Каким мы помним август 1991-го...

Пламень без света

{hsimage|М. Горбачев с семьей возвращается из Фороса. 21 августа 1991 г. Фото с сайта gorby.ru||||} «…Обыкновенно свет без пламени

Исходит в этот день с Фавора…»

Б. Пастернак. «Август»

Наталья Крылова: У каждого поколения должно быть нечто, помимо факта рождения в период «с» и «до», что сплачивало бы его в «когорту». Очень часто такой скрепой становится опыт со-участия в некоем значимом историческом событии: революция, Великая Отечественная, «оттепель» наконец…

 

Осознание себя звеном исторической цепочки очень важно для человека – с этого начинается то, что по-ученому именуется идентичностью.
Последнему советскому поколению, к которому я принадлежу, – «детям застоя», поздним советским «бэби-бумерам» — такого значимого события бог не послал. Разве что война в Афганистане? – Но об этом давно уже стало принято стыдливо помалкивать. Диссидентский опыт партизанского противостояния системе? – Да помилуйте, система в поздние 70-е – 80-е годы давно уже пребывала в стадии полураспада, с чем там было бороться?
Попытка возвести в ранг такого «смыслообразующего события» государственный переворот августа 1991 года мне понятна. Хотя – предупрежу сразу – я ее не поддерживаю. Нет-нет, я за свободу, равенство и братство, если что! Просто произошеднее тогда мне видится скорее упущенным шансом на свободу (не говоря уже о равенстве и братстве). Свободу, которая имеет смысл только тогда, когда это не свобода «от чего-то» (или «без чего-то» — «без креста», например), но – «для чего-то». А для последнего недостаточно однократного воспаления нашего национального недуга – природного анархизма (aka «правовой негилизм», если угодно). Зато необходим слабо развитый у нас навык думания и делания…
Однако попробую изложить свои мысли в согласии с предложенным авторами проекта порядком.
Мне не было и тридцати (тогда казалось – закат жизни). Свежезащитившийся к.ф.н. и начинающий преподаватель советской литературы в карельском пединституте. Уже «ушиблена» волной публикаций авторов и текстов, которых раньше даже и не мечталось подержать в руках. На ходу приходится переучивать себя, точнее – доучивать, т.к. в величии и насущности Бродского или Набокова меня убеждать было не нужно. А вот прочесть их и встроить в продуманную, связную картину наряду с так называемой «советской классикой» — на это уходили все ночи… Никаких доступных новых учебников еще не написано; старые стали «несъедобными» в одночасье. Связь времен опять распалась, и склеивать захилявшие позвонки века приходится собой. «Политическим животным» я никогда не была, в идеологический экстаз легко не впадала, поэтому идея «вместо» (старых классиков – водрузить новых) совершенно не привлекала. Хотелось – «вместе».
{hsimage|Кижи летом 1991 г.||||}Собственно же «на момент 19 августа 1991 года» я очутилась на спасительном удалении и от всех рабочих проблем, и от сует мира вообще. Место? Кижи, где к тому времени я уже более десятка летних сезонов отработала экскурсоводом. Остров вне времени и пространства; врачующий сгусток вечности; место притяжения и сбора чудесных людей, со многими из которых выпала честь и радость там подружиться. Время? – Преддверие Преображения, «Яблочного Спаса», главного храмового праздника на Острове, который неизменно (и полуподпольно) отмечался сотрудниками музея, несмотря на злокозненные отключения электричества «тем-кто-сторожит-баржу». Словно проверяли: засияет ли фаворский свет без дизельного движка? – И ведь сиял же! В полыхавших по всему Острову вызревших гроздьях рябин, в глазах собиравшихся на ночные трапезы при свечах, в песнях, которые мы пели, в дружественном очаровании друг другом. Немного было религиозности в этих застольях — что правда, то правда. Но была любовь (к истории края, к его красоте, человеческому таланту), а ведь именно она, по слову евангелиста, из всех добродетелей — наивысшая…
Об образовании ГКЧП я узнала очень не сразу. Главным событием на Острове 19 августа был, как я уже сказала, праздник Преображения. Предвкушением его все и жили в те дни. Барышни и дамы с утра украшали себя рябиновыми бусами. К тому же с утра на все Кижские шхеры опустился густой туман – дело, вроде бы, обычное для августа в этих краях, но легкое ощущение мистики происходящего все равно возникло. Просто финал «Прощания с Матёрой» какой-то… Как выяснилось, и вправду с чем-то прощались.
По причине тумана были отменены несколько теплоходных рейсов, привозивших туристов – главный канал связи с «Большой Землей» и источник информации. Времена-то стояли – домобильно-интернетные, да, по правде говоря, и не хотелось никакой информации «оттуда» в этом самодостаточном благословенном мирке… «В столицах шум, гремят витии, / Кипит словесная война, / А там, во глубине России, / — Там вековая тишина…»
Новости о заварушке в столицах пришли только ближе к вечеру, с отложенным, но наконец прибывшим рейсом круизного теплохода.
Узнала от встревоженных туристов, которые и сами мало что знали – на борту круизного теплохода информация тоже была лимитирована (а то и профильтрована!). Обычная экскурсия превратилась в интервью: на переходах между «объектами» мы – экскурсоводы – выпытывали у туристов те немногие детали, которыми те могли поделиться.
Первая реакция была такая же, какая, наверное, была у заонежских крестьян 17-го века отосительно событий в далекой Московии: «до Бога высоко, до царя далеко». Жилось тогда очень трудно – и душевно, и материально. Поэтому ощущение, что «хуже быть не может», пожалуй, было доминантым. События в Москве обсуждали с теми немногими приятелями-кижанами, кто оказался рядом в этот день.
 Не могу уверенно говорить о реакции других (я и свою-то довольно смутно припоминаю!). Мое отношение (скажем, моя «вторая реакция» — по совокупности осмысления событий и их обсуждения) было выжидательное. В тот момент я с трудом контролировала даже свою невеликую жизнь (маленький ребенок на руках, мучительное положение на разрыв между двумя семьями, попытки оставить Петрозаводск и уехать в другой город, трудное вхождение в профессию), поэтому происходившее в верхних слоях политической атмосферы воспринималось как пьеса из чужой жизни. Для меня в ней роли не было прописано.
Информацию из других источников получить не пыталась, да и кто/что могло бы быть таким альтернативным источником на о. Кижи? Пейзане деревни Ямка? Владельцы транзисторов, которые все равно ничего не смогли бы словить в этих широтах?
Что путч провалился поняли, когда несколько дней спустя удалось все-таки увидеть новости по ТВ, а там – Ельцын на танке, Горбачев в трикотажном джемпере на трапе самолета (почему-то поразил такой его затрапезный/casual вид) и – ретроспективой – кадры пресс-конференции ГКЧП.
То, что эти люди «провалились» (как студенты-недоучки на экзамене!), было интуитивно ясно по их лицам (потерянным), голосам (подавленным), речам (подозрительно-правильным). Поэтому смешноватыми казались слова «путч», «хунта», которыми их пафосно прикладывали тогдашные кумиры публики вроде Евгения Киселева. Куда нашим ГКЧПистам было до макабрного Пиночета, а многословно-суетливому Горбачеву — до трагического Сальвадора Альенде! – Мелкота… Не было у нашей «хунты» ни своего Виктора Хары, ни Виолетты Парра. Революция без голоса и без лица. Без внятной политико-экономической повестки. Разве так бывает? А уж когда случился апофеоз, и на Лубянке ночью под улюлюканье толпы вздернули чугунного Дзержинского, то стало ясно, что провалилось – всё. И пресловутая «хунта», и то, что тогда наивно именовалось демократией. Все схлопнулось опять до бессмысленно-беспощадного «русского бунта». Не имею никаких особенных личных симпатий к этому персонажу российской истории, но почему-то до сих пор эта картинка – безответный чугунный идол с петлей на шее в лучах прожекторов — мне видится зловещей травестией фаворского парения Христа.
Смысл случившегося понимали тогда только интуитивно. Не уверена, впрочем, что и сами лидеры противоборствующих политических сторон хорошо представляли тогда, куда вести страну и ее народонаселение. Все главные игроки явственно жаждали власти, все лучше прочих знали, «как надо». В итоге произошла смена экипажа, а корабль под названием «Беда» остался прежним и идет прежним галсом, сильно накренившись на один борт…
А потому лучшим посткриптумом к перевороту 1991 года я полагаю книжку писателя Максима Горького с вневременно-актуальным для нашей страны названием – «Несвоевременные мысли». Главная идея сочинения – напомню – состоит в том, что революцию социальную имеет смысл устраивать только после революции культурной, то есть после продолжительного последовательного просвещения-воспитания народа. А не наоборот. В противном случае предстоит иметь дело с дурной бесконечностью сменяющих друг друга охло-бунтов и тираний. Что и требовалось доказать…
Наталья Крылова, кандидат филологических наук