– Ю-ра-ша-а! – непрестанно звучит во мне женский голос, мешая забыть эту встречу.
Я её не планировала, я хотела через соседей передать им свою книгу – как отчёт о прожитых годах. Как знак того, что мы по-прежнему друзья, хоть и развела нас судьба.
Оно и не могло быть иначе. Я была пристёгнута к ним, пока внутри свербила общая утрата, пока в воспоминаниях мы все искали спасение от боли. Но любая рана зарастает. Зарубцевалась и эта. Стала фактом биографии. Отразилась в делах.
Вот я и несла им теперь свою книгу. По-настоящему оценить её могли только они.
Я сидела на лавочке возле их подъезда и ждала оказии. Обнаружь я внизу консьержку, передала бы ей свой пакет и была такова. Но теперь вход караулил домофон, а обнаруживать себя я не хотела. Да и номер квартиры давно выпал из памяти. Господи, сколько воды утекло!..
О минувших годах говорило всё вокруг – и плотные ряды импортных автомобилей на тихой и свободной прежде улочке, и охрана на воротах, закрывавших теперь въезд во двор. Моя попытка призвать на помощь орудовавших метёлками мигрантов не увенчалась успехом. То ли они боялись взять в руки подозрительный предмет, то ли просто не понимали, о чём речь. Мой смятенный облик возле кованой решётки ограды наверняка вызывал недоумение.
Тогда я отворила тяжёлую калитку и была встречена охранником. Он тоже был выходцем из Средней Азии, а потому не особо вникал в слова. Однако мой уверенный жест в сторону нужного подъезда убедил его, и я прошла через сквер.
Дом был старым, элитным, об этом говорили массивные двери с коваными узорными ручками, высокие окна в квартирах, дорогие автомобили, неспешно заезжавшие во двор.
Минут через двадцать, пикнув ключом от машины, мимо меня на лавочке прошла молодая пара. Я поспешила следом и объяснила про свёрток. Но не тут-то было! Кто? Зачем? Почему? Домофон!.. И надежда исчезла, хлопнув дверью.
Молодые ещё не раз выходили за вещами и опять пропадали, глядя сквозь меня. От этого тяжелели ноги и ныл копчик. Хотелось разреветься и поскорее уйти с этой чуждой территории. Не верилось, что когда-то я чувствовала здесь свою значимость и нужность. Было страшно, что вот-вот вызовут наряд полиции.
Но вокруг было тихо. С высоких крыш во двор, сломившись, струились лучи осеннего солнца. Красивые южные парни сметали на газонах в кучи цветные кленовые листья и переговаривались на своём языке. Для них я не представляла опасности. Они включили какую-то технику и с гудением стали сдувать ею листья с асфальта.
Я поднялась со скамейки и с понимающей улыбкой отошла в сторону, чтоб не быть погребённой под лихим листопадом. Но моих опасений никто не заметил.
И вот тут отворилась дверь и вышла она, дочка.
– Ты-ы? – помолчав, протянула она, скрывая реакцию на мой изменившийся облик. Впрочем, я тоже не сразу её узнала, скорее, вычислила. – А чего не заходишь? Соседи говорят, какая-то странная женщина к вам ломится… А это ты! Пойдём же!
Всё случилось как нельзя просто. И Светлана была дома, и тоже меня признала. И я не удивилась, что она стала сухонькой маленькой старушкой, потому что видела её по интернету. Подумалось: вот такой была бы моя мама, если бы дожила до старости…
Мы сели со Светланой друг против друга, и время точно сомкнулось вдруг – то, в котором мы разошлись, с теперешним, – и потекло опять неразрывно. Не было уже смысла кивать на прошлое, нечего было делить, а минутки оставшегося века хотелось тратить на дело. И мы затоковали о высоком, как когда-то давно, позабыв обо всём на свете.
Хотя неправда. В кухне рядом крутилась дочка, его внебрачная дочка, принятая в дом. Я поглядывала на неё, одиноко стареющую, и думала: где он? Жив ли? Почему не выходит? Спросить об этом у Светланы – будить замершую ревность. А сама она молчала.
– Времени-то сколько, Юль! – воскликнула она вскоре, глянув на часы. – Вы поедете сегодня?
– Конечно! – спохватилась дочка, вытирая руки о фартук, и на ходу прокричала вглубь квартиры. – Ю-ра-ша-а! Ты где-е?
Он возник на пороге прекрасный, с поседевшей набело шевелюрой. И снова время сжалось в ужасе, что мы столько упустили, и сделалось непрерывным с момента расставания. А я испугалась, что он опять при всех сознается, что я ему снилась. И тут же поняла: зря. Взором он застыл в одной точке, словно припоминая что-то, и обернулся лишь на голос дочери.
– Юраша, мы опаздываем за анализами! Быстренько пей микстуру, и поедем!
Он покорно прошаркал к протянутой ложке с лекарством, выпил, склонившись, и мучительно обернулся в мою сторону.
– Смотри! – протянула Светлана мою книгу – Какая красивая!
Он погладил ладонью обложку и опять страдальчески напрягся.
– Потом, потом, некогда! А вы ешьте! – скомандовала дочка и потянула его в прихожую. Слышно было, как закрылась за ними дверь.
Я пила чай, рассеянно слушала Светлану и всё вспоминала и вспоминала его пальцы, державшие книгу. Они были те же, они обжигали меня своим прикосновением и мутили разум, и я безрассудно хотела прижаться к ним губами, а там хоть бы и не жить…
Господи, неужели и там, за близкой чертой, меня не оставит эта мука?!
