Кино, Олег Гальченко

Интересное кино

Субъективные заметки о фильмах нашего времени
Кино — самый скоропортящийся вид искусства. И нет никакой гарантии, что поколениям, идущим вслед за нами, будет интересно то, что когда-то увлекало нас.

Они  сидели  в  засаде  уже  около  часа.  Сгущались  сумерки,  накрапывал  мелкий  дождик,  порывы  холодного  ветра  качали  перед  глазами  ветки  уже  совсем  пожелтевшей  акации.  Шарапов,  ёжась,  грел  руки  за  пазухой,  ощупывая  рукоять  револьвера  во  внутреннем  кармане  куртки.

— Ну  и  протокольная  же  у  тебя  рожа! — недовольно  пробормотал  Жеглов,  глядя  из-под  козырька  надвинутой  на  глаза  кепки,  и  вдруг,  заслышав  приближающиеся  шаги,  схватил  товарища  за  рукав. — Фокс  идёт!  Будем  брать!

И  первым  шагнул  через  кусты  с  криком:

— Руки  вверх!!!

…Потом  мы  удирали  врассыпную,  роняя  в  лужи  своё  пластмассовое  оружие,  под  раскатистый  мат  работяги  с  близлежащей  ТЭЦ,  завернувшего  по дороге  со  смены  за  угол  по  малой  нужде.  Бежали  и  стыдились,  что  поступаем  совсем  не  по-муровски,  не  так,  как  герои  недавно  впервые  показанного  и  уже  полюбившегося  детективного  сериала.

Всё-таки  мы  были  детьми  телевизионной  эры  и   сюжеты  наших  игр  приходили  к  нам  чаще  всего  с  экрана.  Причём  мы  настолько  сживались с образами  кумиров,  что  теряли  чувство  реальности.  В  наших  чёрно-белых  телевизорах  было  всего  два  канала,  на  которых с точки  зрения  сегодняшнего  изобилия  смотреть  было  особенно  нечего — да  взрослые  многого  и  не  позволяли,  но  распорядок  дня  уже  подвёрстывался  под  телепрограмму,  под  «до»  или  «после»  программы  «Время».  Репутация  человека  во  многом  зависела  от  того,  видел  он  или  не  видел  фильм,  который  просто  обязаны  посмотреть  все  нормальные  люди,  а  отсутствие  интереса  к  той  или  иной  книге  легко  оправдывалось  тем,  что  «недавно  кино  такое  было,  я  его  смотрел».

Когда  всё  это  началось?  Видимо,  очень  рано — когда  обнаружилось,  что  на  экране  телевизора,  под   монотонный  бубнёж  которого  я  засыпал  каждый  вечер,  может  происходить  что-то  интересное  именно  мне.  Память  прокручивает  перед  моими  глазами,  словно  обрывок  киноленты  без  начала  и  конца,  такую  сцену.  Я,  заплаканный  то  ли  от  какой-то  жестокой  обиды,  то  ли  оттого,  что  упал,  пытаясь  залезть  куда  не  следует,  устраиваюсь  перед  светящимся  голубым  экраном  на  маленьком  стульчике — и  слёзы  моментально  высыхают,  а  боль  в  сбитой  коленке  проходит.

Я завороженно  наблюдаю, как  нарисованный  волк  гонится  за  нарисованным  зайцем,  хохоча,  несколько  раз  сползаю  на  пол,  а  потом  долго  жалею,  что  серия  «Нупогодей»  длится  всего  десять  минут,  а  продолжение  покажут  нескоро.  В  четыре  года  я,  конечно  же,  не  понимаю  так  умилявшие  взрослых  многочисленные  пародийные  цитаты  из  разных  источников — в  том  числе  из  песен  советских  композиторов,  но  зато  точно  знаю  другое  —    волк  зайца  никогда  не  съест!  И  что  это  по  сути не  животные,  а  обычные  расшалившиеся  дети,  бегающие,  шумящие,  попадающие  в  разные  рискованные  переделки. Волк  был,  конечно,  хулиганом,  курильщиком  и  дебоширом,  но  поскольку  почти  каждая  погоня  для  него  заканчивалась  либо  гипсом,  либо  порванными  штанами  и  сломанной  гитарой,  его  даже  было  жалко.

Нет,  до чего  же  всё-таки  везучим  оказалось  моё  поколение  зрителей!  Всё-то  в  нашей  жизни  происходило  очень  вовремя!  Достаточно  уже  того,  что  наше  детство  выпало  на  золотой  век  советской  мультипликации. Вообще-то  анимационные  фильмы в СССР  снимались  и  раньше  — первые  опыты  относились  к  середине  20-х  годов,  но  в  течение  нескольких  десятилетий  отечественные  мультики  оставались  всего  лишь  попытками  подражать  великому  Диснею.  В  начале  70-х  уже  можно  было  говорить  о  некой  национальной  школе  и  именно  в  этот  момент  выходит    вся  классика  жанра.  Вини-Пух,  говорящий  голосом  Евгения  Леонова,  интеллигентный  кот Леопольд, показывающий, что такое непротивление злу насилием, крокодил Гена, растягивающий меха гармони  под  гимн  всех  именинников,  трое  из  Простоквашино  —  все  они  оказались  нашими  ровесниками  и  в  чём-то  напоминали нас. Сродниться с  импортными  персонажами  в  такой  же  степени  почему-то  не  получалось.  В  какой-то  момент, видимо, в  честь  подписания Хельсинкского  соглашения и  временного  потепления  отношений  с  Западом,  наше  телевидение  решило  показать  избранные  серии  из  «Тома  и  Джерри»,  и  мне  они  совершенно  не  понравились. Там,  конечно,  были  отдельные  смешные  эпизоды,  но  не  хватало  элементарного  человеческого  тепла, к  которому  меня  уже  приучили  соотечественники.  Куда  симпатичнее — несмотря  даже  на  чудовищно  примитивную  графику,  мне  показался  польский  сериал  про  пса  Рекса,  постоянно  видевшего  сны  то  о  нашествии  инопланетян,  то  о  выполняющей  все  желания  волшебной  косточке.

Мультики  шли  в  телеэфире  ежедневно  по  утрам  и  вечерам.  А  по  воскресеньям  в  11.00  на  первом  канале  начиналась  передача  «В  гостях  у  сказки»,  где Валентина Леонтьева,  известная  также  как  просто  «тётя  Валя»,  представляла  игровые  детские  фильмы — в  основном  довольно  старые.  И  тут  ярким  впечатлениям  не  было  конца.  Дело  в  том,  что  в  Советском  Союзе  по  определению  не  могло  быть  никаких  фильмов  ужасов,  но  зато  был  режиссёр  Александр  Роу,  экранизировавший  русские  народные  сказки  и  отрывавшийся  по  полной,  пугая  зрителя  кощеями,  лешими,  водяными,  кикиморами  и  прочей  нечистью — чаще  всего  в  великолепном  исполнении  Георгия  Милляра.  Через  полвека  на  киноманских  интернет-сайтах  именно  это  начнут  назвать  «советским  хоррором».  Тогда  же  казалось  странным  и  удивительным,  что  бояться  бывает  приятно.  Там  более,  что  чем  страшнее  вначале — тем  радостнее  в  конце,  когда  добро  всё-таки  побеждает!

Удадутся  или  не  удадутся  школьные  каникулы,   напрямую  зависело  от  того,  какое  кино  на  этих  каникулах   покажут.  Надо  сказать,  что  далеко  не  все  попадавшиеся  мне детские  фильмы были  шедеврами. Творческая  фантазия одних  сценаристов  заносила  чёрт  те  куда,  других  заставляла  выдавать  абсолютно неудобоваримую слащавую халтуру, от  которой  уже  в  семь лет становилось тоскливо. В какие-то  годы  все  вдруг  начинали  снимать  о том,  как  юные  пионеры  ловят  браконьеров — и  тогда  казалось,  что  браконьеров  у  нас  никто,  кроме  пионеров,  не  ловит,  то  становились  модными сюжеты  о  юных  изобретателях  и  рационализаторах,  то  вдруг  один  за  другим  начинали  выходить  сериалы  о  том,  как  малолетние  артисты  цирка  помогают  большевикам-подпольщикам,  в  результате  чего  сама история революции превращалась в цирк — не  хватало  только  бегающего  по  канату  Ленина  или  жонглирующего  маузерами  матроса  Железняка.  Истории  из  жизни  современных  мне  школьников  вообще  воспринимались  как-то  странно. Окружавшая меня экстремальная реальность — с  ежедневными  драками,  хамством  и  тупой  показухой,  слишком  отличалась  от  экранной.

Впрочем,  долгое  время — вплоть  до  выхода знаменитого «Чучела», я надеялся, что это только мне не  повезло,  что  где-то — например,  в  Москве,  существуют  образцово-показательные  школы  с  суперинтеллигентными  учениками  и  положительными  до  стерильности  педагогами.   А  вот  чего  я  никак  не  мог  простить  киношникам  никогда — так  это  неизменно  ироничное  отношение  к  теме  первой  школьной  любви.

Мне  и  сейчас  кажется,  что  если  кто  и  плодит  извращенцев, так  это  мастера  культуры,  забывшие  собственное  детство  и  думающие,  что  в  12-14  лет  всё  несерьёзно.  На  самом-то  деле  именно  тогда  всё  серьёзней  некуда, о  чём  знали  и  Шекспир,  и  Пушкин,  но  не  их  инфантильные  потомки.  Может  быть,  именно  поэтому  в  нашем  поколении  накопилось  столько  агрессии,  давшей  свои  плоды  в  90-х?  Так  или  иначе,  но  куда  лучше смотрелась  детская  фантастика,  радовавшая  нечасто — но  так,  что  запоминалась  на  всю  жизнь.  Как  же  щемящее  и  до  сих  пор  звучит  для  меня мелодия «Крылатых  качелей»  из  сериала  «Приключения  Электроника»,  впервые  напомнившая,  что  детство  не  будет  продолжаться  вечно!

Какими  счастливыми  выглядели  на  экране  братья  Торсуевы — первые  настоящие  кинозвёзды  из  числа  моих  ровесников,  сыгравшие  то,  чего  не  может  быть  наяву,  но  то,  о  чём  мечтали  многие — о  всемогущих  друзьях  и  подвигах  во  имя  прогресса!  А  пионер  Коля,  нашедший  в  заброшенном  доме  посреди  столицы  машину  времени  и  отправившийся  на  ней  в  такой  далёкий  ещё  и  непонятный  XXI  век!  «Прекрасное  далёко,  не  будь  ко  мне  жестоко,  не  будь  ко  мне  жестоко,  жестоко  не  будь…»  Эту  историю  можно  было  просматривать  сколько  угодно,  с  любого  кадра,  с  любой  серии,  то  наслаждаясь  добрым  юмором,  то  задумываясь  о  собственном  будущем. В  день,  когда  мои  одноклассники  сдавали  последний  выпускной  экзамен,  в  школьном  коридоре  работал  телевизор,  показывавший  как  раз  последнюю  серию  «Гостьи  из  будущего».  К знаменитой сцене  предсказания  судеб  у  экрана  уже  соберутся  все.  Такими  я  их  и  запомню — радостными  и  улыбающимися  свободными  людьми,  у  которых  впереди  большая  жизнь — запомню  потому,  что  слишком  разными  у  нас  окажутся  дороги,  собраться  всем  уже  не  удастся  никогда,  и  сам  фильм перестанет  казаться  таким  уж  весёлым…

Каждое  поколение  начинает  взрослеть  чуть  раньше,  чем  этого  от  него  ждут. Мы были не  исключением. Гормоны  играли,  забывались  детские  игры,  все  вдруг  начинали  грезить  и  писать  корявые  стихи  о  большой  и  чистой  любви,  но  целомудренная  советская  культура  к  нашим  грёзам   оставалась  глуха.  Когда  на  телеэкране  солист  балета  брал  на  руки  балерину,  это  будило такую  бурную  фантазию,  что  любые  киношники бессильны.   Только  ушлые прокатчики,  будучи  хорошими  психологами,  дабы  привлечь  подростковую  публику  на  какую-нибудь  провальную   мелодраму  студии  «Узбекфильм»,  старались  покрупнее  написать  на  афишах:  «Дети  до  16  лет  не  допускаются».

— Тоже  мне  «до  16»!  Там  даже  не  поцеловались  ни  разу! —  возмущались  потом  толпы  школьников,  уходивших  с  сеансов.

Тем  большим  эстетическим  шоком  однажды   обернулась  для  меня  показанная     в  каникулы  в  самое  неудобное  утреннее  время  старая  чёрно-белая литовская  лента  «Девочка  и  эхо»  по  знаменитому  рассказу  Юрия  Нагибина.  Нет,  там  ничего  из  ряда  вон  выходящего,  конечно,  не  было — просто  много  лета,  солнца,  моря  и  искренних  эмоций.  Но  видели  ли  вы  более  известную  по  роли  Суок  в  «Трёх  толстяках» юную   Лину  Бракните,  выходящую  на  берег  из  набежавшей  волны? Ей-богу, за такую нимфу можно отдать всех голливудских  красоток  с  их тоннами силикона на  самых  фотогеничных  местах!  Несколько  лет  спустя  на  филфаке  университета  в  лекциях  по  детской  литературе   мне  расскажут,  что  фильм  этот  очень  плохой. Я  же  ещё  долго  втайне  буду  жалеть,  что  вокруг  меня  сплошь  какие-то провинциальные  лохушки,  а  таких  девчонок — смелых,  талантливых  и  чуточку  не  от  мира  сего,  кажется,  в  природе  не  существует…

Первым  же  по-настоящему  взрослым  фильмом,  увиденным  мной  в  шесть  лет,  оказался  «Чапаев».  Многого  я  тогда  не  понял,  тем  более,  что  для  70-х  годов  лента  была  уже  достаточно  древней  и  качество  звука  просто  ужасало.  Главный  вывод,  который  я  сделал  после  просмотра:  героем  хорошего  фильма  должен  быть  обязательно  какой-нибудь  замечательный  человек,  которого  в  конце  должно  быть  очень-очень  жалко.  С  того  момента все происходившие у меня на  столе  баталии  между  пластмассовыми  солдатиками приобрели налёт трагизма. Наши чаще всё-таки  побеждали,  но  самый  лучший  из  наших — конечно  же  командир,     погибал,  совершая  какой-нибудь  невероятный  подвиг.  Кроме  того  во  мне  вдруг  пробудился  интерес  к  истории — теперь  я  даже  когда  смотрел  сказку,  задавался  вопросом,  в  каком  году  происходит  действие.  Причём  вопрос-то  оказывался  далеко  не  бессмысленным.  Например,  в  экранизации   книжки  Евгения  Шварца  «Сказка о  потерянном времени» меня поначалу  удивляло,  что  один  из  злых  колдунов почему-то  специализируется  на  написании  и  рассылке  анонимных  доносов.  Несолидное,  казалось  бы,  занятие,  но  стоит  выловить  в  титрах  год  издания — 1964-й,  то  есть  закат  хрущёвской  оттепели,  и  невольно  проникаешься  уважением  к  режиссёру  Александру  Птушко,  допустившему  столь  красноречивую  сатирическую  деталь.  Ну,  а  почему  в  послевоенных  сказках  Кошей подозрительно  похож  то  ли  на  Геббельса,  то  ли  на  Гитлера,  даже  и  объяснять  не  надо.

И  ведь  как  повезло  мне  с  моим  увлечением!  Всё-таки  70-80-е  годы — это  ещё  и  золотой  век  исторического  и  военно-исторического  сериала.  Может  быть  и  не  всё,  но  очень  многое  из  показанного  тогда  неплохо  смотрится  и  сейчас,  несмотря  на  смену  идеологий  и  рассекреченные  в  годы  перестройки  шокирующие  факты.  То  ли  талант  киношников  тому  виной,  то  ли  научные  консультанты   раньше  хорошо  работали,  но  многосерийные  саги  получались  настолько  достоверными,  что  по  ним  можно  было  изучать  историю.  Более  того, какие-то  моменты,  способные  вызвать  проблемы  с  цензурой,  там  иногда  давались  такими  тонкими  полунамёками,  что  только  сейчас  их  и  начинаешь  понимать  правильно.  «Россия  молодая»,  «Михайло  Ломоносов»,  «Долгая  дорога  в  дюнах»,   «Хождение  по  мукам», «Вечный  зов»,  «Адъютант  его  превосходительства», «Семнадцать  мгновений  весны»,  «Гардемарины»,  «Рождённая  революцией»  —  сколько  бы  раз  их  ни  повторяли,  улицы  в  те  вечера  неизменно  пустели.

Пожалуй,  самым  сильным  потрясением  для  всех  сделался  сериал  «Огненные  дороги»,  посвящённый  трагической  судьбе  классика  узбекской  литературы  Хамзы  Хаким-заде  Ниязи,  как  ни  странно,  самими  узбеками  и  созданный.  Вряд  ли  сейчас   какой-нибудь  из  каналов  решится  на  показ  фильма,  в  котором  настолько  жёстко  и  неполиткорректно  преподносился  бы  исламский  фундаментализм,  служивший  лучшим  оплотом  колониальной  политики  царской  России  в  азиатских  странах.  А  тогда  запоем  смотрели  и  сопереживали  все,  хотя  стихов  Хамзы  никто  не  читал!

Ну  а лучшим  нашим  фильмом о Великой Отечественной  войне  я  и  поныне  считаю  пятую  часть  сериала  «Государственная  граница»  под  названием  «1941  год».  Премьеру  новых  частей  «Границы»  всегда  назначали  на  День  Пограничника.  И  вряд  ли  когда-нибудь  забудется  майский  вечер  1986  года  и  впервые  пережитое  то  пробирающее  до  костей  чувство  надвигающейся   издалека   неминуемой  беды,  и  как  ещё  долго  стоял  перед  глазами  финал — последний защитник заставы, распятый фашистскими пулями на  покорёженном  пограничном  столбе  как  на  кресте.

Детективы  и  приключения  мы  тоже  любили,  но  мне  лично  нравились  далеко  не  все. Например,  меня  никто  не  убедит,  что  «Неуловимые  мстители»  или  «Белое  солнце  пустыни» —  это  отечественная  классика.  Конечно,  скачут  и  стреляют  и  там,  и  там  весьма  эффектно,  и  забавные  афористичные  фразочки  присутствуют,  становящиеся  частью  фольклора.  Но  к  самим  персонажам,  проделывающим  столько  сложных  трюков,  душа  почему-то остаётся  безучастной,  ибо  кроме  трюков  за  ними  больше  ничего  не  стоит.  Многие  мои  ровесники  ходили  на  боевики  только  чтобы  полюбоваться  на  «чёткие  махачи»  и  желательно с  использованием  каратэшных  приёмов,  я  же  в  какой-то  момент  вдруг  понял,  что  самое  интересное — борьба  умов,  характеров,  жизненных  позиций.  Вот  в  «Семнадцати  мгновениях»  Штирлиц  стреляет  всего  один  раз — причём делает  это  так  гадливо  и  неохотно,  словно  клопа  на  стене  давит,  а  зритель  почему-то  в  напряжении  в  течение  всех  двенадцати  серий!

Точно  так  же  неоднозначно  складывались  мои  отношения  и  с  комедиями.  В  восемь  лет  я  был  в  неописуемом  восторге  от  «Кавказской  пленницы»  и  «Бриллиантовой руки». Помнится, мы с одноклассниками даже  соревновались,  кто  смешнее  спародирует  момент  падения  Миронова,  поскользнувшегося  на  арбузной  корке  и  горячо  спорили,  правда  ли,  что  когда  Шурику  в  психушке  делали  укол,  он  не  снимал  штаны.

Нынче  же  почти  всего  Гайдая  пересматривать  нет  сил — опять  же  оттого,  что  он  весь  состоял  из  трюков  и  спецэффектов,  успевших  устареть.  В  то  же  самое  время  комедии  Георгия  Данелии,  Марка  Захарова  и  Эльдара  Рязанова  до  определённого  возраста  вообще  не  воспринимались,  вгоняли  в  скуку. Чтобы полюбить умный, иногда грустноватый  юмор  этой  гениальной  троицы,  надо   прожить  какое-то  количество  лет,  столкнуться  с  не  самыми  приятными  реалиями  советской  действительности  и  разочароваться  в  некоторых  идеалах.

Ну  что  это  за  «Тот самый  Мюнхаузен»,  который  совсем  не  тот,  не  похожий  на  героя  известной  книжки?  Что за радость два часа  присутствовать  на  заседании  чужого  гаражного  кооператива?.. Зато  после  двадцати  лет  я  регулярно  ловлю  себя  на  том,  что  хочу  пересмотреть  их  фильмографию  от начала  до  конца.  Причём  в  разные  годы  ты  смотришь   выученные  уже  наизусть  картины  совершенно  по-разному:  в  юности — просто «чтобы поржать», позднее — чтобы рассмотреть  получше  исторический  контекст, смелую  для  своего  времени  социальную  сатиру,  ещё  позже — чтобы  уловить  заложенную  в  подтекст  философскую  мысль.

Пожалуй,  только  одного  рязановского  шедевра  я  не  приму  никогда.  Это  «Жестокий  романс».  Душа  филолога  просто  встаёт  на  дыбы  при  виде  героев  А.Н. Островского,  поющих  романсы  на  стихи  ещё  не  родившейся  Марины  Цветаевой!

Я  любил  кино,  но  никогда  не  понимал  людей,  которые  его  делают.  Не  понимал  актёров,  которым  всю  жизнь  приходится  говорить  чужими  словами  и   служить  игрушкой в  руках режиссёров.  Не  понимал  режиссёров,  способных вот так запросто  приказывать  какому-нибудь  народному  любимцу — например,  самому  Смоктуновскому:  «Сделай  сначала  так,  потом — так,  а  потом  повтори  всё  это  в  течение  ещё  двадцати  дублей!»  И  всё  это  насилие,  пот  и  слёзы — только  ради  того,  чтобы  я  у  себя  дома  пялился  на  экран,  развалившись  в  кресле  и  грызя  яблоко?!   Однако  именно  люди,  умеющие  то,  чего  я  бы  ни  за  что  не  смог,  мне  всегда  были  наиболее  интересны.

Может быть, именно поэтому на долгие  пять  лет самым  любимым  чтением  у  меня  стал  журнал  «Искусство  кино».  В  нём  с  большим  удовольствием  читались  рецензии  на  новинки — даже  если  критик  ругал  то,  что  мне  лично  понравилось,  а  ещё — новые  киносценарии.  Надо  заметить,  что  тексты  печатавшихся  из  номера  в  номер  сценариев  отличались  высоким  уровнем  как  литературные  произведения  и ещё  несуществующие  будущие  фильмы,  ныне  уже  считающиеся  классикой,  я  «отсматривал»  раньше  всех  в воображении.  Причём  иногда  случались  самые  настоящие  чудеса.  Скажем, когда  увидел  свет  сценарий  «Человека  с  бульвара  Капуцинов»,  Алла  Сурикова  ещё  даже  не  приступила  к  съёмкам,  но  мне  почему-то  сразу  стало  ясно,  что  главную  роль  отдадут  Андрею  Миронову,  а  в  числе  ковбоев  обязательно  окажутся  Табаков,  Караченцов  и  Боярский.  Что  ещё  забавнее  —  при  чтении  несколько  эпизодов  мне  показались  надуманными  и  несмешными. И  ведь  в  результате  выяснилось,  что  именно  их  мудрая  Алла  Ильинична  в  свой  фильм  включать  и  не  стала.  Понимать  своего  зрителя  без слов,  в  то  же  время  не  угождая  его  низменным  вкусам — это,  наверное,  и  есть  мастерство!..

—  Нас  невозможно  изменить!  Нас  можно  только  уничтожить! —  с  этого  отчаянного  крика  Константина  Кинчева,  в  фильме  «Взломщик»  крошащего  железным ломом стёкла  в пустом трамвае,  для  меня  начался  перестроечный  кинематограф.

Мы  снова оказались  в  нужное  время,  в  нужном  месте.   Первыми  героями  нового  времени,  чьей  жизнью  киношники  заинтересовались  всерьёз,  стали  именно  молодые — неформалы,  рок-музыканты,  наркоманы,  просто  трудные  подростки.

Правда,  снимали  про  нас  в  основном  дяди,  чья  молодость  прошла  в  лучшем  случае  при  Хрущёве.  Они  слишком  много  внимания  уделяли  чисто  внешней  атрибутике  и  слишком  редко  пытались  вникнуть  в  самую  суть.  Поэтому  в  том  же  «Взломщике»  лучше  всего  смотрелись  снятые скрытой камерой  документальные  эпизоды  о  буднях  Ленинградского  рок-клуба,  но  никак  не  перемежавший  всё  это  игровой  детский  лепет.  В  «АССЕ»  всё  было  слишком  вычурно  и  абсурдно — как,  впрочем,  и  всегда  у Сергея  Соловьёва, но  какая-то  более  сложная  правда,  которая  выше  любой  документальности,  сделает  именно  этот  фильм  самым  главным  для  последующего  десятилетия.

 

Историю  мальчика-стукача  из  фильма  «Плюмбум,  или  Опасная  игра»  было  смотреть страшно, но подобные типажи мне  встречались  не  раз  и  в  реальной  жизни,    и  я  радовался  разоблачению  и  этого   мерзкого  явления,  не  подозревая,  что  когда-нибудь  «плюмбумы»  приберут  к  рукам  всю  страну.

По  какой  причине  цепляли  некоторые  другие  картины,  сейчас  даже  трудно  понять.  Вот  была, например,  в  самом  конце  80-х  такая  сопливая  подростковая мелодрама «Шоу-бой», показывавшая в чуточку  приукрашенном  виде  закулисье  раннего  совкового  шоу-бизнеса.  Совершенно  не  шедевр,  плюс к тому ещё и песни записаны так, что  звукорежиссёру  и  аранжировщику  руки  бы  поотрывать — а  ведь  до  сих  пор  почему-то  трогает.  И  иногда  наедине  с  собой,  в  очередной  раз  впав  в  сентиментальную  ностальгию,  я  слушаю  в  наушниках  скачанный  из  Интернета саундтрек, особенно вот  это:  «Вечер…  Нам  судьба  назначит  встречу.  Я  возьму  тебя  за  плечи,  посмотрю  в  твои  глаза.  Свечи…  Пусть  горят  повсюду  свечи!  Так,  наверно,  будет  легче  очень  многое  сказать…»  Господи,  да  помнит  ли  этот  кошмар  ещё  кто-нибудь,  кроме  меня?..

Кинематограф  первых   четырёх  лет  перестройки  был  интересен  тем,  что  советская  цензура  из  него  уже  уходила,  а  будущие  акулы  капитализма  ещё  не  пришли.  Никогда  в  истории  нашей  культуры  художник  не  чувствовал  себя  настолько  свободным  и  это  окрыляло.  Зритель  тоже  ждал  светлого  будущего.  Какими  бурными  аплодисментами  взрывался  зал  кинотеатра  на  антибюрократической рязановской комедии  «Забытая  мелодия  для  флейты»,  когда  герою  снился  страшный  сон — бывшие  министры,  просящие  милостыню в переходах и поющие жалобные куплеты в  электричках!  Такая  же   радостная  реакция   происходила  и  на  эпилоге  гайдаевской  «Операции  Кооперации»,  где  вся  наша  Солнечная  система  постепенно  превращается  в  одно  большое  частное  предприятие.  И  вправду — как  говорил  один  из  персонажей  «Операции»:  «Разве  не  за  это  наши  отцы  проливали  кровь…  наших  дедов?».  Экран  наглядно  иллюстрировал  всё  то,  что  писалось  в  самых  популярных  журналах,  на  страницах  наконец-то разрешённых книг писателей-диссидентов. История  творилась  на  наших  глазах,  в  том  числе  и  история  кино.

Один  из  лучших  фильмов  о  сталинских  репрессиях — «Холодное  лето  пятьдесят  третьего»,  снимался  летом  1987  года  у  нас  в  Карелии  и  жившая в Кудаме одноклассница Света Семенович потом хвасталась,  что  именно у соседей её тёти съёмочная  группа  одолжила  козу — то  ли  Маню,  то  ли  Валю,  которая  минут  десять  пасётся  в  углу  кадра  во  время  первой  же  сцены. Приезд столичных знаменитостей превратился для  маленького   лесного  посёлка  в  настоящую  сенсацию.

—  Cнимали в Руге, в шести километрах  от Кудамы эпизоды, когда людей загоняли в сараи, —  с удовольствием  вспоминает  Светлана  и  сегодня, —  там стоят несколько домиков и живут старики. Не удивлюсь, если местные снялись в массовке. Жили мы на окраине, и я мало выходила на  улицу. Помню  больше из рассказов очевидцев. Артисты обедали в нашей столовой, ведь в Руге только дома. Папанова видели. Вообще, посёлок был взбудоражен. Все хотели артистов  повидать, но те кушали у нас, мимо нас  ездили в Ругу, а жили в другом месте…

 

К  началу  90-х  как-то  незаметно  в  кино  начала  прокрадываться  коммерция,  халтуры  и  конъюнктуры  становилось  всё  больше  и  даже  по-настоящему  талантливые  работы  кинопрокатчики  старались  рекламировать  в  расчёте  на  любителей дешёвых скандалов. «Маленькую Веру» в передаче  «Кинопанорама»  сам  Виктор  Мережко  представлял  прежде  всего  как  первый  фильм  с  ненормативной  лексикой.

—  Говорят,  очень  некультурное  кино!  Надо  посмотреть! —  хихикали  старушки,  пристраиваясь  к  очереди  у  кассы  кинотеатра  « Калевала»,  чтобы  завтра  во  дворе  на  лавочке  громко и возмущённо  обсуждать  вывалившуюся  на  секунду  в  кадр  грудь  актрисы  Натальи  Негоды.  На  самом  деле  фильм  был  совсем  о  другом — мало  где  ещё  с  такой  очевидностью  показан кризис семьи как  социального института.  Ныне  я  знаю  нескольких  людей,  для  которых  «Маленькая  Вера»  до  сих  пор  остаётся  самой  любимой.  Они  выросли  в  неблагополучных,  алкогольных  семьях,  получили  образование  и  профессию,  живут  чисто  и  честно,  но  хотя  бы  изредка  заглядывают  в  своё  прошлое — видимо,  чтобы  на  фоне  нынешнего  благополучия  не  зачерстветь  душой.  Но  сколько  же  лет  должно  пройти,  чтобы  понять —  нет,  не  смысл  картины,  а  самих  себя,  показанных  со  стороны!..  Зритель  покидал  кинозал,  чтобы  искать  новых  острых  ощущений  совсем  в  другом  месте

Эх,  90-е!..    Ещё  десять  лет  назад,  читая  в  «Искусстве  кино»  рассуждения  критиков  о  том,  какая  гадость  этот  ихний  Голливуд,  я  точно  знал,  что  до  нас  эта  гадость  никогда  не  доберется.  Чем  яростнее  критики  ругались,  тем  сильнее  хотелось  посмотреть  всё  самому  и  составить  личное  мнение.  Теперь  же  оставалось  только  набраться  терпения  и  начать  навёрстывать  упущенное.  Самым  ленивым  можно  было  даже  не  посещать  кинотеатров — в  городах  на  каждом  шагу  появлялись  видеосалоны,  видеопрокаты  и  просто лотки с пиратскими кассетами, тогда как  видеомагнитофоны  перестали  быть предметом роскоши.

Как выяснилось, все западные звёзды  разговаривают  одинаковыми  гнусавыми  голосами  —  вернее,  голосом  переводчика  Леонида  Володарского,  о  котором  точно  знали  только  одно:  приступая  к  работе  над  дубляжом,  он  надевает  на нос бельевую прищепку, чтобы КГБ не опознал.

Поскольку  систематической  информации  о  видеопродукции  пресса  давать  не  спешила,  зритель  хватался  за  всё  подряд,  без  оглядки  на  жанр  и  качество — лишь  бы  поглазеть  на  жизнь  цивилизованного  мира  и  часто  промахивался.  Комедии,  сделанные  в  расчёте  на  папуасов,  подборки  приёмов  восточных  боевых  искусств,  связанных  примитивным  сюжетом,  гангстерские стрелялки  — да  какой  дури  мы  только  не  навидались!  От  значительной  части  фильма  в  памяти  оставались  только  нюансы  сбивчивого  перевода.  Люди  из  свободного  мира  частенько  предпочитали  общаться  между  собой  на  сленге,  который  по-русски  воспроизвести  не  так-то  просто.  В  результате  происходили  забавные  эпизоды,  когда  негр  из  нью-йоркских  трущоб,  наводя  пистолет  на  копа,  кричал:  «Я  за  твою  жизнь  не  дам  и  копейки,  мать  твою!»  Тогда  же  в  обиход  вошло  дурацкое  словечко  «трахаться»,  обозначавшее  всё  то,  что  у  нас  можно  описать  либо  матом,  либо  терминами  из  медицинской  энциклопедии.  Кто  именно  из  племени  гнусавых  выдумал  его — уже  не  доищешься,  но  оно быстро  надоело даже самим переводчикам. Не случайно же  «Последнее  танго  в  Париже» естественно  смотрится  лишь  в  тех  версиях,  где  герои  просто  матерятся.

Вообще,  в  залежах  хлама  нет-нет,  да  и  удавалось  нащупать  нечто  стоящее.  Именно  тогда  мы  узнали  имена  Вуди  Алена,  Фрэнсиса  Копполы, Милоша  Формана,  Квентина  Тарантино,  Стивена  Спилберга,  именно тогда поняли —  где в лучшую, а где  в  худшую  сторону  отличалась  их актёрская школа от нашей. На  то,  чтобы  пресытиться  и  успокоиться,  понадобилась целая пятилетка — трудная для всей страны, но не  прошедшая для нас,  зрителей,  впустую.  Правда,  части  потерянного  времени  всё-таки  было  очень  жаль.

Помнится,  читая  разгромные  статьи  советских политобозревателей  об  отупляющем и растлевающем западном  искусстве, я  особенно  завидовал  зарубежным  телезрителям,  имевшим  возможность  смотреть  годами  сериалы из 200-300  серий. Отечественные сериалы, приковывавшие к  себе  всеобщее  внимание,  отличались  одним  недостатком — они  слишком  быстро  кончались  и  не  имели  продолжения.  Неужели  же  буржуи  с  их-то  деньгами  и  их-то  свободой  творчества  могут  сделать  что-то  хуже  «Вечного зова»?

Ан нет — смогли, ибо несовершенству, как и  совершенству,  нет  предела!  Премьеры  широко  разрекламированного     первого  на  нашем  телеэкране  бразильского  «мыла»  «Рабыня  Изаура»  ждали  все  и  когда  наконец  дождались,  не  решились  себе  признаться,  что впечатление получилось весьма неоднозначное. Хотя  нам  показывали  и  сокращённую  версию,  из  которой  предварительно  вырезали  все  длинноты, действие  всё  равно  тянулось  вяло,  герои  в  основном  занимались  ничего  не  значащими  разговорами  и  если  кто-то  всё-таки  решался пострелять  или  совершить  ещё  какой-нибудь  решительный  поступок,  это  предугадывалось  заранее — примерно  серий  за  пять  до  происшествия.

Единственное,  что  хоть  как-то  радовало — это  красивые  актрисы  и  роскошные  зелёные  пейзажи,  не  знающие,  что  такое  снег.  Ну,  и  новые  звучные  словечки  типа  «фазенды» —  как  дачники  начнут  называть  свои  кровные  шесть  соток…  Хит  следующего  телесезона «Богатые  тоже  плачут»  я  смотрел  уже  только  из  чисто  профессионального интереса — чтобы под конец разразиться  убийственной  рецензией  в  университетской  газете.  Когда  началась  «Санта-Барбара»,  я  понял,  что  этого  не  переживу  и  соскочил  на  второй  серии. Что по телевизору показывали в это время в течение  следующих  лет десяти, я не помню даже по названиям, поскольку всегда находил, чем  заполнить образовавшееся в телевечере «окно».  Хотя,  наверное,  сериалы оказались  чуть ли не единственным, что объединяло куски разваливающейся  империи и  не  давало  нам  всем  поубивать  друг  друга  в  максимально  короткие сроки. По  крайней  мере  в  октябрьский  день  1993  года,  когда  колонны  танков  и  БТРов  уходили  с  окровавленных  московских  улиц,  одна из столичных газет даже  вышла  с  заголовком  на  первой  странице:  «Так  будет  с  каждым,  кто  покусится  на  Санта-Барбару!».

Что творилось  в  отечественном  кинематографе  90-х,  впрочем,  вспоминается  всё так же смутно. Кажется, большую  часть  времени  нас  развлекали  бесхитростными  комедиями,  всё  содержание  которых  исчерпывалось  названиями — «Бабник»,  «Импотент»,  «Официант  с  золотым  подносом»…  Потом  пошла  мода  на  боевики,  якобы  отражавшие  реально  происходившие  в  стране  события,  но  на  самом  деле  имевшие  мало  общего  с  реальностью.  Старые доперестроечные  мастера  если  и  выпускали  что-то  новое,  то  вызывали  только  жалость  к  своим  сединам — люди  явно  не  понимали,  как  изменился  мир  вокруг.

«Особенности…»  Рогожкина  казались  на  фоне  общего  застоя  забавными,  но  опоздавшими  лет  на  десять,  а  уж  Алексей  Булдаков  со  своим  амплуа  прожженного  солдафона  выглядел  доверенным  лицом  генерала  Лебедя,  как  раз  собиравшегося  выдвигаться  в  президенты.  Трилогия  «Любить  по-русски»  Евгения  Матвеева  возмущала  своим  неумным  пафосом — особенно  в  сцене,  где  Джигурда,  наводя  пушку  на  бандитов, картинно крестится и хрипит: «Господи, только бы не попасть!»  По  мне — так  если  уж  объявили  тебе  войну,  только  и  остаётся,  что  уничтожать  врага,  пока  он  тебя  не  уничтожил,  а  религиозные  обряды  и  рассуждения  о  гуманизме  следует  отложить до  лучших  времён.

Было  ясно,  что  снимать  по-старому  уже   нелепо,  а  по-голливудски  пока  слабо. Один только хитрый, непотопляемый Никита Михалков успешно  выкручивался, произнося в присутствии прессы популистские  патриотические  речи  и  параллельно  снимая  откровенно  голливудские  ленты,  где  разве  что  в  титрах  не  писалось:  «Дайте  мне  Оскара  Христа  ради!»  Мощь  таланта  этого  человека  всегда  восхищала.  Никто  так  удачно  не  экранизировал  русскую  классику — в  том  числе  безнадёжно  некиногеничного  Чехова,  никто,  как  он  в  фильме  «Родня»  не  рассказал  с  такой  болью  о  разрыве  России  со  своими культурными  корнями,  никто  так  небанально  не  смог  рассказать  о  гражданской  войне, как он — в «Рабе любви» и «Своём среди  чужих». Но от всего,  что  Никита  Сергеевич  производил  после  «Утомлённых  солнцем» веяло холодом. Но, что самое печальное — в  следующем  десятилетии  каждому человеку,  каким  бы  видом  искусства  он  не  занимался,  предстояло  стать немножко Михалковым.  «Не  мы  такие — время  такое!», — как  говорилось  в  одном  хорошем,  но  не  михалковском  фильме.

От  летаргического  сна  русское  кино пробудил  человек,  чьё  творчество  прежде  интересовало  только  критиков  и  ценителей  артхауза — Алексей  Балабанов.  В  герое  его  дилогии  про  «брата»  Данилу  Багрова,  замечательно  сыгранном  может  быть  как  раз  в  силу  непрофессионализма Сергеем Бодровым-младшим, поколение   восьмидесятников  впервые  после  долгого  перерыва  узнало  себя.  Образ  получился  не  во  всём  привлекательный,  где-то  даже  пугающий,  но  именно  такими  нас  переварила  и  выплюнула  эпоха  больших  перемен. То ли романтиками с большой дороги, то ли  интеллигентами-правдоискателями. Ажиотаж вокруг второй  части,  вышедшей  даже  ярче  первой,  благодаря  подключению   лучших  сил  шоу-бизнеса,  напоминал  разве  что  происходившее  десятью  годами  раньше  вокруг  «АССЫ».  Теперь мы знали, в чем наша сила и  правда.  Витрины  пиратских  ларьков украшали горы кассет с саундтреками — в  том  числе к  несуществующим «Брату-3», «Брату-10» и даже «Брату-15», народ  расхватывал  багровскиме  реплики  на  пословицы,  а  одна  знакомая  девушка  даже  пса  своего  назвала  Данилой  в  честь  новоявленного  кумира.  Загадочная  гибель  Бодрова  в  Кармадонском  ущелье  на  самом  взлёте  славы  и  творческого  вдохновения,  подействовала  примерно  так  же  угнетающе,  как  десятью  годами  раньше  смерть  Цоя.   И  всё-таки  его  историческая миссия уже  была  выполнена.  У  нас  снова  появились  герои,  говорящие  на  родном  языке.

С тех пор именно за творчеством Балабанова я стараюсь следить  особенно  внимательно.  Зачастую  мне  бывает  неуютно  в  его  мире,  с  героями  даже  его нежной  мелодрамы  «Мне  не  больно»  мне  бы  в  реальной  жизни  общаться  ни  за  что  не  захотелось,  а  от  экранизации  кафкианского  «Замка»  я  всегда  впадаю  в  глубокую  задумчивость  о  несовершенстве  нашего  мира,  граничащую  с  паникой.   Но  именно  это самый  честный  взгляд  на  мир,  который  сегодня  возможен.  Все  прочие  киновпечатления  нулевых  на  фоне  балабановских произведений всерьёз не воспринимаются. Денег и  возможностей,  конечно, у всех стало больше,  но  это  не  привело  к  возникновению  какой-то  новой  школы — все  просто  стали  делать  кальки  с  голливудских  хитов,  чем  роскошнее — тем  бессовестнее.

Хороша  была  «9  рота»  Бондарчука,  несмотря  на  целый  ряд  исторических  ляпов,  но  смущало  одно — нечто  очень  похожее  уже  доводилось видеть в  фильмах про  американцев  во  Вьетнаме.  О  бекмамбетовских  «Дозорах»  уже  не  говорю.  Всего  каких-то десять  лет  прошло,  а  что  от  них  осталось  в  памяти, кроме считавшихся когда-то уникальными компьютерных  выкрутасов?  Часть  киношников  то  ли  по  велению  сердца,  то  ли  по  приказу  из  Кремля  пытались создать так  называемый  «патриотический  тренд»,  но  единственной  удачей  в  этом  плане  стал  разве  что  боевик  «Родина  ждёт»  с  В.  Николаевым  и  В.  Турчинским,  который  мог  бы  дать  жизнь  целой  русской  бондиане,  но  почему-то  не  дал.

 

Ну  ещё  «Остров»  с  Петром  Мамоновым  в  главной  роли  меня  лично, человека невоцерковлённого,  заставил  более  уважительно  отнестись к людям, совершающим монашеский подвиг, возможно,  потому,  что о духовности и духовенстве впервые заговорили, не  впадая  в  унылую  слащавость.

«72  метра»,  «Мы  из  будущего»,  «Кандагар»,  «Брестская  крепость»  —  всё  это тоже впечатляло, но страдало вторичностью по отношению к  кинематографу  советскому.  Смотришь — и  одновременно  угадываешь,  из  каких  кубиков  это  сложено,  у  кого  и  когда  ты  видел  что-то  похожее!

Гораздо  больше  в  прошедшее  десятилетие  радовали  российские  сериалы. Абсолютно безболезненно из эфирной сетки разом схлынула вся  латиноамериканская  мыльная  пена, и  ей  сразу  нашлась  такая  замена,  что отряд не заметил потери бойца.

В 90-е  жанр  у  нас  пребывал  в  таком  состоянии, что сейчас без смеха можно вспоминать разве что  «Петербургские  тайны»,  у  которых  судьба  тоже  сложилась  непросто.  Говорят,  очень  неплохо  начинались  «Улицы  разбитых  фонарей»,  да  и  первый  сезон  «Бандитского  Петербурга»,  сделанный  самим  Владимиром  Бортко,  вышел  довольно  талантливым.  Не  знаю,  не  видел — для  меня  лично  первым  сериалом,  который  посмотреть  захотелось,  стала  «Московская  сага».  И  ведь  выдержал  все  от  начала  до  конца,  несмотря     на  то,  что  литературной  основой  послужил  самый,  наверное,  неудачный  роман  Василия  Аксёнова.

С  тех  пор  стараюсь  не  пропускать  почти  ни  одного  хоть  сколько-то  стоящего  исторического  сериала.  Пока  что  ещё  ни  один  из  них  не  сравнялся  с  уровнем  советской  классики,  но  есть  люди,  способные  на  подобные  прорывы.  Особенно  сильное  уважение  вызывают  у  меня  работы  Андрея  Урсуляка  «Исаев»  и  «Ликвидация»,  сознательно  сделанные  в  ретро-эстетике  70-х,  но  с  современным  взглядом  на  прошлое.  Столь  же  яркими  телесобытиями  в  своё  время  сделались  многосерийные  жизнеописания  Есенина,  Котовского,  Брежнева,  Фурцевой,  Жукова  и  Соньки  Золотой  Ручки — последнюю,  правда,  авторы  испортили  шитыми  белыми  нитками  «Продолжением  легенды».

Сериалы  изменили  моё  отношение  к  некоторым  личностям — например,  к  Юрию  Грымову,  которого  прежде  я   ценил  как  честного  человека, не  умеющего  лицемерить,  но… считал  холодным  технократом  в  творчестве.  После отличной экранизации  «Казуса  Кукоцкого»  Улицкой  я  наконец  понял  его — и  нынешнего,  и  прежнего.

 

А  ещё    наконец-то  начинают  меняться  к  лучшему  сериалы из  жизни  наших  современников.  Ещё  совсем  недавно  персонажи  почти  всех  их  словно  бы  жили  неизвестно  в  какой  стране  и  непонятно  в  каком  году.  После  появления Валерии Гай-Германики — спорной, смелой, эпатажной, но ни  на кого не похожей, на экран вернулись  реальные  социальные  проблемы,  живые  образы,  срисованные  с  натуры.  И  случаев,  когда  в  серьёзных  политических ток-шоу обсуждали художественное кино с такой же  горячностью, как обсуждали «Школу», я лично не припомню  ни  одного.

Впрочем,  в  последние  годы  я  всё  больше  не  смотрю  новое,  а  пересматриваю  забытое  и  неизвестное.  Дай  Бог  здоровья  тем  бессовестным видеопиратам, которые то и дело  выбрасывают  на  рынок DVD с  подборками  фильмов  известных  актёров  и  режиссёров.  Может  быть, с точки зрения авторских прав то, что они делают, и неправильно, но с точки зрения  просвещения…  Иногда  ведь  на  такие  раритеты  натыкаешься,  которые  телевидение  ещё  нескоро  вытащит  из  своих  архивов!  В  советское  время  два  телеканала  ежедневно  показывали  стране  по  фильму  до  и  после  программы  «Время»,  стараясь  не  повторяться  и  не  злоупотреблять  импортной  продукцией,  фантазии  же  нынешних  редакторов  хватает  лишь  на  повтор  в  очередные  праздники  «Бриллиантовой  руки».  В  результате  представление  о  вкладе  того  или  иного  человека  в  искусство  сильно  искажается.  А  ведь  сколько  у  наших  звёзд  было  ролей  забытых  или  загубленных  цензурой! Впрочем, как и ролей перехваленных  критикой  и  начальством!

Только  пересмотрев  на  дисках  разом  всё  наследие  Любови  Орловой  я  окончательно  разочаровался  в  ней,  поскольку  даже  в  самой    талантливой  александровской  комедии — в  «Весне»,  она  ничего  особенного  не  делает,  только  сияет  как  звезда,  а  все  запоминающиеся  реплики  и  поступки  выпадают  на  долю  Раневской  и  других  партнёров.  Одновременно я по-новому смог взглянуть на Николая  Рыбникова  и  даже,  кажется,  что-то  важное понять о  послевоенном,  «предоттепельном»  поколении,  отразившееся  в  когда-то  нелюбимой  «Весне  на  Заречной  улице».

Как  ни  странно,  но  те  же  «пираты»  наполнили  меня  оптимизмом  в  связи  с  будущим  российского  кинематографа. Я никогда не стану брюзжать по-стариковски, что  в  годы  нашей  юности  было  что  посмотреть, а  сейчас  показывают  сплошную  мерзость  и  бездарность.  Я  знаю  как  минимум  пять-шесть имён наших молодых современников, которые  если  очень  постараются,  то  лет  через  двадцать  попадут  в  энциклопедии  как  «великие»  или  «выдающиеся».  Скажу  даже  больше — наверняка  их  на  самом  деле  больше,  просто  посмотреть  всё  даже  за  несколько  жизней  не  удастся.

Жаль  вот  только,  что  старые  мастера  покидают  этот  мир  один  за  другим. Смотришь,  бывало,  какую-нибудь  развесёлую  комедию,  причём  не такую  уж давнюю — и  вдруг  вздрагиваешь,  когда  на  экране  в  одном  кадре  собираются  вместе  Абдулов,  Янковский,  Леонов,  Полищук…  Я,  конечно, понимаю,  что  время  неумолимо  и  звёзды тоже  люди.  Но  они  так долго были с нами и так много сделали для  нас,  что  заменить  их  уже  некем. А ещё грустней, что они уходят из нашей памяти.  Разговариваешь  с  кем-нибудь  из  знакомых,  вроде  бы  выросших  на  тех  же  фильмах,  мимоходом  сравнишь  некоего тупого начальника с Огурцовым из «Карнавальной  ночи», а  собеседник  твой  тебя  не  понимает.  И  что  тут  делать?  Читать  лекцию  об  Игоре  Ильинском  как  русском  Чарли  Чаплине?  Да  многие  ли  сейчас  смотрят  на  настоящего  Чаплина?!..

Наверное,  кино — самый  трудоёмкий  и  скоропортящийся  вид  искусства.  И нет никакой гарантии,  что  поколениям,  идущим  вслед  за  нами,  будет  интересно то, что когда-то  увлекало  нас.  Что  ж,  пусть  у  них  будет  своё  кино. Совсем другое — но такое, что  вспоминая  тридцать  лет  спустя,  как  ты  на  школьном  дворе  затевал  с  «гвардейцами  кардинала»  дуэли  на  палках  или  мёрз,  подкарауливая  очередную  «Чёрную  кошку»,  ты    не  считал, что это  было  зря.  Ведь что-то от наших любимых киногероев  должно  было  остаться  в  нас навсегда!