Кровь в ней была жаркой и жгучей — смесью испанской — Моласы и немецкой — Амелунги и Эберхардты.
Время было неспокойным, надвигались большие потрясения для страны — революции, войны и репрессии, обернувшиеся для неё развалом отчего дома и потерей большинства близких.
А в крёстных, наряду с тётушкой Марией Павловной Молас, оказался совершенно необыкновенный человек — Михаил Владимирович Шидловский. Ровесник её отца, он был с ним по жизни рядом — и в начале морской карьеры, и позднее на Русско-Балтийском вагоностроительном заводе, основным владельцем которого он являлся, и который занимался не только вагонами и автомобилями, но и благодаря ему авиастроением.
Это был умный и бесстрашный человек незаурядных организаторских способностей, с широким кругозором, эрудированный, прекрасно чувствовал новое, перспективное и не боялся рисковать. Он предвидел важность развития авиации для России и всеми силами способствовал этому. Финансировал изобретения Сикорского, при его участии были построены самолёты-великаны «Гранд», на котором он не побоялся совершить полёт со всей своей семьёй, и «Илья Муромец».
В 1914 году Шидловский был назначен начальником эскадры боевых воздушных кораблей и стал первым в России авиационным генералом. Создал слаженное авиаобъединение, проявившее себя в годы Первой мировой. Много сил и средств отдав этому делу, Временным правительством он был отстранён от должности «за некомпетентность», а в 1918-м при попытке уйти через границу вместе с восемнадцатилетним сыном был расстрелян красными на территории Карелии.
Наверное, ум, отвагу, азарт, умение отдавать душу любимому делу сумел подарить он своей крестнице. А ещё способность летать.
О её детстве и отрочестве можно только догадываться. Скорее всего, было оно обычным и счастливым в окружении родителей, братьев-моряков и множества сестёр, многочисленных тётушек и дядюшек, с обычными для того времени развлечениями старших на приволье саратовской природы — с русскими охотами.
В Риге она окончила частную женскую гимназию выдающегося педагога Олимпиады Николаевны Лишиной. Отлично давались Верочке русский язык, словесность, сочинения, история и французский с рисованием. Такие же успехи по педагогическим дисциплинам. Короче, ещё один гуманитарий в нашем роду.
Вероятно, у Веры были настоящие художественные способности, потому что в 1918 году она поступила в Московское Строгановское художественное училище. В РГАЛИ я отыскала два её дела. Одно ученическое. С собственноручным заявлением о приёме, гимназическим аттестатом, со справкой про оспопрививание.
Училась Вера по 1924 год на свои средства — подрабатывала в Большом, Еврейском, Детском театрах.
Второе дело хранится в фондах Большого театра. В нём заполненная ею в 1933 году анкета. Сведения про временные подработки — оформление уголков и смотров, про работу в Осоавиахиме инструктором служебного собаководства. Отчёт про занятия во время революций. Во время февральской она учащаяся Архитектурных курсов в Петрограде. В период октябрьской училась в студии художника Келина.
Интернет сообщает, что в мастерской Петра Ивановича Келина «среди его многочисленных учеников были набиравшиеся мастерства Б.В. Иогансон, А.Д. и П.Д. Корины, В.В. Маяковский, Д.С. Моор». Борис Иогансон вспоминал: «Посчастливилось для подготовки к конкурсному экзамену по искусству заниматься в частной студии замечательного педагога — художника Петра Ивановича Келина. Это был мой первый, большой, настоящий учитель реализма».
В анкете и об отце, умершем в 1928 году в Ревеле, и о многочисленных сёстрах в Москве, Башкирии и даже в Лионе или Тулузе. Про одну честно написано, что замуж она вышла за офицера во время белогвардейского налёта на Херсон, вторая — фон Гардер — также эмигрировала с мужем. Про лошадей и коров родительского хозяйства, про православную религию, которую, правда, не признаёт. Таким людям не место было на должности художника по костюмам Большого театра, и в штат её не приняли. Мне вообще странно, как она уцелела?! С такой фамилией, с такими родственниками и таким увлечением жизни. Непостижимо!
Вера была участником Первой выставки работ Московской Ассоциации художников-декораторов в 1929 году. В справочниках она значится как художник-декоратор и художник-анималист. Так отражение любимых ею животных и природы стали профессией.
Не знаю, кто был рядом с ней в те смутные годы, кто помогал, кто поддерживал юную девушку. Знаю, что её отец Константин Юльевич Амелунг жил в Эстонии, где умер в 1928-м. Мать, урождённая Хелена Нарцисса Генриетта Анна Молас, умерла в 1935-м в России. Брат Владимир, 28 лет, был убит в 1918-м красными. Его малые сыновья оказались в Прибалтике. Двоюродный брат Борис Амелунг погиб во время гражданской войны, когда осуществлял курьерские задания. Троюродный брат Борис Молас, заведующий секретариатом АН СССР и внёсший свой вклад в сохранение культурных богатств Соловков, был арестован, сослан, а в 1937 году расстрелян.
Ничего не известно о её муже и детях. Скорее всего, их никогда и не было. В анкете 1933 года она указала о себе: «одиночка». И всё-таки она была окружена любовью и нежностью и любила сама. Её семьёй и делом всей жизни стали прекрасные русские борзые.
Временным Правительством императорские охоты, Гатчинская и Першинская, насчитывающие по несколько сотен породистых собак, были дорого проданы за границу. Правительством большевиков они рассматривались как позорный пережиток прошлого до тех пор, пока не оказалось, что дело это весьма прибыльное, а также имеет и промысловое значение. Появились клубы и общества, борзятники смогли собираться с такими же фанатиками русской псовой охоты, какими были сами. Одним из таких людей и была Вера Константиновна Амелунг.
Язык борзятников особый, его чужой не поймёт. А звучит красиво: «Кидай обладал отличной красивой псовиной в легком завитке, полным, но недлинным щипцом и правилом в кольце».
Живя в центре Москвы, на Гоголевском бульваре, она содержала нескольких борзых. А ещё воспитывала, выучивала, много охотилась с ними, занималась разведением. Участвовала в соревнованиях и сама была судьёй. Сохранилось несколько воспоминаний о ней разных авторов.
«…Безумно влюбленная в борзых, в охоту с ними, отлично ездившая верхом», «…во время травли вскипала таким восторгом», «…бешено мчится Вера и визжит»,«…подъехали и мы с Амелунг. Она подняла крик: «Ура! Ура! Ура!» Травля-то была классическая, «ура» стоила», «…и вдруг сзади закричала Амелунг: — Василий Иванович! Заяц позади вас! Заяц!», «…мчались мы с Амелунг, как могли, гнали коней», «…сразу поняла — и полетели мы наискосок к концу омета».
До преклонных лет прекрасная наездница, во весь опор летящая… Летящая как богиня Артемида!
Никогда не узнаю, что чувствовала она, когда началась война. Кроме общего смятения, страха, её наверняка тяготила судьба собак, без неё совершенно беспомощных. Животных крупных, нуждающихся в большом количестве корма. Она смогла их сохранить в Москве военных лет, и это теперь ставится ей и таким же, как она, в большую заслугу — был спасён генофонд, не погибла долгие годы проводившаяся племенная работа и сама краса и гордость — русская борзая. Выжить собакам Москвы помог и известный лётчик Герой Советского Союза Михаил Громов, председатель секции борзых, выхлопотав им специальный паёк.
Кстати, и своего сеттера Громов как-то, уезжая в командировку, доверил именно Вере Константиновне. А объяснил это так: «Ей я оставил Дину потому, что она понимала собак лучше, чем иногда можно понять некоторых людей».
Последних её собак звали Аргунь и Терзай, мать с сыном. Требовавшие всех вложений и сил, иногда питомцы всё-таки и сами кормили свою хозяйку. Так случилось, когда Вера Константиновна была приглашена на съёмки фильма Сергея Бондарчука «Война и мир». И даже когда участие собак было окончено, полюбивший их режиссёр продолжал «актёров» подкармливать. А а во время съёмок фильма «Анна Каренина» именно с ними любила прогуливаться великолепная Майя Плисецкая!
Многие годы Вера Константиновна вела родословные книги борзых, в послевоенные годы была бессменным секретарём этой секции. Сохранились четыре альбома с аккуратно наклеенными и подписанными фотографиями, с элементами родословных собачьих схем. Их недавно оцифровала Тамара Лязгина и сделала общим достоянием в Интернете, спасибо ей! Благодаря этому я вижу то, на что редко может рассчитывать искатель своих предков — её портреты.
Маленькой я очень хотела иметь собаку, но отец направил мои детские желания в длительную теоретическую подготовку. У меня хранятся пять или шесть альбомов с вырезками из журналов, со статьями о воспитании щенка, переписанными из редких тогда книг моим детским почерком, аккуратно оформленные, бережно годами заполняемые, в том числе и собственными фотографиями чужих собак. Не перестаю удивляться этой перекличке генов, все мы родом из своего прошлого и это же передадим будущему.
Сохранились воспоминания Ольги Вельчинской о её встрече с Верой Константиновной. Пришла она к ней по делу — был тяжело болен сынишка знакомых, а Амелунг, «обладая множеством разнообразных умений, еще и на картах прекрасно гадала». Всё, что предрекла она, в точности сбылось. В этом описании есть и её портрет тех времён и несколько важных для понимания её характера и образа жизни черт.
По-прежнему была она сухощава и подвижна. Обходилась малым, но царственно. В её подвальной комнатке вещей было совсем немного. Зато в старинном кресле под ампирными часами возлежала хрупкая и изящная как лебедь, розовато-белая красавица Аргунь. Автор рассказывает, как появляется здоровый детина-сосед и обещает Вере бочонок кислой капусты. Детина — выросший мальчишка с этого двора, где все знали Амелунг, где любили её и красавиц-собак. Став взрослыми, они продолжали ей помогать. Часы старинные тоже, кстати, дети притащили, уж они-то понимали, что подходит богине. Собаки и дети — их любовь самая искренняя, самая преданная. Очень надеюсь, что они согревали сердце и украшали её жизнь.
Была целая группа женщин, серьёзно занимавшихся борзыми. Одна из них, Евгения Дезор, сумела в Ленинграде отыскать двух представителей той, императорской охоты, умело использовала их в племенном деле, много приложила сил к возрождению русской борзой, была арестована и сослана в Саратовскую область. Смогла вывезти туда пять своих собак, и её усилиями и там возник питомник борзых. В свободное время она писала стихи. Строчки их звучат для меня голосом Веры Константиновны.
Я коротаю с ними дни и ночи:
Вдали от всех — в Алгае я одна.
Подчас тоска мне больно сердце точит,
И лишь в своих борзых отраду вижу я.
Приду домой — они меня встречают,
Уйду — они меня покорно ждут…
И, право, всё они отлично знают,
Всё чувствуют и всё осознают.
Друг друга мы прекрасно понимаем,
И говорю я с ними, как с людьми,
Мы вместе и играем, и гуляем,
И коротаем вечера и дни.
Мы делим с ними вместе кров и пищу,
Выходим в степь в рассветной полумгле.
Люблю борзых! И нет породы чище,
И нет собак красивей на земле.
Жизнь шла своим чередом, коммуналки в центре Москвы расселяли, счастливые новосёлы поехали в Чертаново. Там же получила квартиру и Вера Константиновна. В 1972 году она ещё участвовала в V Всероссийской выставке охотничьих собак. Но, как пишет Ольга Вельчинская, «постаревшая, больная, разлученная с друзьями и соседями, содержать собак она уже не могла. Аргунь и Терзая передала в чьи-то надежные руки, а сама она очень скоро умерла в своей однокомнатной квартире».
Думаю, вот тут и настигло, наконец, её неизбывное одиночество, когда больше ничей мокрый нос не касался её старенькой руки, и некому было посмотреть на неё с бесконечной любовью, как на настоящую свою Богиню.
Определяя её место в моём необъятном Дереве, скажу так: у нас с ней общий дедушка, зеркальный заводчик из Грюненплана Антон Кристоф Амелунг, только ей он дважды пра, а мне пять раз прадед. А можно так: её прадед Карл Филипп Амелунг, между делами купеческими игравший в шахматы с Потёмкиным, и моя четыре раза прабабушка Юлианна Эдуардина — родные брат и сестра. Или совсем просто: она моя пятиюродная прабабушка. И, значит, я её внучка. Ах, как хорошо иметь много бабушек!
Когда снова буду в Москве, обязательно отыщу её дом, пройдусь Гоголевским бульваром. И как знать, вдруг обдаст ветром от промчавшейся, пролетевшей мимо колесницы богини с борзыми.
А увидеть её невозможно — слишком быстро летит моя бабушка…
Фото из альбомов, находящихся в архиве Нины Георгиевны Кудрявцевой. Оцифрованы Тамарой Лязгиной