Крестьянские мемуары

"ЖИЛИ ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ"

Воспоминания жительницы Медвежьегорского района Александры Михайловны Ворониной, уроженки деревни Сенная Губа, 1915 года рождения, об Оленеостровских разработках, оккупации Заонежья и жизни в финском концлагере

До 1935 года я работала в колхозе, а потом вышла замуж за Василия Владимировича Воронина (р.1904) и переехала на Оленьи. Сперва, правда, в Воробьи переехали, где жил свёкор. Корова да нетель была. Корова отелилась, две коровы стало. Бабка корову доила, хлеб пекла. А я жила здесь до осени 1935 года, а муж с Оленьих ходил домой. Это километров шесть, наверное. Каждую ночь приходил.

А осенью переехали на Оленьи. Корову нам свёкор дал. Муж работал бурщиком, а потом мастером-взрывником. В 1935 году я родила мальчика. Четыре с половиной месяца жил и помер. Родимец был. Муж очень любил детей. Говорил, что пятеро-шестеро должно быть. "Ребят нет, так какая жизнь?"

В Оленьих я сперва работала на разных (работах - Б.Г.). До меня выпиливали за смену по шесть кубометров дров. А мы стали выпиливать по 20 кубов за смену, а потом даже по 45 кубов. Муж был мастером. Говорил, что не буду записывать: столько невозможно. Невозможно так работать. А Ульмер (он до сих пор жив, в Кургеницы летом приезжает) говорил, что не силой надо работать, а ловкостью. Он может подтвердить.

Финнов было много. Они все работали рабочими, мастерами не работали. Работали очень хорошо. Нормы и заработки ежедневно выводили. Женщины-финки были такими же стахановками, как и я. А в праздники нам почёт и уважение: бесплатно нас угощали. Когда началась война, то финны, которые остались, говорили, что под финнами не оставайтесь: у них очень жёсткая политика.

Перед войной жили неплохо. Корова была, две козы, поросёнка держали. Колбасу свою делали. Хорошо жили. Но вот... Работала всё. Двоих детей похоронила. В ясли принесёшь, а их там так оденут... Простужаются дети. В 1941 году в сентябре эвакуация. Хлеб на дорогу давали. Я хлеб-то получила, а 14 сентября и родила Галю. Никуда и не поехала. Семей десяток осталось. Никуда не поехали. Приехал татинька (свёкор) и говорит: "Поедем в Воробьи". А мужика-то моего ещё 4 августа взяли в армию. До этого косить не разрешали, а тут разрешили косить. Я ещё сена корове успела накосить, а через месяц родила. Мебель, которая была, свёкор тоже в Воробьи перевёз: стол красного дерева; шкаф платяной, по заказу сделанный, письменный стол, кровать с пружинным матрасом. Мы работали на скотном с Ольгой Конашковой, доярками. Финны хотели нас здесь и оставить. Землю стали делить, бывшую колхозную. Свёкор пришёл с собрания и говорит: "Я земли много отхватил". А я ему и говорю, что землю-то надо обрабатывать, а кто у нас её обрабатывать-то будет.

Свёкор, когда сдал лошадь в колхоз, то и работал в колхозе с лошадьми. Всегда своего берёг. Если кому давал, то всегда говорил: "Вы, ребята, осторожно, особенно на поворотах, ноги ей не сбейте".

Коня обратно свёкор со скотного привёл. Хотелось единолично пожить. Да и коров привёл. Тогда 30 финнов жили у Трофимовых, а 30 где-то на Оленьих. Каждый день баню топят, голые по льду катаются. Время от времени они менялись: те туда, эти оттуда. Про наших коров финны сказали: "Они ваши? Ваши. Вот и держите их у себя".

Мы с Ольгой как-то носили воду на скотный, смотрим, финны бежат, кто как, кто на дровнях, а на дровнях печка топится. Сами. Как сумасшедшие в Великую гонят, маскхалаты не застёгнуты. Оказывается, наши пришли в Сенную, а финны оттуда удрали. А если бы наши тогда не пришли, то и нас бы в лагерь не отправили.

Наши пришли. Попьянствовали в Сенной да и ушли. А нас собрались в лагерь отправлять. Мы узлы уже собираем, тут приходят два финна, лялякают. Один и говорит: "Воронина это ты, что ли?" "Я". Оказывается, Тойвола в Оленьих с нами работал. Дети, жена были. А тогда, ещё даже никого не эвакуировали, а финнов всех с Оленьих вывезли. "А ты можешь остаться с коровами?". "Одна не останусь. Только если татоньку оставите". "Оставим. Сено возить будет". Ушли, а в деревне им сказали, что как она будет ходить к коровам, у неё ведь ребёнок маленький. Снова финны приходят и говорят: "Вы не можете ходить за коровами, так как у вас ребёнок маленький. Может быть, вас в Сенную портнихой?" А как я до этого за коровами ходила? Оставили. И меня, и свёкра. Ходили за коровами. И всё равно. Начали эвакуировать. Коров приказали сдать всех в Сенную. Сперва колхозных, потом своих. Свёкор поехал, корову к дровням привязал, а козы в ящике в дровнях. Корова мычит, козы кричат. Как люди. И вот в одно прекрасное время: "Справляйтесь. Повезём вас".

Привезли в Лонгасы. И там оставили. Три недели там жили. Думали, там и проживём. У Мясниковой жили. Ольхина Варуша, пятеро детей, тоже с нами на Оленьих работала. Дед их пойдёт в Сенную, принесёт коровью голову, разделает, и все едим. Лошадей пригнали с Великой. Скоро Пасха. Баню натопили. Думали, тут и останемся. А нас вот на дровни и в Петрозаводск. Вещей почти что никаких не разрешили. И швейную машинку, и всё-всё оставили. На лошадях нас привезли в Клименицы. На лошадей только узлы клали, а мы пешком шли до Климениц. Пришли машины из города. Щели во льду были, так доски на лёд клали. Апрель месяц. Валенки новые были, так до голенищ воды. Машин десять было. Галю военный на руки взял. Я испугалась. До Петрозаводска ехали: я с Галей на одной машине, узлы на другой, свёкор на третьей.

Подъехали к одному лагерю. Нас не принимают. Места нет. Разгрузили у штаба на Олонецкой улице и в лагерь № 7. Варуша начала ругаться, так ей финн плёткой по заду огрел.

Лагерь № 7 на Перевалке, улица Фурманова. Пожили в седьмом, потом нас в № 6 на Чапаева перевели. В квартиру трёхкомнатную. 12 человек жило. Маленькие дети. Работали не все. Кто работал, тому паёк давали больше. Нерабочих назначали полы мыть или вагоны разгружать. Норму хлебную давали мукой или галетами.

Свёкор вместо меня ходил вагоны разгружать. С ребёнком всё равно кто-то должен оставаться. Хлеб давали чаще мукой, иногда прямо чистые отруби, а иногда белая мука, чистая пыль. Свёкор сказал: "Не ходи никуда, пеки хлеб, а я вместо тебя". Я пекла хлеб типа французских булочек. Булочка одна на двоих. Да эту половинку ещё надо разделить на три части, на три раза в день. "Татонька, давай ещё по кусочку". - "Режь для себя - у тебя ребёнок, а мне хватит".

В 1942 году финны сказали, кто хочет рожь убирать, езжайте к себе домой на осень. Свёкор и поехал. Как их в Кургеницах заперли, так он дома своего и не увидел. Привёз немного ржи. По колоску собирал. Из дому сущику (сушёная рыба. - Б.Г.) немного было взято. Дед меленку кофейную маленькую нашёл. Я на меленке намелю сущику да похлёбку и сварю. Нам иной раз и колбасу давали. Говорят, что человеческие ногти и пальцы в них находили. Галя маленькая любила колбасу. Она её и ела. За нормой Маруська Муратова к штабу ходила. С мужиками пойдёт к штабу и принесёт. А потом черпали муку. Последнюю уже ложкой черпают. А вместо гирь камни были. Вывешенные. Весы были. Сахар давали, рафинад. Напоследок, барахло какое было, стала выменивать. Гале - сахар, масло. У неё желудок больной был. Вот ей и надо было.

А свёкор, когда на погрузку первый раз пошёл вместо меня, пришёл живой такой, удачно сходил, говорит. А потом второй раз пошёл, а меня снова хлеб печь оставил. В тот раз он брёвна на станции разгружал. Вечером в парилку надо, а он говорит, что живот болит, лежал уже всё. "Вели, - говорит, - ребятам, которые одёжу в жарилку возят, меня в больницу свезти". Его и свезли. Я к нему ходила. "Лучше, лучше, - говорит, - стало". У него оказывается грыжа была, а он не сказал врачам об этом. А вскоре после этого приходит соседка и говорит, что свёкор твой просит ему сущика сварить и принести. Только я собралась к нему идти, приходит женщина одна и говорит, что свёкор умер. Прихожу. "Где дед?" - спрашиваю. "Убился, - говорят. "Как так? "А так. Пошёл в туалет, пал, головой стукнулся, в сарае лежит". Мария Мореходова говорит: "Пойдём. Вымоем да оденем честь по чести". А на кладбище увозят только в похоронный день. Два дня в неделю похоронные были. Норму на него ещё два дня давали. Я испекла немного да соседей помянуть пригласила. Последний год в лагере это уже был. Финны стали мягче. Наши крест сделали. Оставили на могиле. А Галю ведь я всё это время грудью кормила. А тут я её отучать стала. Как она кричала!

Жили за колючей проволокой. Если куда-то выходить, то только по пропуску, который надо было выписывать. Гоняли нас в парилку. По несколько домов загоняли. Что было из вещей привезено, то всё нужно было отдавать в жарилку. Потом они снова отдают. Только брать нужно сразу же, иначе потом не найдёшь. В домах стали жечь серу для дезинфекции. Выгонят всех из дому в другой большой дом. Причём выгоняли ночью. Вповалку все лежат. Утром встанешь- "уходите домой". Домой придёшь, дышать нечем. Тошнит.

Ночью квартиры не закрывались. Заходи в любую квартиру. Если у кого-то заперта, сразу сломают. Постоянно ходили с плёткой. Чуть что, сразу плёткой об пол. Я, как раздевалась на ночь, так сразу одежду рядом кладу. Как только слышу, финны идут, за секунду оденусь и встречаю финнов. А другие бабы, если не успеют одеться, на мороз в чём есть, и вокруг дома гонят, плёткой подгоняют. Не дай Бог, если вши у кого обнаружились. Приезжают, хоть и ночью. Все вещи в жарилку. Сперва проверяли, у кого вши или гниды. Сразу же стригли наголо. Некоторые долго ходили с волосами. И я тоже. А потом всех приказали наголо стричь. Галька, была такая, молодая, красивая была, кудрявая. Никак не хотела стричься наголо. Всё равно остригли, как и всех. Заходишь в комнату. Финны по стенам сидят на лавках, а в середине комнаты табуретка. Голую тебя посадят, и стригут наголо. А потом заставляют убрать всё до единого волосика. Убираешь, наклоняешься, а они хохочут.

Мыло перед парилкой давали жидкое. Маленькое, в чём-то мягком, как кусочек сахара. И в парилку. А мы один раз перед этим с Ванькой, ему лет 13 было, свёкра покойного вещи на вышку (чердак - Б.Г.) спрятали.

- "Ванюшка, помоги мне на вышке пол отворотить, да я одёжу деда спрячу". Спрятали. Нас сразу в парилку после этого загнали. А туда раньше не зайдёшь и раньше не выйдешь. Выдавали только один ковшик воды на всё мытьё и один ковшик после мытья. Мужчины и женщины все вместе мылись. Галя, когда болела у меня, я соседку просила взять мне с собой её девочку, здоровую. Только я с ней выхожу из парилки, а мне говорят, что финны у вас на вышке столько вещей нашли и всё выкидали. Из байны придёте, кому-то плёткой достанется. Я думаю, что вот сейчас и получу плёткой. Иду с Галей, смотрю, всё выкидано, а финн плёткой хлещет по одёже. Я подхожу, а он спрашивает: "Твоё?" Я и говорю: "Моё. Свёкор умер, я этого носить не могу. Мне это не надо. Можете себе взять". Отдельные слова я по-фински говорю, сама плачу, Галя на руках. А у него глаза на меня вывалены и говорит: "Матушка, спрячь обратно, я скажу, что дед помер, и это использоваться не будет". Самый злой финн был, а тут чего-то пожалел. Наверное, потому, что сама созналась. Мы с Ванькой всё обратно выносили, и больше нас не трогали с вещами.

Мы жили на Фурманова 15. Напротив нас у финнов землянки были. Девки к ним ходили в карты играть. Ванька как-то взял зеркальце да зайчиков им и навёл в землянку. Финны испугались, что такое, выбежали и кулаками Ваньке грозить начали. Недалеко от нас вышка была, где патруль всегда ходил. Патрули всегда смотрели, как ребята в войну играли. Маленькие ребята вечером палок, камней наберут, а с той стороны карельские ребята придут. Вот и воюют друг с другом. Наши-то ребята за колючей проволокой, а карельские на воле. Как карельские ребята уйдут, наши кричат: "Ура, победа! Русские победили!" Если у кого родственники были карелы или финны, то их из лагеря выпускали. В городе они жили не за колючей проволокой. А так же работали, если не больше. Только это не за колючей проволокой. А тут как-то и патруля нет. Самолёты наши кружатся, а мы выбежали из домов, ума-то нет и кричат многие: "Бомбите их, бомбите". А ведь и в нас попадёт. А финны всё взяли да и уехали на велосипедах. Тут мы и поняли, что вот теперь мы свободны.

Мы не голодовали в лагере. Хотя, конечно, еды было очень мало. Но мы всегда укладывались в норму, и я не сбивалась с нормы никогда. А многие получат норму и всё сразу съедали. Они-то и гибли.

Где-то после лагеря муж приехал с войны. Он в городе поступил начальником пожарной охраны на Урицкого. Домик дали на Урицкого маленький, захудалый. А потом снова поехали на Оленьи. В 1946 году я родила Витю...

Записано ст. научным сотрудником музея "Кижи" Б.А. Гущиным в деревне Воробьи в сентябре 2001 года

Соб. инф.