Актрисой она захотела стать в десять лет, случайно купив кассету Андрея Миронова. Пока дома никого не было, разыгрывала все его песни. И тогда же решила, что если у нее родится сын, назовет его Андреем. Так и вышло.
Сегодня Елена Сапегина — актриса негосударственного авторского театра Ad liberum, который создали полтора года назад актеры закрытого Русского театра драмы.
– Ваше выступление в «Прощальной оде» стало хорошим поводом для интервью. Как вы попали в этот проект?
– Началось все в августе. Я уже лет шесть участвую в Цветаевских кострах, которые устраивает Наталья Ларцева. Так получилось, что в этом году, готовясь к костру, я пришла к ней вместе с Наташей Антипиной, женой композитора Олега Гуреева. Мы пообщались и договорились, что Наташа тоже подготовит что-нибудь на Цветаевский костер. С Олегом они сделали пару номеров. Правда, они уже были готовы, но лежали где-то в закромах на полочке, а тут появилась возможность ими воспользоваться. На тот же костер я пригласила Сашу Картушина. И вот после того, как Наташа спела песню на музыку Гуреева, а мы с Сашей тоже почитали стихи, у Олега и возникла идея «Прощальной оды» с нашим участием.
– Повтор планируется?
– Наверное, покажем в декабре, тоже в Доме актера.
– Как бы вы представили «Прощальную оду» тем, кому не удалось попасть в Дом актера на первый показ?
– Действо состояло из трех частей, которые разделялись «Прощальной одой» Бродского. Первая часть – отрочество: первые стихи, легкие стихи. Вторая часть – это сильная любовь. И третья часть – Россия, красный и белый террор, жуткие военные вещи, переход в личную трагедию, прощание с жизнью.
– Насколько вам близки эксперименты?
– Зависит от идеи. Если интересно, то сразу близко. Но сейчас мы в театре находимся в такой ситуации, что страшно браться за какие-то эксперименты, потому что неизвестно, как это воспримется. Зритель голосует ногами, и если публика не придет, то мы не выживем. Для нас это сейчас, к сожалению, стало проблемой. Поэтому спектакль «В ожидании Годо» мы не можем ставить каждый месяц, как бы его сильно ни любили – мы его всегда играем в убыток, для себя.
– Когда у вас возникло желание стать актрисой?
– В десять лет. Но в три года папа научил меня читать Тютчева – я знала наизусть всю книгу стихов! В пятом классе пошла в театральный кружок при общеобразовательной школе, все время там пропадала… А после девятого класса, в 15 лет, ушла в «в актеры», в Казанское театральное училище.
Десять лет вообще интересный возраст. С этого времени я стала фанаткой Андрея Миронова, с того момента, как случайно купила кассету. Пока дома никого не было, разыгрывала все его песни. Мама до сих пор считает, что я потому и пошла в профессию. А еще в 10 лет решила, что у меня родится сын, и я назову его Андреем! Так и вышло. – Образование помогло в профессии? Ведь порой настоящая учеба начинается только на работе…
– Образование очень помогло. Я училась у лучших в Казани педагогов – это народный артист России Вадим Валентинович Кешнер и заслуженная артистка России Юнона Ильинична Карева. В свое время у них училась Чулпан Хаматова, правда, ее после первого курса в Москву отправили. Но до сих пор она считает их своими первыми и лучшими учителями: когда приезжает в Казань, всегда бывает у них. Это такие педагоги, у которых было трудно не научиться, хранители того театра, о котором мы сейчас, к сожалению, можем только мечтать.
В первый год было ощущение, что тебя постоянно ударяют головой о стенку. Как проверка «на вшивость»: выдержишь или нет. Многие ушли именно после первого курса. Когда по тебе словно каток проходит, а ты после этого еще что-то хочешь показать и на следующий день все равно выходишь на площадку, опять что-то показываешь, и тебя опять катком, а ты опять выходишь – значит, что-то получится. Вот такое отношение к театру – это школа для меня. – Каким актерским принципам вас учили? Были актерские заповеди?
– Нам говорили: «Ты имеешь право на стопроцентную ошибку. Главное – действовать»… Еще говорили: «Хороший человек – это не профессия». Много было интересных фраз.
Юнона Ильинична была фанаткой Чехова и нас учила именно по Чехову. Она могла с нами заниматься до 12 ночи, неважно, в каком мы состоянии – это никого не касалось. Все было по-честному, для меня это было очень важно, особенно тогда – ведь оставили нас без детства, мы сразу повзрослели. В школу к своим ребятам в 10-11 класс можно было не идти, настолько мы разными стали. Всё, не догнать! Потом, конечно, догнали, но в тот момент мы жили совершенно другой жизнью – были сознательные, взрослые и все делали сами.
Наверно, мы немного были инкубаторскими, сразу себя считали элитой – еще бы, раз учимся у таких педагогов, то уж выше чем все остальные! Но и уровень был во всем. Вплоть до того, что если ты пропустишь какие-то предметы до занятия по актерскому мастерству, которое в расписании стоит последним, на него можешь не приходить.
Педагоги до сих пор следят за нашей жизнью, помогают, хотя могут и резко сказать то, что думают.
– Насколько вам нужно одобрение в жизни?
– Одобрение всем надо. Нужно, чтобы хвалили, я без этого не обойдусь. Другое дело, что есть люди, которые меня по жизни ведут, чье мнение для меня важно, люди, которым я доверяю и считаю авторитетами. И если похвалят они – это не то же самое, как если похвалят другие. Хотя, конечно, будет приятно.
– В Петрозаводске вы оказались сразу после училища?
— Да. Режиссер Семен Яковлевич Верхградский приехал на дипломные спектакли – и нас с Айной Мустафиной пригласили сюда. – За время, что вы здесь живете, Петрозаводск стал родным?
– Конечно. Казань-то в любом случае родной город, там все родственники живут. Раза два в год стараюсь там бывать – в основном летом, но и зимой на недельку тоже получается.
Петрозаводск и Казань – совершенно разные города, абсолютно ни в чем не похожие! И слава Богу. Я не жалею, что оказалась в Петрозаводске, хотя Казань сейчас третьей столицей назвали, и есть за что. Там крутятся большие деньги, все по высшему пилотажу, видимо, решили Москву и Питер обогнать. Все круто, но уж слишком. Полтора миллиона населения, а театров столько же, как в Петрозаводске, половина из них татарские. Каждый год Театральное училище и Институт культуры (который теперь стал Академией) выпускают людей, которым некуда идти работать. При такой профессиональной молодежи – полное бескультурье. Там главное сельское хозяйство, никуда это не ушло.
Когда я приехала в Петрозаводск, меня поразили люди, насколько они здесь другие. То ли сказывается близость к Балтике, то ли к Финляндии, то ли к Петербургу – не знаю. Сразу чувствуется другой уровень, другое отношение к театру.
– Какой чертой своего характера вы гордитесь?
– Ответственностью. В театре я бухгалтер (смеется). Актеры боятся иметь дело с деньгами, это же такая ответственность! Но каждому свое. У нас в этом смысле распределение очень хорошее получилось: каждый может что-то делать лучше, чем другой.
– Как решили кто чем занимается?
– Как-то само решилось. Я не способна что-то сделать руками, поэтому чем же мне еще заниматься, как не связями с общественностью и не администраторской деятельностью?
Смотрели «Игру в похороны»? Эти шикарные шляпы Айна Мустафина делала сама. Я никогда так бы не смогла! Картины Снежана писала. Эскизы декорации, костюмов – тоже все ее. Работы полно!
– Летом вы были в Московской театральной академии. Учеба продолжается?
– Я туда съездила с удовольствием! Там было 80 человек со всего мира: Израиль, США, Греция, Дания, Македония, конечно, все страны СНГ – Армения, Белоруссия, Украина, Россия… Собрались люди, которые знают русский язык: либо те, кто в свое время уехал, либо те, у кого уехали родители.
Месяц мы жили в пансионате, с 9 утра до 12 ночи у нас шли занятия. Каждый день. Не успевали ничего, кроме как в определенное время сходить в столовую.
80 человек поделили на 4 группы. Каждая занималась своим спектаклем. Ставили драматургию нового времени, «Гамлета», кукольный спектакль… Кастинг был условный, ведь всем надо было одинаковое количество человек. Я участвовала в пластическом спектакле, где с нами работал режиссер из школы-студии МХАТ (заведующий кафедрой сценического танца). Наш спектакль назывался «Кинотанец», его ставили на музыку из фильмов советского времени «Обыкновенное чудо», «Тот самый Мюнхгаузен» и так далее.
Некоторые вещи мы делали сами. Например, я никогда в жизни не ставила танец! Это стало отличной школой.
– И как ощущения?
– Тяжело! Но порадовало, что одно из придуманных мною движений взяли в «Девчат».
– Что полезного для себя привезли оттуда?
– Конечно, знакомства по всему миру! (смеется)
Из того, чему нас учили, я многое знала. Но с удовольствием туда ездила бы каждый год. Конечно, выматывались мы страшно, но иногда надо себе устраивать такую встряску. Когда крутишься в одном театре, в одном городе, не выезжая, не видя других людей – появляется расхлябанность. Актер должен быть всегда в тренинге. Заниматься сценической речью, сценическим движением, следить за телом и голосом – это нужно делать всегда. Плохо, когда это уходит. Особенно у нас: мы ведь не можем позволить себе пригласить педагогов из других городов, как делают многие театры.
В Академии педагоги были потрясающие – по сценической речи, по акробатике, по фехтованию, пластике, актерскому мастерству… В основном, из Москвы: Школа-студия МХАТ, «Щука», ГИТИС. Мы видели совершенно разные школы! Для меня приятным открытием стали тренинги по Михаилу Чехову. – Петрозаводские актеры раньше ездили в Московскую академию?
В свое время ездил Вова Весский. Я созрела только сейчас, сама подала заявку. А они уж там решили: а не поехать ли в этом году Петрозаводску? Выбрали нас с Мариной Збуржинской (она раньше с нами работала, теперь в Театре кукол). Когда я увидела, что прошла, не поверила: 80 человек выбрали из 600 заявок!
– Насколько сейчас в театре принято разделение на амплуа?
– У нас-то нет, конечно… Когда есть возможность играть разное, это гораздо интереснее. Но я знаю свои, так скажем, выгодные позы. И есть роли, которые получаются у меня стопроцентно, где практически напрягаться не надо – именно потому, что это мое амплуа. Шаг вправо, шаг влево, поменять слова – а все остальное остается.
А когда дают что-то другое, я жутко сопротивляюсь – мы же все хотим попроще. Но в итоге, когда получается, это многого стоит. И когда не получается, к сожалению, тоже стоит многого… Есть над чем работать. А какая радость всю жизнь зайчиков играть? Вот есть же люди маленького роста, так им всю жизнь играть либо маленьких мальчиков, либо маленьких девочек – хоть тебе 50 лет.
– А мальчики у вас получаются отлично! Например, Шура Азарова…
– … и «Двенадцатая ночь». Это мое амплуа, стопроцентное попадание. Я играю себя и поэтому мне легко. А когда надо себя «ломать»… Я считаю, что еще не доросла до «Игры в похороны» или чего-нибудь подобного. С другой стороны, в любом театре, где есть амплуа, я бы такую роль не сыграла.
Если говорить об амплуа, то я не тяну на героиню. Она должна быть высокой и красивой. Зато у меня есть возможность похулиганить. Например, в «Шуме за сценой» мне очень нравится моя роль – она веселая, я себя чувствую в ней как рыба в воде. Когда получаешь стопроцентное удовольствие от спектакля, невероятную энергию – это многого стоит. Ради этого и идешь в профессию.
– Часто приходится себя ломать?
– Часто. Для меня это очень болезненно, тяжело – а куда деваться? Как бороться с этим? Можно попробовать найти себе объяснение — почему так, все для себя решить.
– Вы и в музыкальных спектаклях участвовали. В «Бегущей по волнам»…
– …и в «Свадьбе в Малиновке» – я там даже пела! Валерий Иванович Дворников (он Попандопуло играл) со мной репетировал. Я сначала отбивалась – не буду петь в музыкальном спектакле! А потом пела с удовольствием: «Час свиданья настал, вся в огне я горю…» – а во рту папироса висит. Я сама себе тот костюм нашла – сапоги-ботфорты, рыжий парик. В этой роли веселилась как могла. В рекламном отделе даже говорили: «Тебе люди-то на сцене не мешают»?
– Насколько вы музыкальный человек?
– Музыкальную школу не окончила, хотя и начинала. Безумно любила петь в хоре! Даже в третьем классе в сочинении на тему о профессии написала, что буду петь в хоре. На гитаре умею играть, насколько это возможно было в дворовых условиях. Пока училась в театральном училище, с удовольствием освоила блок-флейту. Так что ноты я знаю и читать их могу, правда только в скрипичном ключе, басовый уже не помню. – Есть ли то, что на сцене вы категорически не сделаете? Или слово режиссера закон?
– Я всегда спорю! Но то, что неприемлемо общепринятой моралью, наверно, нет, не сделаю.
– А если попросят закурить на сцене, а вы, скажем, не курите?
– Ой, курила в двух или трех спектаклях, хотя в жизни не курю. Меня учили всем театром! Наверно, я единственная в труппе не курю, и когда все ухолят в курилку, остаюсь в гордом одиночестве ждать, когда все накурятся. А им там хорошо думается за сигаретой! Ребята все решают в курилке, в полной уверенности, что решили все вместе. А когда я говорю, что в первый раз слышу, они мне говорят: «Что ты нас обманываешь!». «Вы опять все решили в курилке?!» Теперь для меня все по пять раз повторяют! (смеется).
– Театр знаменит курилкой, актерскими байками, розыгрышами, капустниками… Как у вас в театре с байками?
– Веселья хватает! Один раз на «Шуме за сценой» в прошлом году Володя Весский во втором акте (там, где взгляд на спектакль изнутри) перепрыгнул огромный кусок текста – минут на семь. А мы играем, ориентируясь на те слова. И все понимают, что произносится не то! Нет большого куска! Наш звукорежиссер не может найти текст, музыка закончилась – она не может понять, что включать. И на сцене тишина – мы не знаем что играть! Я должна быть за кулисами, а я на сцене с топором, которого не должно быть в этот момент. У всех огромные глаза, все дико бегают, пытаясь как-то выкрутиться – кусок-то огромный, поставлен на пропавшие слова… Все быстро, активно, рождается из того, что есть – эмоции было абсолютно натуральными! А еще дверь заклинило в тот момент, когда мы выходим из кулис, будто из гримерки… Что было – описать нереально! Каждый раз, когда мы вспоминаем эту историю, у всех истерика! А тогда после спектакля человек 10 или 20 написали, какой у нас потрясающий спектакль, как мы хорошо играли – особенно второй акт.
А для нас с Володей Елымчевым самая популярная байка связана с «Гусарской балладой». Станислав Бершадский играл французского генерала и по роли должен был выстрелить в Винценто Сальгари – Максима Иванова. Там была фраза: «Светает – на рассвете расстрелять нас генерал хотел…» После этого выстрел и «Свое он держит слово. Хотя бы в отношении меня…» Первую фразу говорим – выстрела нет. Мы стоим, медленно поворачиваем головы – Стаса нет. Забыл, что надо выйти и выстрелить. А все в стихах! Максим начинает выкручиваться: «Ну что? Тебя узнал он?» Я: «Узнал, узнал он. Как погода?» Вова Елымчев (поручик Ржевский): «Ну, пойду проверю, что там». Уходит за кулисы – надо же что-то делать! А там все уже носятся! Помощник режиссера: «Стас, выйди на сцену. Стас, выйди на сцену!» (А Станислав Николаевич кроме главного француза еще играл моего денщика и пошел переодеваться). «Стас, выйди на сцену!!! Стас!!! Стасик!!!!» Все бегают: «Убейте Сальгари хоть кто-нибудь! Убейте!!» Пистолет стоит на предохранителе, а все в истерике и снять его не могут. Тем временем я пошла к камину кидать книжки – хоть развлечь себя как-то (все длилась минуты три, но когда в три минуты ты ничего не делаешь – можно умереть!). В итоге Сальгари, который все никак не мог умереть, подходит к камину погреть руки – и в это время раздается выстрел. Куда ему пришелся выстрел, трудно представить, но упал он как стоял. Лежит звездочкой и шипит: «Уносите меня». Выбегает поручик Ржевский и утаскивает его за ногу за камин… Сейчас это весело, а тогда я думала – поседею!
На этом же спектакле Геннадий Михайлович Мелехин (он играл Кутузова) сказал: «Крестями (а там же крест) так швыряться не пристало (не пики, чай!)».
– Это все случайности. А так, чтобы намеренно разыграть на сцене?
– Специально любит разыгрывать Вова Весский. Чаще всего это происходит на гастролях. А еще есть такая вещь, от которой никуда не деться, к сожалению (а может, к счастью) – «зеленая сказка». Это спектакль, который играется в последний раз либо в сезоне, либо совсем его снимают с репертуара. Вот там уж можно сделать все, что угодно! Желательно, конечно, прилично, но иногда доходит до неприличностей. С этим ничего не сделать – традиция. И неизвестно, откуда она пошла.
Есть у нас спектакль «Ищу человека», в нем звучат песни Макаревича. Есть песня, которую поет кот: «Приснилось мне: средь зимней вьюги, в каком-то доме при луне собрались все мои подруги и говорили обо мне…» Как-то мы поехали на гастроли со сказкой. Там есть персонаж Леший – Вова Весский. Ситуация такая: его персонаж спит, а в финале все его будят – этим и заканчивается сказка. Вова подговорил звукорежиссера, и в тот момент, когда мы его разбудили, Леший говорит: «Подождите, друзья. Мне приснился сон». И поет эту песню Макаревича: куплет – припев, куплет – припев… На сцене стоят все – восемь человек. Мы и руками в воздухе помахали, и хороводы поводили…. Вот так, из-за одного восемь человек выкручиваются, как могут! – Среди прошлых и настоящих ролей есть любимые?
– Так случилось, что самые мои любимые роли были сыграны в «Масках». При безмерной любви к театру тогда я получала такую же отдачу. Любовь была взаимной. Сейчас – нет. Наверно, просто этап в жизни такой. Слишком много времени уходит не на то. Много добавилось лишнего – мой телефон звонит с 9 утра и до 11 ночи, сегодня я целый день бегаю с афишами, еще поеду за билетами, потом их нужно администраторам отдать. Ребенок еще. Словом, театр ушел с первых позиций. Но это нормально, в творчестве всегда есть такие этапы – подъем и спад.
Свободного времени у меня нет уже второй год. На неделе нет ни одного выходного. Не секрет, что театром много не заработаешь, особенно негосударственным, поэтому у всех есть подработки и в очень больших количествах. А куда деваться? Но живем!
Фото из архива Елены Сапегиной
Заинтересовал материал? Поделитесь в социальных сетях и оставьте комментарий ниже:
– Действо состояло из трех частей, которые разделялись «Прощальной одой» Бродского. Первая часть – отрочество: первые стихи, легкие стихи. Вторая часть – это сильная любовь. И третья часть – Россия, красный и белый террор, жуткие военные вещи, переход в личную трагедию, прощание с жизнью.
Смотрели «Игру в похороны»? Эти шикарные шляпы Айна Мустафина делала сама. Я никогда так бы не смогла! Картины Снежана писала. Эскизы декорации, костюмов – тоже все ее. Работы полно!
Из того, чему нас учили, я многое знала. Но с удовольствием туда ездила бы каждый год. Конечно, выматывались мы страшно, но иногда надо себе устраивать такую встряску. Когда крутишься в одном театре, в одном городе, не выезжая, не видя других людей – появляется расхлябанность. Актер должен быть всегда в тренинге. Заниматься сценической речью, сценическим движением, следить за телом и голосом – это нужно делать всегда. Плохо, когда это уходит. Особенно у нас: мы ведь не можем позволить себе пригласить педагогов из других городов, как делают многие театры.
– … и «Двенадцатая ночь». Это мое амплуа, стопроцентное попадание. Я играю себя и поэтому мне легко. А когда надо себя «ломать»… Я считаю, что еще не доросла до «Игры в похороны» или чего-нибудь подобного. С другой стороны, в любом театре, где есть амплуа, я бы такую роль не сыграла.