{hsimage}В июле я устроила себе каникулы – вырвалась на неделю в Скандинавию. Очень хотелось сбежать от жары и перевести дух. Хотелось за границу, в спокойную Европу. И это одно из главных отличий моего 2011-го года от 91-го. Тогда за границу абсолютно не хотелось, даже в отпуск.
Летом 91-го (я только что набрала свой экспериментальный класс, училась красиво писать буквы и штудировала учебники по морфологии русского языка) позвонил из Америки дядя.
— Запиши, какие документы нужно собрать.
— Зачем нужно?
— Чтобы переехать на жительство в США.
— Кому нужно?
— Тебе и родителям.
— Мне не нужно.
Вернувшиеся с прогулки родители застали ситуацию решенной. Мама возмутилась: «Собрать документы – не значит уехать. Ты могла бы хотя бы подстраховаться. У тебя двое детей на руках!» Но вопрос уже был закрыт.
{hsimage}В августе 91-го мы сидели на даче. Я готовила школьную наглядность. Мама варила суп. Вокруг бегали голышом мои закаленные дети. Сообщение ГКЧП по радио звучало как-то нереально. Мама посчитала, что это просто неудачно затянутая пьеса (мало ли было тогда всякого фарса). Я прислушалась. И поняла, что это не пьеса. Включили телевизор. Стало страшно.
Наша семья принадлежала к числу тех, для кого свобода слова очень много значила. Когда я впервые поняла, что стихи Пастернака можно купить в магазине, а перепечатанный «Реквием» Ахматовой не надо прятать на книжной полке, я поверила в свое будущее и в будущее своих детей. Материальное благополучие значило для нас гораздо меньше. Жить здесь было интересно. «Перемен… Мы ждем перемен!» — звучал по радио отчаянный голос Виктора Цоя. Мы ждали.
Каждое лето к нам приезжала моя тетя, мамина сестра, из Зеленограда. Городок физиков, созданный в 60-е годы как прообраз американской «Силиконовой долины», в те годы был одним из самых бурных островков свободы. По Зеленоградскому округу баллотировался Ельцин, и в трудные моменты именно к зеленоградцам он всегда обращался за поддержкой. Они устраивали митинги в защиту Гдляна и Иванова, расследовавших дело о коррупции в высших эшелонах власти. К ним приезжали лидеры оппозиции – общение с зеленоградцами было ответственным испытанием для политика. На демонстрации ходили как на работу. Такое было время.
В августе 91-го тетя была в Зеленограде и занималась там организацией сопротивления. Но в тот момент у нас не было с ней связи, и мы очень волновались за нее.
Слушая по телевизору откровенную ложь о недееспособности Горбачева, я не боялась несвободы. Боялась беспорядков и крови, но в возвращение несвободы не верила. Потом ГКЧП показали по телевизору. Я увидела трясущиеся руки Янаева и немного успокоилась. Если у диктатора трясутся руки, не стоит рассчитывать на успех путча.
Мама вызвала на дачу отца – она очень боялась что он «пойдет на баррикады». Отец приехал – он опасался оставить нас на даче одних. Кажется, на второй день мы смогли поймать ТВ Карелии, увидеть митинг в Петрозаводске – ректора университета Виктора Николаевича Васильева, начальницу вычислительного центра, Наталью Сократовну Рузанову, председателя исполкома Сергея Катанандова. Тогда я гордилась, что у нас в городе такая власть. И потом еще лет на десять хватило мне тех августовских впечатлений, чтобы хорошо относиться к власти – и российской, и республиканской.
Мы все время смотрели телевизор. Сквозь невнятные казенные сообщения там периодически прорывались оппозиционные репортажи – сообщали об осуждении путча лидерами демократических стран, о защите Белого дома, о молодых ребятах, приехавших в Москву, в живое кольцо, из разных мест большой страны… Репортажи, как позже выяснилось, пропускали практически случайно. Но благодаря им у нас складывалась картинка происходящего. На третий день, после неудачного штурма Белого дома, появились жертвы и почти сразу стало ясно, что путч провалился. А потом из Фороса привезли Горбачева, стали праздновать победу и хоронить погибших. Это я тоже хорошо помню. Помню речь Ельцина на трибуне Белого дома: «Сегодня мы хороним наших мальчиков. Наших защитников. Наших спасителей…» Потом много писали о том, что гибель их была нелепой, что танкисты никого не хотел убивать, это вышло практически случайно… Но то было потом. А тогда было противостояние, в котором разные люди по-разному проявили себя. Были жертвы. И была победа. И стоит ли сегодня кривить душой – тогда все это было нам бесконечно дорого.
{hsimage}Помню, как толпа скандировала – Ро-стро-по-вич! – Ро –стро- по- вич! – и великий музыкант вышел на трибуну и сказал, что очень счастлив… Помню его короткое интервью о том, как он оказался среди защитников Белого дома – никому ничего не сказав, сел в самолет и полетел в Москву. Жена его, Галина Вишневская, узнала об этом по телевизору. «Как я мог ей сказать? Вы же знаете мою Галину… «Ты хочешь оставить детей без отца!!! » — ну, и так далее…»
С тех времен у меня осталось теплое отношение почти ко всем участникам оппозиции, и даже Ельцина я так и не научилась по-настоящему осуждать. Моя семья очень радовалась этой победе, и ценность ее у нас никогда не подвергалась сомнению.
…Обо всем этом я вспоминала, путешествуя в одиночку по Скандинавии. Открытый мир для меня – одно из завоеваний августа 91-го. В Скандинавии спокойно. Там хорошо относятся к собственным жителям и к туристам. Там не кричат на детей и друг на друга. И воду из крана можно пить… И на улицах чисто. И образование там считается одним из лучших в мире… Наши студенты ездят туда по обмену. Многие остаются.
Мир открыт. Для наших детей уехать жить в другую страну – примерно то же самое, что для нас было переселиться в другой город. В наше время это уже не расценивали как предательство. Ездит человек по стране, ищет, где лучше… А теперь – по миру также ездит. Одна молодая девушка сказала мне недавно: «Я еще не решила, в какой стране хочу жить». Что они выберут? И какого выбора мы хотели бы для своих детей?
Отец недавно сказал мне: «Я люблю свою страну. Вот государство мне не нравится, а это не одно и то же». Конечно. Но ведь это не государство мусорит в лесу, кричит на детей и снимает на мобильники горящих и тонущих людей вместо того, чтобы попытаться их спасти. Это делают люди. И в конце концов любой власти нужна хоть какая-то поддержка какой-то части населения. Так что государство и страна – не совсем разные вещи.
В педагогике среды у В.А. Ясвина есть такое красивое понятие – общественный ветер. Например, ты создаешь в классе, в школе творческую среду, а карьерный общественный ветер «давит» на детей, норовя вылепить из них карьеристов и честолюбцев. А бывает наоборот. Все зависит от эпохи, от времени. От того, какие люди востребованы и делают погоду. Тогда, в августе 91-го, погоду делали люди, стоящие живым кольцом вокруг Белого дома. Их было немного в масштабах большой страны. Но тогда дул их ветер. Когда и почему он изменился? Как мы допустили это? Ведь сегодня погоду в стране делают ровесники тех, кто стоял двадцать лет назад у стен Белого дома. Люди того же поколения.
А мир открыт. Осторожно спрашиваю детей:
— Вы не думали, где вам сегодня лучше жить и работать?
И слышу в ответ:
— Нам здесь интереснее. Нам за границей скучно. В конце концов должны же и здесь тоже оставаться нормальные люди…
— Кому должны?
Дети пожимают плечами. История повторяется? Хочется ждать перемен.