Она в синем шуршащем халате с короткими рукавами. На полы халата кое-где налип и электрически шевелится русый, чёрный, седой волос, чужой волос. Она пряма, узкоплеча, плоска как девочка-школьница. Кто знает, сколько ей лет! Руки её худые, неожиданно белые. Может быть, смуглость её лица не от степного предка, а от загара. А может, под одеждой она полосатая, как конфета.
Зовут её Марта. В имени этом есть что-то прибалтийское, но нет ничего казахского.
Она обёртывает вам шею полупрозрачной клейкой бумагой, мгновенье обнимает шею маленькими вытянутыми ладонями, застёгивает на спине накидку. Волосы ваши тяжелеют от воды, состриженные слипшиеся пучки сползают по накидке, падают на пол. На ножницы, расчёску, на пальцы Марты налипают мелкие мокрые волоски. Стрижёт она с наслаждением, с сосредоточенной ленивой нежностью. Её проворная соседка успевает обслужить двух-трёх клиентов, два-три раза выдвинуть ящик стола и убрать туда деньги, а для Марты не существует времени и ящика, для неё существует что-то совершенно особенное. Воздух в парикмахерской сладковато-парфюмерный, влажно-тропический воздух, поёт радио, левая рука Марты покоится на вашем затылке, в правой сонно урчит машинка, подбривающая висок. В зеркале отражается тихая, гипнотическая улыбка Марты, мигают блестящие внимательные глаза, вздрагивают, остро изламываясь кверху, чёрные узкие брови.
Вы закрываете глаза, будто бы оберегая их от сыплющихся волос. Вы думаете о чём-то, однако это «что-то» беспредметно, бессвязно, размыто, то течёт, то тает, как мыльная пена. Будто вспомнив давным-давно забытое, вы открываете глаза и видите перед лицом согнутые в локтях тонкие, белые и всё же самую малость смуглые руки, Марта ровняет вам по расчёске чёлку, ножницы звенят, смыкаясь ножами, пряди приятно хрустят, осыпаются, ложатся косыми тёмными дорожками на ваши колени, а за руками, за ножницами вы видите натянувшийся короткий рукав халата, видите склонённое, как бы удлинившееся от вашей тени лицо Марты, видите закушенную губу, полоску зубов, белеющих на рдяной помаде, и чувствуете слабый, прерывистый поток тёплого дыхания.
Щёточкой сметает Марта с вашего лица колкие волоски, обдувает феном шею, быстро подумав, берёт ножницы, снимает чуть-чуть над ухом осторожно, рукой невесомо касаясь волос, и большой и средний её пальцы, вдетые в сомкнутые кольца ножниц, прощально замирают в зеркале. Три кольца украшают её пальцы: свободные кольца ножниц и тесное обручальное. Добрый муж с весёлыми глазами у Марты и четыре стройные девочки со смуглыми, слегка казахскими лицами.
Вам пора покидать кресло, вы суетливо расплачиваетесь, вам отчего-то совестно расплачиваться, вы переплачиваете, но и это совестно, и вы ошеломлённо, восторженно говорите Марте спасибо. Говорите вы одно слово, но на лице вашем написана книга. Марта благодарно, радостно улыбается в ответ, устало переступая ногами — говорят, парикмахер работает не руками, а ногами, — и ваша стриженая голова кружится, а пол как палуба качается и плывёт. Хорошо бы вам упасть перед Мартой на колени, обнять её ноги, прижаться к ногам щекой и прошептать в синий халат: «Спасибо!»
И вот уходите вы на улицу, унося с собой тайну — необъяснимую, непостижимую, прекрасную своей необъяснимостью, непостижимостью, и желтеет светло июньское солнце, и кажется вам, что вы трогаете руками небо.
__