Конкурс короткого рассказа «Сестра таланта»

Хамсин

 
На конкурс "Сестра таланта" поступило уже более 150 рассказов. Мы публикуем те из них, которые прошли предварительный отбор. Сегодня это рассказ Леонида Левинзона из Иерусалима.

 

Господи, сколько ж можно! Давит и давит… Идёшь, хватаешь ртом горячий воздух, и кажется, плывёшь в этой сухой, дрожащей жаре как рыба, еле перебирая руками в мокрой рубашке. Да поймите! Такое воздействие  ведь это не просто, ведь это сказывается… И сумасшедшее солнце сверху, и ветер с пустыни, магнитное поле скачет беспрестанно. А я срываюсь и срываюсь. С работы вот выгнали к чёртовой матери. Пришёл новый начальник-араб, набрал своих, те сидят, болтают всю смену. Ну, сказал… хорошо сказал. И получил письмо через неделю. Так разозлился, так хотел пойти к старшей, и вот — не пошёл: настолько безразлично стало… Да плевать хотел, да трижды, да на всю вашу больницу! И с её англичанами, и с её арабами. Одного только лишился — в шабат до дома подбрасывали. Нет, надо было эмигрировать в три года и до восемнадцати привыкать к новому. И ничего не помнить, потому что ничего и не было. Иду, а в голове одна мысль… По складам: надеть сапоги, пойти в сельпо. Там продаётся подсолнечное масло в железной бочке, крупы в мешках с запахом мышей, вода в бутылках. И давний чёрствый хлеб. А в углу, у самой двери, стоят из серого дерева тяжёлые пустые ящики — тара, чтоб слово не забыть. Купил буханку, вышел, закурил и, запахнувшись поплотнее под осенним небом с его холодным ветром и бегущими облаками, шагнул в грязь — развезло после дождя, трактора, и те буксуют.

Кстати, в этой самой больнице, откуда меня так красиво выперли, одному моему знакомому очень повезло. Он  наконец получил постоянство. Мыл хорошо попы и быстрее всех менял подгузники. А раньше работал начальником цеха. Ну, все мы были начальниками. Теперь этот сорокадвухлетний мужик так объясняет своё счастье:

— Надо, — говорит, — знать свои возможности, свой потолок.

И поднимает кверху указательный палец, чтоб лучше поняли. Что ж, ему настало время покупать квартиру. А я опять. Срываюсь и срываюсь, что-то происходит в моей душе. Бессонница началась. …По ночам в Иерусалиме слышны сирены, вот и думай — полиция или скорая? Опять кого-то убили?

Нет, надо приспосабливаться, иначе ничего не выйдет. Сосед есть у меня русский, Ханан Павлов, а когда-то был Иван.

— Легко, — смеётся, — евреем стать — букву "х" вперёд поставил — и Ханан.

Магазин открыл, торгует. И там торговал. А я в лес любил ходить. Уйти в лес и бродить, бродить. Так голова отдыхает, а после — свежий запах грибов, мокрая трава, мокрые листья. Тронешь за ветку — и опять дождик капельками.

Здесь тоже пробовал — ни ветерка, сосны вытянулись в напряжении, хрусткие, ломкие, усталые уже в самом начале. Камни, колючки. И сухо, Господи, как сухо. Кстати, заметил, сажусь всегда в угол, где бы  ни был — сажусь в угол. Прячусь. Фамилии стал забывать. Вот этот, как его, министром был, а этот, как его, писатель-диссидент. Нет, не помню. Может, как его уже не важно? Пошёл устраиваться на работу, сидит секретарша и чистит ногти, скрипящие, как стекло. Сбежал, не могу я, сбежал, всё не то, что мне делать с собой? Когда приехал, с одним мальчиком в ульпане познакомился. Встречаю его через полгода — на стройке работает. Похудел, вытянулся. Усталый такой был. И вдруг, даже как-то подбоченившись, он говорит мне:

— Мой хозяин один из самых богатых людей в Израиле.

Ну что можно сказать? В девятнадцать лет уже хозяина себе завёл.

Да, тут был на море — мутное, тёплое, медузы. Ах, если б зайти в реку, вода прохладная, быстрая, переворачиваешься и смотришь вверх: облака, синева, а тебя относит, относит. На берегу ковёр из травы, а в нём ромашки полевые и эти жёлтенькие, робкие цветочки, к сожалению, не помню, как называются.

И ведь читал, и ведь знаю, что всё изменилось, что не та страна, что может только интерьер остался… А вот вспоминаю и вспоминаю без толку. И сердце болит. Так болит последнее время. Дышать не могу…