«Летом мы со взрослыми работали на полях, помогали убирать урожай. Для меня была сшита холщовая сумка через плечо. В нее я собирала колоски. Было больно ходить по стерне босыми ногами, жарко. Сестра Люся на лошади возила мешки с зерном в Богатое. Маме за нас начислялись трудодни. «Все для фронта!» , «Все для победы! » — было написано на плакатах».
В нашем проекте «Дети войны» к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне мы рассказываем о судьбах людей, переживших войну совсем юными. Их осталось не так много. В сороковые-роковые они узнали страх, голод и холод, теряли близких. И все же верили, что отцы вернутся с фронта живыми.
Этими воспоминаниями поделилась Глафира Иванова (Лазарева).
«Я весь день встречала поезда с севера, надеялась, что мой папа вернется…»
Я родилась в Медвежьегорске в 1937 году. Отец мой, Лазарев Павел Александрович, был прорабом на стройке, мама работала продавцом. Жили в двухэтажном доме, построенном отцом, на берегу реки Кумса, у подножия Медвежьей горы. Имели большое хозяйство: лошадь, корову, поросят. С нами жила бабушка и младшая сестра папы, она была года на три старше моей сестры Людмилы.
Когда началась война, сестре было 13 лет, мне четыре с половиной года. В первый же день войны отца мобилизовали на курсы командиров в военный городок, который находился недалеко от нашего дома. Мы часто ходили туда, я помню, как маршировали солдаты, все в одинаковой форме. В последнем ряду шел наш папа. Мама нам его показывала: «Смотрите, девочки, вон наш папочка споткнулся…»
Мне часто снился сон: зеленая масса шагающих солдат, и в последнем ряду спотыкается, чуть не падает мой папа, наверное, нарочно, чтобы мы его заметили.
В июле 41-го мы провожали его на фронт с железнодорожного вокзала, который он когда- то строил. Шел сильный дождь. Папа держал меня на руках. Все прижимались к нему и прятались под зонтом от дождя. Он целовал меня больше всех, называл, как говорила мама, «аленьким цветочком» и просил маму беречь себя, чтобы мы не остались сиротами. Я помню только открытые товарные вагоны с солдатами, крики, плачущую толпу людей и уходящий на север поезд. В августе 41-го наш отец погиб на Кандалакшском фронте. Было ему 33 года.
Октябрь 1941 года. К этому времени был назначен срок эвакуации. Мама у нас была энергичной деловой женщиной. Она сдала на мясо всё домашнее хозяйство в воинскую часть, закопала на огороде инструменты отца, ценные вещи. Разрешалось брать с собой только 40 килограммов багажа, обещали, что война закончится к зиме и теплых вещей брать не надо. Когда получили похоронку на отца, мама отказалась уезжать:
— Мужа убили, пусть и нас всех убьют, никуда не поеду! — кричала она в отчаянии.
Приехала мамина сестра Мария со станции Суна, где она работала товарным кассиром. Ей удалось уговорить маму, организовать посадку в один вагон всех родных. На станции Суна к нам присоединились дедушка и бабушка Ануковы, мамин брат Женя 17 лет и младшая сестра Клава 13 лет. Благодаря Марусе нам удалось погрузить в вагон всё, что смогли привезти на лошади: запас продуктов, теплые вещи, одеяла. Мама взяла даже швейную машину, которая впоследствии стала нашей кормилицей. Мама умела хорошо шить.
Марусю оставили работать на железной дороге. Она приехала через несколько месяцев с последним эшелоном.
В середине октября мы отправились в неизвестность. Никто и представить не мог, что вернемся мы на родину только через четыре года.
Наконец наша семья вместе, в одном вагоне! Вагон товарный, раньше возили в таких скот, пахнет навозом. В стенах вагона щели, через которые можно все видеть. Посредине печка- буржуйка. Ее, наверное, так назвали потому, что она угля ела много, а тепла давала мало. На печке варили, кипятили воду по очереди все семьи.
В нашей семье было девять человек. Наши нары были в самом углу вагона. Я была самая маленькая и самая шустрая. Меня заворачивали в одевальницу (одеяло, сшитое из овчины) и привязывали к гвоздю, вбитому в стенку вагона, чтобы я на стоянке не убежала. Со мной оставалась только слепая бабушка Маша, когда на станциях взрослые уходили отовариваться. По документам получали крупу, хлеб, запасали воду. Женя, брат мамы, таскал уголь для буржуйки. Стоянок было очень много. Железная дорога перегружена, не останавливаясь, проносились поезда с военной техникой и солдатами.
Все мне было интересно до тех пор, пока не начались первые бомбежки. Поезд среди ночи резко останавливался, все летели с нар, кроме меня — я-то была привязана! Мне поначалу было даже смешно, когда моя сестра Люся угодила в отхожее ведро, а перед Клавой плясала двуручная пила. Вдоль состава бегал старший по составу и кричал: «Тушить огни! Воздушная тревога!». Буржуйку заливали водой, и поезд замирал в темноте ночи. Слышались разрывы бомб где-то недалеко. Мы опять долго стояли в степи, пока не отремонтируют мост или пути после бомбежки. В один из таких налетов бомба попала в голову состава, а мы были в последних вагонах и остались живы. Оставшиеся вагоны загоняли в тупик, потом присоединяли к другим составам, и мы оказывались в первых вагонах. Так мы ехали почти два месяца. Сначала нас направили в Свердловск, потом в Куйбышев. Все запасы продуктов кончились, было голодно и холодно, многие болели, у всех были вши. Бабушка Маша и Настя, папины мама и сестра, остались на одной из станций. Бабушка вскоре умерла, а Настя уехала в Одессу.
Наконец мы приехали на станцию Богатое, 18 километров от Куйбышева. Там проводилась санобработка всей одежды. Баня, медосмотр, стрижка, распределение — всё четко, по документам. Куйбышев нас не принимал, и отправили нашу семью в село Съезжее Богатовского района,что в 18 километрах от центра
Выделили две лошади с санями и двух сопровождающих. Впереди дедушка, бабушка, Клава и Женя. На вторых санях я с сестрой и мамой. Погрузили всю нашу поклажу. Я устроилась лучше всех: лежала в своей одевальнице и видела только убегающую дорогу и заснеженную степь. В этой меховой одевальнице, как рассказывала мама, меня на санях из роддома папа привез в Медгору, в Захарьевский поселок, где был наш дом.
…Ехали долго. Останавливались. Иногда взрослые бежали за санями, чтобы разогреться. Стало темно. Вдруг я увидела много огоньков, они догоняли нас! Я радостно закричала: «Смотрите, смотрите, фонарики!» А в ответ крики взрослых: «Волки! Волки!» Стало очень страшно, лошади понеслись, почуяв волков. «Фонарики» удалялись и наконец исчезли. Мы благополучно добрались до села.
Нас с мамой определили на постой в дом священнослужителя, к батюшке Владимиру, а остальных в другую семью. Местное население, мордва, не больно-то нас жаловало. Жили скудно, голодали. Стали работать в колхозе, зимой на скотном дворе с овцами, летом — на полях. Мама стала шить на заказ. За шитье нам приносили продукты питания. Я быстро выучила мордовский язык и рассказывала маме, что о ней говорят женщины: «Эта выковыренная женщина и на камне проживет, дай ей в руки швейную машину! »
Все, о чем я пишу, я много раз слышала от родных, от мамы, многое помню сама до сих пор. Помню, как жили в селе Съезжее в доме батюшки Владимира. Всю работу по дому делали мама с сестрой: топили печи, носили воду, мыли полы и т д. Попадья была очень строгая, придирчивая. Она заставляла по нескольку раз перемывать полы. Особенно тяжело было заготавливать хворост зимой, а летом делать кизяки для топки печей. Солома, навоз закладывалась в емкость и заливалась ледяной водой из колодца. Мы босыми ногами мяли эту массу, потом все это закладывалось в формы — кирпичики — и высушивалось на солнце. Такими кирпичиками, кизяками топили печки, добавляя хворост.
Мы, дети, были предоставлены сами себе, бегали купаться на речку Съезженка. Однажды меня ребята столкнули с крутого обрыва, и я чуть не утонула. Помню озеро Светлое или Святое, в котором была очень теплая и лечебная вода. Мы любили там купаться. У меня с рождения была золотушка или аллергия, не знаю точно что именно. Пока жили там, все прошло. Во время эвакуации мы ничем не болели. Главная забота — добыть еды, выжить. Обменяли все вещи на продукты. Дедушка устроился на работу на маслобойный завод в Бологое, там дали ему комнатушку, и они уехали. Помню его гостинцы, жмых, который он привозил нам. Ничего вкуснее я тогда не ела. До сих пор люблю халву, она напоминает мне дедушкин жмых.
Летом мы со взрослыми работали на полях, помогали убирать урожай. Для меня была сшита холщовая сумка через плечо. В нее я собирала колоски. Было больно ходить по стерне босыми ногами, жарко. Сестра Люся на лошади возила мешки с зерном в Богатое. Маме за нас начислялись трудодни. «Все для фронта!» , «Все для победы! » — было написано на плакатах.
Меня сестра рано научила читать. Когда исполнилось мне семь лет, мама меня в школу не отправила: не было ни обуви, ни одежды, и в школе обучение было на мордовском языке. Сестра училась в русском селе Максимовка, километров за семь Ждали, когда кончится война.
Помню, как в 42-м провожали на фронт Женю, брата мамы. Вскоре получили и на него похоронку: «Погиб смертью храбрых в бою за Родину». Бабушка говорила: «Под Кор Сунью». Как я позднее узнала, Корсунь-Шевченковская — там погиб Женя. От него было одно письмо с фотокарточкой три на четыре сантиметра. На фото он в пилотке со звездочкой, в гимнастерке защитного цвета, красивый мальчик, 18 лет. Мы еще надеялись, что наш папа и Женя живы и мечтали быстрей вернуться в Карелию.
Как все обрадовались, когда в 44-м освободили Петрозаводск, столицу Карелии! Начались хлопоты по возвращению на родину. Реэвакуация, как говорила мама, была организована хорошо, четко, по графику. Но я почему-то обратный путь не помню совсем, потому что ехали в пассажирском поезде, быстро. Спала, наверное, всю дорогу в своей одевальнице -талисмане. После четырехлетней разлуки мы с нетерпением ждали встречи с родной Карелией.
Петрозаводск был в руинах. В этом городе жила старшая мамина сестра Ольга Юшкова с тремя дочерьми. Муж был на фронте, а о их судьбе мы ничего не знали. На станции Суна дед с бабушкой и младшей дочерью Клавой сошли и там встретились с четвертой дочерью Марусей. Она уже работала товарным кассиром на станции, и ей дали в бараке комнату. Помню этот барак. Жили трудно и тесно, но очень дружно. Бабушка с дедушкой очень любили нас всех.
Я часто приезжала в Суну, летом спали в сарае на сене. Сначала купили козу с козлятами, потом маленький домик с огородом, через несколько лет корову-кормилицу.
Вернулась в Петрозаводск тётя Оля с девочками, худые, изнурённые непосильным трудом. «Ручки, ножки как соломинки», — говорила бабушка. Они были вывезены последней баржей в Заонежье и жили там в оккупации четыре года. Вернулся с фронта и дядя Вася Юшков, офицер, дошедший до Берлина. Мирная жизнь налаживалась.
Теперь о нас с мамой. Мы приехали в родной Медвежьегорск, где каждый оставшийся дом напоминал о довоенной жизни, о папе, который строил этот город. Захарьевский поселок у подножия Дивьей (Медвежьей) горы, река Кумса, на ее берегу наша баня, а дома нет, как будто и не было. Финны раскатали его на блиндажи, осталась только баня. Мы там жили первое время. Потом нам дали комнату 10 — 11 кв.м. в двухэтажном доме по соседству. (Позднее там сделали туберкулезный санаторий.) Мама стала работать буфетчицей в столовой при вокзале.
Я весь день встречала поезда с севера, надеялась, что мой папа вернется. Помню 9 мая 1945 года. Победа! Война закончилась! Всеобщее ликование, слезы радости и горя. Я пела частушку:
Скоро, скоро Троица ,
Земля травой покроется ,
Скоро папенька приедет ,
Сердце успокоится!
С юга и севера прибывают составы с демобилизованными солдатами, толпы людей на вокзале, обнимаются, плачут… Я не расставалась с фотографией своего папы и целовала его даже перед сном. Мама отправила меня к бабушке в Суну.
А папу мы так и не дождались, как и Женюшку, младшего маминого брата.
Осенью 1945 года сестра пошла в 9-й учительский класс, а я в первый класс. Сумка холщовая на веревке через плечо, та самая, с которой я собирала колоски, зарабатывая трудодни для мамы в Куйбышевской области, в ней сделанные из газет тетрадки и откуда-то раздобытые разные книжки. Читать меня научила старшая сестра еще в эвакуации, она мечтала стать учительницей. В первом классе учились дети от 7 до 12 лет, переростки. Я была очень боевая и самая маленькая, хотя мне было 8 лет. От Захарьевского поселка ходили пешком 3 — 4 километра, надо было переходить железную дорогу. Однажды я чуть не попала под поезд при переходе через линию. Сумка оторвалась, и пропали мои книжки, тетрадки под вагонными колесами. Помню, как горько я плакала!
Мама целыми днями была на работе, приходя домой, она постоянно клеила карточки — была карточная система на хлеб, делала отчеты. Она вышла замуж за демобилизованного Семихатко Федора Яковлевича.
После окончания учительского спецкласса сестра поступила заочно в Петрозаводское педагогическое школьное училище и получила назначение в Морскую Масельгу Медвежьегорского района — это 8-й шлюз Беломорско-Балтийского канала. Меня она взяла с собой. Но это уже другая страница нашей жизни.
Фото из семейного архива Глафиры Ивановой
