— Заполняйте декларацию, чего вы ждёте? — говорит таможенник.
Чёрная форма сидит безукоризненно, лицо хмурое. Не поймёшь, то ли сейчас арестует за контрабанду, то ли устало пожелает счастливого пути. Почему я вообще прохожу контроль? Тут какая-то неразбериха…
То, что я в аэропорту, это нормально. Помню, утром вернул Костика мегере. Как всегда была свара, аж сердце защемило. Костик в слёзы, я, конечно, виноват. Когда же это закончится! Я от переживаний сам не свой становлюсь, даже за руль садиться страшно… Как отдал сына, помчался в аэропорт, встречать шефа из командировки. С этими скандалами, естественно, опаздывал… Не пойму только, где шеф, и почему я куда-то лечу?
В голове туман, мысли разбегаются.
— Ну, пишите, — торопит таможенник. — Я, раб Божий такой-то…
— Раб Божий?
— Да как хотите, так и пишите, мне-то что, только скорее…
— Простите, а вот здесь насчёт ходатайства, это что?
— Ходатайство подавать будете?
— Не знаю, сложно так вот сразу решить… Другие подают?
— Подают. Но учтите, скорее всего, откажут. Прецедентов не было.
— Ну, если откажут, тогда, наверное, не имеет смысла, как вы думаете? Хотя, нет… То есть, да — буду подавать. Образец есть?
— Стандартный бланк, — говорит таможенник сквозь зубы и кидает на стойку лист. — Внизу распишитесь.
— Извините, а вот здесь написано: «каюсь во грехах», это обязательно?
— Вы что, ходатайство подаёте и не раскаиваетесь?
— Знаете, так всё странно… Формы документов необычные… Я сейчас себя плохо чувствую, никак не могу сориентироваться. У меня такое ощущение, что это ошибка, и лететь должен совсем не я. Это «каюсь во грехах» меня очень настораживает. Вот моя бывшая, например… Я про себя зову её мегерой… Только попробуй, скажись перед ней виноватым. Она со свету сживёт и на том свете достанет. Вы уточните, в каких грехах? На чьё имя ходатайство?
— Ну, люди! — восклицает таможенник. — Каждый раз одно и то же! Надо готовиться как-то! Литературу читайте, консультируйтесь… В одних грехах он кается, в других нет! Ходатайство подаёт! — он протягивает руку и хочет забрать документ.
— Подождите, — бормочу я, не выпуская бумагу.
— На чьё имя писать! — продолжает сокрушаться таможенник. — Сказано: «Не упоминай всуе»… Не он, видите ли, должен лететь. А то кто же?
Мне становится страшно. Вспоминается мама, капающая в стакан корвалол: «Серёжа, себя не бережешь, меня хоть пожалей». Мегера что-то яростно доказывает, Костик, зажмурившись, прикрывает уши руками.
— Простите, ради Бо… Простите, можно я позже заполню? — умоляю таможенника. — Я сразу не сообразил, где я. То есть, я, конечно, и сейчас не совсем… Так всё неожиданно… Абсурд какой-то!
— Можете, вернуться в зал ожидания, — вздыхает таможенник. — Потом подойдёте, если, конечно, вас не заберут в другой терминал.
Через плечо окидываю взглядом зал ожидания. Освещение тусклое, несколько пассажиров томятся на скамьях. Возле колонны двое в масках стоят и смотрят на меня. Прорези в масках там, где должны быть глаза, тлеют красным. Поспешно хватаю документы и ставлю подписи везде, где нужно.
— Правильно, — говорит таможенник. — Вон в тех клеточках, печатными буквами пишите вывод.
— Вывод? — не понимаю я.
— Ну да, вывод. Что вы извлекли из жизни… Ваше пожелание идущим следом.
— И на что это повлияет?
— Не могу сказать точно… Мы сведения передаём наверх, а что уж там дальше…
Неужели всё по-настоящему? Быть такого не может. Но я же здесь? Что писать? Таможенник барабанит пальцами по стойке. И клеток так мало… Ладно, пишу.
— Почему у вас слово «друг» дважды?
— Не рассчитал, одна буква не поместилась. Переписать?
— Не положено, давайте так.
— А как же — идущие следом? Вдруг, не поймут?
— Не тяните время. Видите дверь? За ней тоннель. Как войдёте, двигайтесь к свету. Счастливого пути.
— Последний вопрос! Как я сюда попал?
— Автокатастрофа, — говорит таможенник.
Дверь захлопывается, я оказываюсь в темноте. Вдали брезжит свет.
«Люди, берегите друг друг, — слышится ворчание таможенника. — Грамотей!»