И радостно любовались на плюхающихся в прорубь неуклюжих рыцарей с рогатыми вёдрами на башках даже тогда, когда точно знали, что подробности произошедшего на льду Чудского озера в апреле 1242 года не вполне ясны, а Невский никогда не говорил: «Кто с мечом на нас пойдёт, тот от меча и погибнет!» (По мне, кстати, это и до сих пор – самая гениальная батальная сцена мирового кинематографа, лучше которой уже вряд ли придумают!)
Почему-то стыдно было не знать имён героев гражданской войны, полководцев Великой Отечественной и пионеров-героев, брошюрки о которых в школьной библиотеке всегда шли нарасхват. А мне лично ещё казалось странным не просто знать, кем были люди, именами которых названы улицы моего родного города, но и представлять мысленно их портреты.
Третья история жила рядом с нами. Вся обжитая человечеством территория была полна зарубками и пометками о сделанном прошлыми поколениями. Основатель Петрозаводска Пётр Великий с каменного постамента показывал рукой в сторону только ему ведомого светлого будущего, по дороге в маленький городок Велиж Смоленской области, где я отдыхал каждое лето, постоянно мелькали то полуразрушенные, превращённые в склады, старинные храмы, то монументы, окружённые заросшими травой, но всё же заметными и тридцать лет спустя, воронками – как ухоженные, так и заброшенные, с помойными ямами на месте, где когда-то горел Вечный огонь. Сам Велиж тоже был полон памятниками и мемориальными досками. А на кладбище среди недавних захоронений чернели обелиски, воздвигнутые местным знаменитостям ещё в середине XIX столетия. Исписанные эпитафиями с ятями и твёрдыми знаками, они воздевали свои тёмные персты к небу и назидательно внушали: «Помни!» Да, вряд ли можно было придумать более убедительные доказательства, что эти люди когда-то были среди нас, дышали, любили, о чём-то думали. Среди ныне живущих даже можно было встретить тех, кто их знал лично или их далёких потомков. Вот только не со всеми почему-то можно поговорить об этом – ведь история хоть и одна на всех у нас, а при ближайшем рассмотрении оказывается у каждого своя.
Стоя в одном из ленинградских музеев перед витриной с личными вещами и фотографиями узников нацистских концлагерей, я думал лишь об одном: «Как хорошо, что я родился не немцем!» А наша школьная гопота ржала на уроке, на котором учительница рассказывала об абажурах из человеческой кожи. Под барабанную дробь и натужный хрип горна мы замирали, отдавая пионерский салют: «Памяти павших будьте достойны!» А в поезде я наблюдал, как какая-то старушка, вливая в рот своей капризной двухлетней внучке Наташе, представлявшейся всем как «Какаша», принесённый из вагона-ресторана суп, уговаривала: «Ложечка за маму, ложечка за папу, а теперь ложечка за того парня, который за тебя воевал и погиб!..» Глядя, как за заляпанным дождевыми каплями окном вагона проносятся сосны и ели, я, третьеклассник, не мог ещё понять, почему так меня коробит от её слов, но где-то в глубине души уже чувствовал, что для многих прошлое превращается в пошлую попсу, в ложечку за Бухенвальд, ложечку за ленинградскую блокаду, ложечку за «Молодую гвардию»…
Мне лично больше всего нравилось читать о первобытных людях – видимо, по вине крепко зацепивших когда-то «Листов каменной книги» Линевского, о петровских реформах и о событиях советского времени. Всё, что произошло с Россией в ХХ столетии, в детских книжках рисовалось как одна большая победоносная атака Красной армии, все враги которой отличались крайним идиотизмом. На одной из иллюстраций к рассказам о ратных подвигах юного Аркадия Гайдара, например, бравые конники в буденовках штыками и клинками сталкивали в пропасть карикатурных белобандитов, среди которых выделялся офицерик с вытаращенными от ужаса глазами, уже летящий в бездну, но ещё зачем-то успевающий приложить к виску револьвер. Что это за люди и почему они сопротивлялись нашему правому делу, не стоило и задумываться.
Но первая же книга о войне в твёрдой обложке, взятая из школьной библиотеки в четвёртом классе – симоновские «Живые и мёртвые», пробудила пока что очень смутные подозрения, что всё было не так просто и однозначно. Картина хаоса и повсеместной паники первых военных месяцев, беглые упоминания о каком-то 37-м годе, когда одни большевики арестовывали и расстреливали других, наконец, странно негероический облик Сталина, о котором я знал лишь то, что его портрет возит на лобовом стекле своей машины сосед снизу и что «при нём был порядок», поначалу привели в растерянность, а потом заставили искать хоть какую-то информацию обо всём этом в другой литературе. Но помимо скромной пары абзацев в учебнике об «отдельных ошибках времён культа личности» да рассказов стариков про английского шпиона Берию, непонятным образом пробравшегося в Кремль, никаких подробностей выяснить было нельзя – оставалось лишь учиться читать между строк.
Я любил на досуге бесцельно полистать первые попавшиеся под руки энциклопедии, открывая наугад, читая с любого места и неожиданно узнавая что-нибудь новое – и с какого -то момента в глаза вдруг стало бросаться, что жизни многих любимых писателей, революционеров, военачальников оборвались где-то в конце 30-х годов и об обстоятельствах их гибели все биографы умалчивают. А ещё однажды меня потряс один крошечный рассказик Михаила Пришвина «Жизнь на ремешке». Всего несколько дневниковых строк от писателя, которого я считал скучным и уж слишком демонстративно уходящим от проблем нашего времени в лесную чащу:
«Зиночка моя совсем приуныла: никак не одолеет арифметику. Чтоб развлечь ее, я взял бедняжку с собой в лес. Мы вышли с ней на полянку, где я охотился в прошлом году. Чтоб заметить это место на вырубке, я сломил тогда молодую березку, она повисла, помню, почти только на одном узеньком ремешке коры.
Я узнал это место, и вот удивление: березка висела зеленая на одном ремешке: ремешок коры подавал сок висящим сучьям.
– Ну, Зиночка, – сказал я, – не унывай. Коли березка на одном ремешке живет и зеленеет, то уж у тебя-то хватит духу на арифметику».
Незатейливая история, рассказанная не без иронии, однако ощущение «жизни на ремешке», в которой что-то неладно с арифметикой, слишком типичное для любого хоть сколько-то думающего жителя тоталитарного государства, может быть красноречивее любой статистики.
Время прямых ответов пришло лишь лет через пять – во второй половине 80-х. Сегодня уже трудно объяснить молодёжи, как может стать сенсацией и предметом всеобщего обсуждения напечатанное в газете стихотворение Евгения Евтушенко о Сталине – причём стихотворение не новое, а запрещённое когда-то в 60-х. Однако это было, как и вылавливание мелких, робких крошечек правды в фантастических романах, романах-анекдотах, утопиях и антиутопиях. К счастью, голоса настоящих историков с самого начала перестройки зазвучали настолько громко, что любой из них мог соревноваться в популярности с самыми смелыми писателями и публицистами.
Второе, и, как многим тогда казалось, окончательное развенчание культа личности, например, для меня началось даже не с книг, а с интервью военного историка Дмитрия Волкогонова «Литературной газете», в котором было больше не фактов, а абстрактных рассуждений о том, как много в нашей истории «белых пятен». Поначалу эти пятнышки казались маленькими и незначительными, потом – покрывающими целые материки. Разоблачение преступлений давно мёртвых вождей было неизбежно – преодолевая современный кризис, вполне естественно желание докопаться до корней наших проблем, найти тот момент, с которого всё пошло не так. Вот только где он – этот момент? Там, где Сталин принял решение о коллективизации? Там, где «Аврора» дала по Зимнему дворцу холостой залп страшной убойной силы? Пятьсот лет назад, когда полуазиатская Московия завоевала Русь Новгородскую? Тысячу лет назад, когда Киевская Русь приняла крещение? За этими спорами как-то быстро затерялись реальные уроки истории, а тут ещё свой голос подала вездесущая попса, быстро освоившая новую моду и принявшаяся играть на чувствах охочего до скандалов обывателя. И однажды я стал свидетелем того, как два активных пожирателя перестроечной беллетристики так обменивались своими свежими впечатлениями:
– Я вчера читал воспоминания бывшего политзека – просто ужас! Там описано даже, как уголовники стукачу башку пилой отпилили!
– Нет, у меня пострашнее будет! Там в одном месте лагерники даже козу насилуют!
Вряд ли авторы, прошедшие ГУЛАГ и наконец-то получившие возможность выговориться, рассчитывали на подобный эффект. Но их именно так услышали и стало сразу понятно, что стране предстоит ещё не раз наступать на те же самые грабли со словами: «Отродясь такого не было – и вот опять!..»
Тогда же, в годы перестройки, дал о себе знать и ещё один фактор. Наряду с профессиональными историками – Волкогоновым, Афанасьевым, Медведевым, искренне желавшими восстановления исторической справедливости, о «белых пятнах» заговорили те, для кого наука являлась только орудием политической пропаганды. Ради благой, на их взгляд, цели – то ли свержения власти коммунистов, то ли удержания коммунистов у власти, они были готовы к любым подтасовкам.
Никогда не забуду, как один батюшка перед телекамерами метал громы и молнии: «Иногда большевики в атеистической пропаганде доходили до того, что ставили памятники Иуде!!!» На самом деле, как ни обшаривай просторы бывшего Советского Союза, подобных дурацких памятников вы не обнаружите. Да, революционеры были варварами и любой нормальный человек без сжатых кулаков не может смотреть кадры старой кинохроники, на которых взрывная волна сшибает купола древних храмов. Однако слухи об Иуде были пущены одной белоэмигрантской газетой, не чуждой «желтизне» и неоднократно высмеивались в 20-х годах даже людьми, которых не заподозришь в симпатиях к большевизму. Не знаю, был ли дорвавшийся впервые за всю историю телевидения до эфира человек в рясе введён кем-то в заблуждение или невольно следовал завету Геббельса: «Врагу надо плевать в открытую рану!» Но однажды воспроизведённая дезинформация может жить в сознании человечества веками и распространяться подобно компьютерному вирусу.
Какие плоды дадут труды иных провокаторов новейшего времени, представить пока трудно. Иной раз в поисках редкой исторической кинодокументалистики рыщешь по всему Интернету и вдруг натыкаешься на лекцию какого-то странного типа, называющего себя «профессором», но несущего во славу святого и безгрешного Сталина на языке бомжей такую околесицу, что хоть святых выноси. Вглядываешься в подозрительно знакомые черты лица лектора, легко вспоминаешь, где его видел. Десять лет назад, когда партия власти, идя на парламентские выборы, ещё пыталась сохранить хотя бы видимость честной игры, её противниками в теледебатах выступали разного рода фрики один другого смешнее. Давно уже забыто название многих партий, никому не интересна судьба участников той телевизионной клоунады – а горы информационного мусора до сих пор лежат, смердят и разносятся ветром по умам под видом откровения. И что с этим теперь прикажете делать?!..
Но весной 1988 года ещё никто не знал, с чем очень скоро смешается правда. Когда наш десятый класс привели на экскурсию в Публичную библиотеку, там как раз проходила выставка советской прессы 30-50-х годов, о которой нам рассказывали особенно подробно. И стоило только на минуту задержаться у одного из столов с пожелтевшими подшивками «Правды», пробежаться по столбцам со стенограммами процессов над «врагами народа», мысленно услышать голос прокурора Вышинского – и уже не нужно было никаких комментариев, никаких объяснений, куда нас звали верные сталинисты, не желавшие поступиться принципами. Интерес к истории чуть было не повлиял на мой выбор профессии – в течение всего последнего года учёбы в школе я даже ходил на подготовительные курсы вместе с будущими абитуриентами университетского истфака. От того периода в домашней библиотеке сохранилась подаренная всем напоследок брошюра под названием «В гостях у Клио», а в душе – глубочайшее уважение к людям, изучающим прошлое профессионально, и желание хотя бы на досуге, в плане дальнейшего самообразования постигать пережитое страной в ХХ столетии.
90-е годы предоставили немало возможностей для этого, но для меня они ассоциируются прежде всего с многочисленными томами петербургского писателя Игоря Бунича. Его первые две книги «Золото партии» и «Лабиринты безумия», представлявшие семьдесят лет большевистской диктатуры как лихой детективный сюжет, были написаны весьма остроумно и органично совмещали в себе элементы серьёзного исследования, попсы и пропаганды. В отличие от Эдварда Радзинского, всего лишь голосом античного трагика озвучивавшего на телеэкране не им придуманные банальности, Бунич из всех возможных версий событий выбирал самую невероятную и легко делал самой убедительной именно её. Многие позднейшие сочинения – особенно касавшиеся истории военно-морского флота, русско-японской войны и трагического «таллиннского перехода», случившегося в августе 1941 года, может быть, с литературной точки зрения и казались более сырыми, но изобиловали малоизвестными фактами. В конце же жизни Игоря Львовича вообще занесло в какую-то полубредовую мистику, в попытки сочинять фантастические романы, не имея к этому никаких способностей, в общем – в одно сплошное читательское разочарование.
Вообще, вся научно-популярная литература 90-х – и не только историческая, была посвящена доказательствам одного-единственного тезиса: «Всё не так, как вам рассказывали в школе, а совсем наоборот!» И автором главного бестселлера тут выступил академик А.Т. Фоменко со своей «новой хронологией». Меня всегда умиляло, что самым страстным пропагандистом якобы новой – а на самом деле потерпевшей поражение ещё в начале прошлого века сенсационной научной гипотезы оказался бывший шахматист Гарри Каспаров, который тряс перед телекамерами репродукциями знаменитых картин, иллюстрировавших античные и библейские сюжеты и приговаривал: «А почему вон там в уголочке изображён цветок, который на самом деле никогда не рос на Ближнем Востоке?» Простое объяснение, что средневековый художник мог не разбираться в ботанике и ошибиться в деталях, никому в голову почему-то не приходило. Вообще, Фоменко в теории мог опираться на что угодно – на математические расчёты, на положение небесных тел, но культура в его поле зрения как-то не попадала. И когда горе-исследователь рисовал картину широкомасштабной мистификации истории, проведённой в XVII веке по приказу свыше, он даже не задумывался о том, что при тогдашней дороговизне бумаги и пергамента подобную акцию не потянул бы бюджет ни одного европейского государства, что подобная акция во времена, когда большая часть населения безнадёжно неграмотна, была бы бессмысленной и что существует фольклор, прекрасно отражающий реальность и не поддающийся редактированию. Но «новая хронология» оказалась ходовым товаром и кое-кем, к сожалению, обсуждается всерьёз и поныне.
Другой звездой «постмодернистской» историографии, несомненно, сделался Виктор Суворов (Резун) с его «Ледоколом». Если Фоменко ещё широкая общественность может простить утверждение, будто Древней Греции в том виде, в котором мы её знаем, никогда не было, то представить себе Сталина зачинщиком Великой Отечественной войны не могли даже многие радикальные антисталинисты. На мой взгляд, в истории данного – далеко, кстати, не бездарного, автора, есть много неясностей и нестыковок. Судя по тому, что снимавшие в конце 90-х по мотивам «Ледокола» документальный сериал телевизионщики не нашли в кагэбэшных архивах никакого уголовного дела со смертным приговором беглому разведчику – чем заметно его напугали, на самом деле Суворов был умышленно заброшен на Запад в качестве агента влияния, для разложения буржуазной науки. Многие хитроумно изобретённые на Лубянке провокации по окончании «холодной войны» бумерангом вернулись к нам же – но особенно повезло именно этой.
И всё же сами вопросы, поставленные ребром в суворовских книгах, чаще всего верны. Чем больше вдумываешься в то, что произошло 22 июня 1941 года, тем чётче понимаешь, что правда может оказаться гораздо страшнее, чем мы можем представить. Беда лишь в том, что как сторонники, так и противники Суворова, приводя аргументы «за» или «против», учитывают только двух игроков на геополитическом поле – СССР с будущими союзниками по антигитлеровской коалиции и Третий Рейх. Но не стоит ли поискать здесь кого-то третьего, имевшего свои интересы в столкновении лбами России с Западом? Как знать, может быть, хотя бы нашими далёкими потомками, для которых откроются последние секретные архивы, будет точно установлено, что главными инициаторами срыва взаимовыгодного пакта Молотова-Риббентропа были националисты из союзных республик, региональные партийные элиты союзных республик и их лидеры – такие, как Куусинен, наверняка переживавший, что так и не получил в свою вотчину соседнюю Финляндию?..
Именно этим можно объяснить и описанные Суворовым наши военные приготовления, о которых до конца мог быть и не осведомлён Кремль, и массовую, организованную сдачу в плен украинских и белорусских приписников, и то, что самые жестокие преступления на оккупированной территории совершались не немцами, а местными полицаями, и послевоенную изоляционистскую политику Сталина, начавшуюся с ликвидации Коминтерна?.. Впрочем, это тема для отдельного, долгого и тяжёлого разговора, время которого придёт ещё нескоро.
Так или иначе, а в 90-х об истории спорили в основном интеллектуалы, у которых хватало сил и времени читать актуальную на тот момент литературу. В нулевых прошлое вдруг превратилось в товар, на котором отечественный шоу-бизнес мог неплохо заработать. О Сталине, Хрущёве, Брежневе и людей из их окружения наснимали столько сериалов, что пересмотреть их всех рядовому зрителю просто не под силу. А в литературе и на телевидении вошла в моду новая разновидность документалистики, в которой о любом военачальнике, политике, путешественнике, художнике рассказывали примерно в том же ключе, в каком «жёлтая пресса» пишет о поп-звездах. Не важно, что человек сделал для страны, что изобрёл, какие виртуозные войсковые операции провёл – главное не забыть обо всех его любовницах, жёнах, гастрономических предпочтениях и слабостях.
Когда-то в 95-м меня насмешило название увиденной на витрине магазина книги – «Интимная жизнь Ленина», ибо я ещё мог понять, почему публике хочется подглядеть в замочную скважину за Мадонной, а к вождю революции подобного нездорового интереса не испытывал. Сегодня же не осталось, наверное, хоть сколько-то примечательного персонажа, о котором бы такого тома не было написано. Иногда в телеэфире ещё появляются действительно глубокие программы и фильмы Николая Сванидзе, Леонида Млечина, Алексея Пивоварова, но время их показа смещено на глубокую ночь, а в прайм-тайм всё чаще крутится такое «научно-популярное» кино от Михаила Задорнова, что кажется: ещё немного – и телевизионщики возьмут интервью у тех трёх слонов, на которых всё-таки держится, вопреки вредной теории Коперника, наш земной диск. «Учёные считают», «исследователи полагают», – постоянно звучат в этих программах ссылки на исследователей, пожелавших остаться неизвестными. А уровень просвещённости в обществе почему-то продолжает падать, стремясь к дремучему, первобытному мифологическому сознанию.
Только за сорок два прожитых мной на Земле года образ прошлого менялся не менее десятка раз. И изменится ещё не раз, к чему я готов заранее. В настоящей науке ничто не похоже на стоящие у нас на площадях каменные изваяния, показывающие руками, в какую сторону нам идти. Слава Богу, что непохоже – ведь нет ничего скучнее и безжизненнее этих пародий на людей. Вот почему смешно наблюдать, как нынешняя власть пытается выяснить отношения с историей раз и навсегда – законодательно запретить обсуждение каких-то спорных моментов, создать учебник, в котором всё будет гладко и красиво. Даже если такая книга общими усилиями лучших умов России и была бы написана, при скорости, с которой в наш век развиваются события, она рискует устареть, не дойдя до типографии. Это не значит, что писать её не надо вообще. Просто её главной героиней должна стать не модная официальная идеология, а историческая правда. А это задача более сложная чем объявить Сталина маньяком страшнее Чикатило или «эффективным менеджером».
Вот, помню, как часто в годы «холодной войны» наша пресса писала о тупых и наивных американцах, которые думают в своём большинстве, согласно социологическим опросам, будто во второй мировой войне Советский Союз воевал на стороне Германии. Ничуть не сомневаюсь, что это было правдой, однако в то же самое время мы, советские школьники, об американцах думали то же самое!
В наших учебниках о действиях союзников можно было найти только два абзаца, не содержавших почти никакой конкретной информации. В результате для меня, например, абсолютно непереводимо звучали строчки ленинградского барда Александра Дольского, посвящённые блокадному детству: «А я глотал в больнице по лендлизу от слёз, наверно, горький шоколад…» Об этом нам на уроках не рассказывали – как, впрочем, и о том, что символы наших побед – гвардейские миномёты «Катюши» катались по фронтам на грузовиках американской фирмы «Studebaker Corporation», ибо большая часть отечественных машин не подходила по качеству. И о битве за атолл Мидуэй, по масштабам сравнимой со сталинградской, многие мои ровесники до сих пор, наверное, не знают, как и имён Джорджа Паттона, Джеймса Дулиттла и Бернарда Монтгомери, чтимых во всём мире как выдающихся полководцев. Считать американцев тупыми – вовсе не повод для того, чтобы становиться в отместку ещё тупее и ограничивать себя в праве на полную информацию!
Из этого следует и ещё одна, куда более сложная задача: пора наконец любой ценой, несмотря на сопротивление, отобрать науку у политиков. Одно из двух – либо мы соглашаемся с тем, что наука принадлежит только учёным, либо предоставляем право любой уборщице понажимать кнопочки на пульте управления Большим андронным коллайдером и срочно разбегаемся по бомбоубежищам! Каждый политик пытается подтасовать факты, чтобы загнать прошлое в рамки выдуманной им идеологической схемы, а реальная жизнь всегда сложнее, шире любых примитивных схем.
Очень просто изображать мир чёрно-белым, плоским и рассортированным по полочкам. Здесь добро – там зло, здесь наши – там враги, здесь хорошо – там плохо. Полутона, которые обнаруживаются между чёрным и белым, пугают, сбивают с толку, хотя именно в них можно увидеть самую суть. Вот вам пример – знаменитые кадры кинохроники лета 1937 года, на которых какие-то ткачихи или доярки кричат с трибуны: «Смерть троцкистско-бухаринским выродкам!» Для завзятого сталиниста это – свидетельство царившего в 30-х годах энтузиазма, для антисталиниста – наглядный пример, как народ был одурманен пропагандой. А я, например, пытаюсь представить, что у этой женщины лет за пятнадцать до этого на Тамбовщине бойцы армии Тухачевского потравили газами отца или брата. Имеет ли она право порадоваться гибели своих кровных врагов? Чудовищный вопрос, чудовищная история, но истина иногда может находиться именно по ту сторону добра и зла и поэтому быть невыгодной всем – правым и левым. Без таких страшных истин невозможно понять, что такое Гражданская война, которая не закончилась в 1922 году с освобождением Дальнего Востока от интервентов, а продолжается в умах и душах до сих пор. Политикам выгодна история побед и достижений, а для меня история как мировая, так и отечественная, вообще прежде всего большая человеческая трагедия.
Отказ от чёрно-белого видения жизни, между прочим, помог бы снять многие очаги напряжения в современном обществе, к примеру болезненный для патриотов и принципиальный для западников вопрос о том, стоит ли ставить коммунизм на одну доску с фашизмом. Когда начинаешь разбираться в деталях, то оказывается, что это действительно две большие разницы, но о том, в чём именно состоит различие, мы себе почему-то боимся признаться. А ведь всё предельно просто. Во-первых, Сталин, при всей жестокости его режима, был для России не самым большим злом. Достаточно почитать фашистские, по сути, манифесты идеологов Пролеткульта и РАППА, рисовавшие образ пролетария-сверхчеловека, чтобы осознать в полной мере, какая катастрофа грозила нации в случае, если бы хозяевами страны сделались эти люди. Партия Гитлера – если кто не помнит, не случайно называлась не только «Национал»- но и «Социалистической», а также «Рабочей», и двенадцати лет её правления вполне хватило для того, чтобы сам немецкий язык стал вызывать у всех наимрачнейшие ассоциации. К счастью, в Кремле всегда сидели более прагматичные люди, которые хоть и прикрывались марксистскими лозунгами, но строили вполне буржуазное государство. Именно поэтому у нас тут сейчас не Северная Корея. И второй момент: если немецкая диктатура представляла собой хорошо отлаженную машину террора, то в сталинской системе всегда находилось место для традиционной русской лени, пьянства, самодурства и воровства. Характерно даже поведение вождей двух конкурирующих систем на трибуне: если Адольф напоминал скорее босса крупной корпорации, темпераментно отдающего указания подчинённым, то Иосиф Виссарионович – скорее типичный грузинский тамада, инстинктивно прикладывающийся после каждой сентенции к стакану с водой: «Жить стало лучше, жить стало веселей!» Да, благодаря всем своим весёлым качествам, лукаво отрицаемым в трудах нынешнего министра культуры, не в первый и не в последний раз народ сумел уберечься от тотального самоуничтожения.
Прелесть России состоит в том, что, имея голову на плечах, здесь всегда можно выкрутиться перед лицом любой опасности, закосив под дурачка оставить противника в дураках. Если мы перестанем стесняться своего раздолбайства, полюбим раздолбая в себе вместе с плохими дорогами и непредсказуемым климатом, мы лишимся наконец комплекса неполноценности, заставляющего совершать действительно большие и непростительные глупости.
По сути, чувство собственного достоинства – единственное, чему может научить история. Увы, судя по тому, как популярна в современном российском обществе ностальгия по сталинизму, уроки не идут впрок. И дело даже не в коллективизации, не в ГУЛАГЕ и не в ждановщине. Это очень просто – знать, что кто-то за тебя решает и думает, посасывая трубку и водя указкой по карте. За тебя – винтик, лишённый совести и заранее знающий, чем оправдаешься, если вдруг времена изменятся: «Такое было время! Я просто выполнял приказы сверху!..»
Особенно меня удивляет желание быть винтиками у ровесников, вроде бы заставших оттепель конца 80-х и выросших на тех же самых книгах. У самого же меня не убавилось количество неудобных вопросов к прошлому – жаль только, что при нашей жизни не будет скорее всего изобретена машина времени и не появится возможность получить все ответы из первых уст. Но зато чем дальше, тем больше я люблю то время, в котором живу. Даже ругаю его, любя, – ибо другого времени у меня уже не будет!
