Номинация «Мир»
[пьеса в двух действиях]
18+
действующие лица:
проститутка – дама отчаянного вида
Серёня – добрый алкоголик, 56 лет
Майя – жена Серёни
Маша – просто девушка
Маис – авторитет
Володя – очень простой парень, дурачок
Оля — модель
Миша — врач
Действие I
загорается свет.
квадратное помещение без окон, освещаемое яркими электрическими лампами, вокруг которых толстая сетка. в помещении одна тяжёлая металлическая дверь без ручки, закрытая. никаких предметов мебели, либо каких-либо ещё предметов, только сидящие по стенкам люди. Серёня и жена сидят в обнимку. Оля спит.
МАИС: я воткнул нож. сначала он входил плавно, как в тающее масло, а потом как будто курицу режешь, ха, мороженую курицу. я не знаю, что остальные испытывают в такие моменты, но я почувствовал то, что, наверняка другие никогда не испытывали. сначала, я понял, что мир – это огромная шайба чёрного цвета, по которой ударил близорукий хоккеист. она летит, падает, переворачивается, но всё равно летит, криво, как-то, по-дебильному так, придурковато, как будто не шайба это, а козюля с балкона. дурная вонючая шайба. была бы она из железа, какие бы были искры, какая бы, блять, была красота. но я просто воткнул нож, вытащил, уже почти без усилий, только вначале, как будто это уже не масло, а какая-нибудь капуста, прямо, блять, в кочерыжку, и чувствую, что это я тот хоккеист, а нож – это тоже какая-то шайба, только другая, а я воткнул нож и создал другой мир, проще, чем наш, но всё равно очень важный, имеющий все признаки другого мира. ударил по шайбе, всё равно очень важной, и стал другим человеком. просто стал другим, сделавшим рискованный, но особенный шаг. и стал чем-то лучше других. просто, блять, ёбнул по какой-то шайбе.
Майя обнимает Серёню, напрягшись.
ОЛЯ (проснувшись, тонким голосом): ой, а где это я?
ВОЛОДЯ (довольно приосаниваясь, зычно): не знаю, как ты, а я как будто на отдыхе!
ОЛЯ (испуганно пятится к стенке): ой-ой-ой-ой-ой-ой.
МАЙЯ: ладно уж тебе пугаться, Олечка. здесь только хорошие люди собрались.., наверное.
ОЛЯ (боязненно): откуда вы знаете, как меня зовут?!
СЕРЁНЯ (как-то устало): да ты бормотала как паровоз что-то – «Оля спииит. Оля х-холодная какая-то. Оля бы полетала. Оля любит туфли». ты всегда так бормочешь во сне?
ОЛЯ (немного успокоившись): нет, конечно. что я, дура, что ли? было один раз, когда туфли клеила. надышалась клеем, ушки горят, сама вся румяная такая, как булка.
СЕРЁНЯ (похмельно): тоже мне булка, тут и на кренделёк не наскребёшь, теста не хватит, с гулькин хвост кренделёк
(прихлопывает по коленям, гогочет)
МАЙЯ: уйми свои винные губы,
(пауза)
милый.
Майя улыбается Серёне, он улыбается ей ответно. Володя вскакивает на середину комнаты, игриво пучит глаза, изображает распахивание длинного невидимого плаща.
ВОЛОДЯ (пропевает, как церковник): Гоосподу помолимсяя на снегиряя.
(кашляет, поправляет рубашку на уровне пояса)
Гоосподу, ежу, чижу, всем помолимсяя.
(оглядывает недоумённые лица, усмехается)
да я просто гляжу на всех, а все как будто напряглися. подумаешь, вот они мы здесь, как есть, как тут оказались, а я такую разрядочку.. и все ещё больше напрягаются. ну чего вы, ребятуши.
(ещё раз всматривается в лица, разводит руки)
оказались мы тут, знать, должны были оказаться, значит было так велено. и не важно зачем, потом всё понятно станет со временем.
(садится на своё место)
Миша, обхватывавший до этого колени руками, отсоединяет одну руку.
МИША (жестикулирует одной рукой, вычерчивая ей акцентирующие полукружия): просто, вот я думал.
(осекается)
может неправильно, конечно,
(сжимает губы, облизывается)
но подумал вот, раз мы тут, то в действительности, не важно «как», потому что уже какое-то другое дело – «зачем». ведь значит, кому-то это нужно.
МАША: я читала, что в Японии, во время второй мировой войны, над людьми делали опыты. и хорошие, конечно, но хороших меньше, всё-таки неприятные всякие опыты. может и нас тоже хотят того, поэкспериментировать.
ОЛЯ: ой-ой-ой. а как это они нас так поэкспериментируют? я же согласие не давала. ой-ой. а может спросят, всё-таки? а?
ПРОСТИТУТКА (грубовато, низким голосом): да кого? понимаешь, ты видела людей здесь каких-нибудь, кроме нас?
ОЛЯ (растерянно): ну а как?
СЕРЁНЯ: эй, Клава, не налегай на деваху.
ПРОСТИТУТКА (обиженно): я не Клава.
СЕРЁНЯ: вот и я не Захарка!
(гыкает)
Маис усмехается.
СЕРЁНЯ: как тебя зовут?
ПРОСТИТУТКА: Камели… блять… Нина.
СЕРЁНЯ: Нинка, давайте жить дружно!
Майя гладит Серёню по голове.
СЕРЁНЯ (Маше): и ты, тоже не нагнетай. у всех здесь одна тревога.
МАША: я Маша.
СЕРЁНЯ: а я Серёня.
МАЙЯ: Майя.
МАИС: Маис.
(жмёт всем мужчинам руки, дамам просто машет рукой)
МИША: Миша, я врач.
МАИС: опа, врач, помчался вскачь.
(хохочет)
в таких вот коробочках, нам как раз врач может пригодиться.
МИША: травматолог.
МАИС (ударяя ладонь об ладонь): самое оно, ёшки-кошки.
Миша опускает голову.
ВОЛОДЯ: а я Володя. и всё равно, кажется мне, как будто я отдыхать сюда приехал, как в санаторий, только без грелок.
ОЛЯ: а я Оля.
МИША (как-то грустно): а мы и так все знаем, что ты Оля, Оля.
МАЙЯ: Володь, а ты кто по профессии?
ВОЛОДЯ (всплёскивая руками, отстраняя туловище чуть назад и прижимая подбородок к груди): доо, доо, кто бы знал. я парень свободный, хоть девки лети. только не летяти , да и сам-му не очень хоцца. так и гуляю. то тут, то там, а иногда к мамоньке. пирожками торгую, орешками. вот такая вот дребенда.
СЕРЁНЯ (грустно почёсывая подбородок): дребенда, дребендень. знаете, вспомнил что. стою я в гостях, ещё в студенчестве. любил девчёнку одну, с другого курса.
(поворачивается к Майе)
мы ещё не были знакомы.
Майя понимающе кивает.
СЕРЁНЯ: и так тяжело было, что даже напиваться не стал. опёрся локтями о подоконник, как будто наседка, как будто сейчас выпаду, и как взрывом бросилась в глаза какая-то мутная коробка. с перепугу не понял что это меня так выбило из колеи. присмотрелся, а это грузовая машина, ночью, где-то рядом с рынком, как что-то сверху дорисованное, железная песочница кузова, как сломанный черепаший панцирь, как-то ненатурально вздрагивая, высокопарно отрывается от земли, сбрасывая с себя балласт ненавистного песка, как раздевается лук, слой за слоем. он сыпался, а вместо мира уже больше ничего не существовало. я видел, только этот незавершённый параллелепипед, с которого сухими слезами песочные слёзы. и в этот момент я понял, что мир – это то, что ты видишь её – значит она – это мир.
Майя улыбается.
СЕРЁНЯ: не видишь, значит это не так уж важно, видимо нужно брать в руки совсем другой момент.
МАЙЯ: Серёнь, ладно тебе, то, что было, то было уже и прошло.
ОЛЯ: вот и мы так пройдём и не узнаем, было солнце или ещё будет, станет ли зеленеть трава. а у меня, на длинных моих ногтях, всегда отображались какие-то картины. вот чувствую я, что будто какое-то готовится зло и ногти сразу тёмные и некрасивые.
МАША: такое болезненное ощущение, что в системе зеркал я вижу растянутые пиксели неба. оно уже не то, что было раньше, но всё равно на него похоже из-за бледных полигональных теней.
СЕРЁНЯ: не болит голова у дятла, но стала бы она болеть у других птиц. от шёпота машин, тревожных зрачков светофоров. а мне всё равно, на самом деле нет, но всё равно хотелось бы думать, что всё равно, но ведь это не так.
(грустно смотрит на Майю, Майя смотрит на него)
ведь это не может быть так.
(замолкает)
как в песне, не болит голова у дятла, но болит душа у нежной птахи, сердце колотится в бешеном ритме, а я, опёршись на локти, смотрю в полотно ночи, пытаясь найти в нём хоть какую-нибудь отраду, хоть что-то , что могло было бы меня отвлечь… но это непросто. это всё как-то неправильно будет.
(у Серёни влажнеют глаза)
МАЙЯ: а ведь он верно говорит. где будущее, когда мы как-то стоим на месте, сидим на месте, и смотрим друг на друга, как на старую карусель.
МАИС: а хули. я птичка в клетке. вы тоже в подобной ситуации. все мы отличились.
МИША: а вы обращали внимание, что почти все люди вокруг инвалиды с какими-то очень неправдоподобными протезами головы. ну правда, что за чепуха про место обитания, окружение, погоду, культурный фундамент. если всё так, то почему вот, один выругается — там не только уши, там цветы все завянут в радиусе километра, а другой выругается и станет на душе хорошо, пусть даже он это и со зла, просто человек он такой, что к чему он не притронется – всё засияет, даже если он это ломает, всё равно кажется, что он этому только лучше сделал.
ПРОСТИТУТКА: да знаю я это ваше, насквозь вас всех видно. у всех одно и то же. как вы все поняли уже, наверное, по облику моему благочестному, я проститутка.
Майя ойкает, хватается за сердце.
МАИС (хищно улыбаясь): а я то думал!
Оля таращит глаза.
ПРОСТИТУТКА: ну и что? вы думаете, мне самой это всё очень нравится? сначала – может и не так всё было плохо, а потом – а что потом? дальше началась рутина, а где она была приятна? постоянные проверки, страх, аресты. а один раз познакомилась с парнем в кофейне вечером, наврала, что в другой сфере работаю совсем.
и вот, гуляем мы с ним, говорим, долго гуляем, я уже начала понимать, что почти мой человек. и вот, с набережной ушли, сворачиваем куда-то во дворы.
я ему – а мы куда идём сейчас это.
а он – сейчас, сейчас, будет тебе сюрприз. заходим в следующий двор, а там шлагбаум и за ним какая-то вывеска мигающая .
я ему – что это?
а он – это въезд в сауну, жемчужина.
я кричу уже – чего блять?
а он – не волнуйся, всё в порядке, я видел, как ты на меня смотрела. там ещё друзья подойдут.
и начинает меня трогать. а я сначала сделала вид, что поддаюсь, а потом как ёбну ему каблуком промеж ног, потом опять как ёбну.
кричу ему – что, сука? вот тебе развлечения! вот тебе друзья! вот тебе, блять, сауна!
сильно разошлась, с ума сошла. как бежала – не помню, каблук сломала, а в голове – жемчужина-жемчужина-жемчужина. какая я тебе, блять, жемчужина, сукин ты кот, кто тебе давал право меня судить? кто тебе давал право меня так называть? неужели это, блять, всем так необычно, что даже такие люди, как я, тоже хотят какой-то чистоты. да если бы всё хорошо получилось, да я бы бросила всё, я бы стала другим человеком, я бы снова стала нормальной, я бы всё для этого сделала. и он бы ничего не узнал о той, которой я была до этого. я бы стала совсем другой, хорошей. а он мне – жемчужина, жемчужина, блять, вот тебе инвестиции в новую жизнь.
Оля всхлипывает и бросается к двери, стуча по ней кулаками.
ОЛЯ: выпустите меня отсюда, пожалуйста, выпустите. я ничего такого не хотела, я хочу домой, к брату, я хочу домой. да что это такое?
(пинает дверь ногами, плачет)
что же мне с этим делать? выпустите! выпустите! выпустите!
все, сидящие по стене, внимательно смотрят на неё. дверь всё так же остаётся закрытой. из-за неё не доносится звуков.
ОЛЯ (сползая по двери на пол, прижав одну руку к груди): мамочка, может это недоразумение какое-то . может про нас забыли , забыли дверь открыть, а сами ушли, может над нами кто-то пошутил так.
МИША: а кто бы так мог пошутить? что это за такие шутки?
Маис встаёт подходит к двери, отстраняет Олю рукой, стучит в дверь рукой.
МАИС: эй, кто там? откройте, хватит уже глупостями заниматься
(с силой пинает дверь)
эй! не с теми людьми шутки шутишь, друг. ей-богу, не с теми.
ОЛЯ: вы сильный.
Маис улыбается уголками рта.
МАИС (громче): эй!
МИША: сильный, а толку. сейчас хоть слабый, хоть сильный. всё равно, только и остаётся, что ждать.
МАИС: это предъява какая-то, врач?
МИША: нет, да какая это предъява. ну сами посмотрите, сам посмотри.
Маис садится рядом с дверью около Оли.
ВОЛОДЯ: гаврики и гаврюшки, вы как асы с кукушкой!
МАЙЯ: что за метель ты несёшь, Володя? какие кукушки?
ВОЛОДЯ (пританцовывая вокруг себя): а вот такие вот. все думают, что они мастера
(возвеличенно протягивая)
что она знают, что сделать, что их советы все будут слушать, а не чьи-либо ещё. а по факту головками туда-сюда, туда-сюда, ку-ку, ку-ку.
МАЙЯ: экий ты человек
(хохочет)
вроде не простой, а вроде и настолько обыкновенный, что зубы сводит.
ВОЛОДЯ: непростой, да холостой. гори моё темя, моя кручина, как кто узнает в чём здесь причина, так пусть обязательно скажет мне, чтобы я проверил, а может и правда в этом, а что, а вдруг тогда всё получится. как вспомню, ёлочки-метёлочки, как же это происходит так. нет. не-не-не. расхлебался, парасолька. буде, буде, хоровод на блюде. буду лучше молчать, говорить нонче опасно. что не скажи – а мысля уже по ртам немытым кружится, как овсяное печене вся такая в чае пххв-пшектыфль.
МАША: Вовочка, ну расскажи, пожалуйста. очень же интересно. начал говорить – так продолжай, чего, сложно тебе от того что ли, да и самому полегче станет.
МАЙЯ: Вов, ну расскажи.
ВОЛОДЯ: нет, друзья. это что-то совсем другое, это что-то высшее. я даже если начну говорить, всё равно что-то не так пойдёт. вот даже думаю об этом и уже краснею, как в ванной красный умывальник, только ещё больше. не могу, в горло набивается скомканная газетная бумага, живот наливается свинцовым компотом, ноги будто из сахарной ваты.
Володя истощённо падает , как мешок с провизией. Оля подбегает к Володе, трогает его лоб, убирает длинные волосы с лица. Володя смотрит впереди себя, мелко мотая головой из стороны в стороную
ОЛЯ (напрягая нос, скулы, сжимая зубы, испуганно-злобно): что?! дождались?! как вы понять не можете, не всё здесь так просто. нас травят здесь, мы все так заболеем.
МИША: он сразу был странный. сразу больной.
МАИС: эй, доктор, завали своё хлебцо, ответственный, блять, специалист. это тебе не ноги ломать, а потом на место ставить. знай разницу.
Володя привстаёт, оставаясь в руках Оли, взгляд его немного проясняется, но он продолжает мелко мотать головой из стороны в стороны.
ОЛЯ (кричит): у него неврит!
МИША (гнусно): чегоо?
ОЛЯ: неврит! бабушка моей подруги от такого умерла. это не тот неврит, про который говорят в учебниках. это болезнь, которая охватывает не только нервы, но и душу, и делает с ней очень разрушительные вещи.
МИША (раздражённо): что ты мелешь, девчёнка? какие души? почему не пишут? да ты сама слышишь вообще, что ты говоришь? это же бред – безумный, сумасшедший. книжек ты перечитала что ли этих идиотских – вылечи себя сам или религия поперёк горла? будь осторожнее, я отвечаю.
МАЙЯ: Миша, ты же врач! прояви терпение, да ёлки-палки. ты же врач…
МИША: в том-то и дело, что невозможно такое в уме держать,
(складывает руки в щепотки и резко отдёргивает их от головы)
что она говорит. это абсурд, это не придумаешь даже специально такое.
ОЛЯ (сквозь зубы): а я и не придумывала ничего.
(отворачивается)
не про всё пишут в книгах.
Володя освобождается от рук Оли, садится, обхватывая колени руками, складывает подбородок между коленками.
ВОЛОДЯ: да всё прошло, вроде бы.
СЕРЁНЯ (грустно): ну, раз прошло, Володь, может тогда и расскажешь, всё-таки, мне даже самому интересно стало.
МАЙЯ (обвинительно): Серёня, отстань ты от человека.
СЕРЁНЯ (потухая): он же сказал, что ему полегче.
ВОЛОДЯ (тихо): нет, всё в порядке. я теперь, наверное, могу, я попробую.
ОЛЯ (заботливо): точно?
ВОЛОДЯ: точно. просто, понимаете, это как свалилось на голову снегом, так и оставило маленькие ранки неправильной формы. на неё показали все возможные компасы. смотрел и таял тыквенным пирожным под проливным дождём, щёки гудят, как локомотивы, из-за приснившихся пощёчин. уезжал, тяжесть ю в голове ломая кресла, проваливаясь через пол автобуса, протягиваясь за ним вязким следом. просыпался и засыпал. не было даже подобия грязных мыслей. слышу в голове имя и плыву в образовавшемся море на животе, на стене, вращаясь нереальным штопором. и всё было так, всё как по мановению. я следил, замечал, действовал и ждал ответа на это хотя бы явной сменой действующих лиц. но они , одновременно и оставались теми же, уже привычными, с уже запомнившимися последовательностями действий, повторяющихся, как в каком-то цикле, пусть и с незначительными поправками, но при этом, действующие лица постоянно менялись, всегда возникали новые люди, образовывались новые связи, всё преобразовывалось, опять появлялись новые
(выдыхает)
персонажи. и всё варилось в сальном котле, а содержимое становилось всё менее пригодным к чему-либо. а я заснул один раз рядом, почти вплотную, проснулся и боялся шевелиться, чтобы это не оказалось частью сна, чтобы эта близость не рассыпалась чем-нибудь сухим и неприятным. вот, как твой песок, Серёня.
Серёня опускает глаза.
ВОЛОДЯ: начал бояться, сжался и почувствовал запах. невероятный. вот,
(осекается)
честно, практически невозможный. тоненькими нежными ниточками пряностей прошило мне сначала лицо, потом шею, всё тело. я сразу уже был в сетях, а теперь совсем, теперь я боялся даже дышать, потому что, если уйдёт запах, если уйдёт это ощущение, которое всегда этому сопутствовало, то что останется, когда не будет этой утопической святости, не будет никакого мира, ничего не будет. а буду ли я? останусь ли я, в какой-нибудь из своих форм, существовать без хотя бы малейшей возможности этого чуда?
Маис смотрит перед собой остановившись взглядом, сжимает и разжимает кулаки, отряхивает и так отсутствующую пыль с коленок. Маша тихонько плачет. Оля смотрит на Володю с одновременно восхищённым, сокрушённым и сочувствующим выражением глаз.
ВОЛОДЯ: так всё и было. а потом мрак – тюрьма из поражений и преображений, путешествие по притонам зла, холода и предательства. и падение, падение, падение. но за каждым падением следует взлёт. пусть маленький, но такой приятный, что ты готов заново пережить всё это, чтобы снова получить этот взлёт, маленький, но подталкивающий к действиям,
(громче)
чтобы делал ты что-то, может совершенно бессмысленное, но по какой-то внутренней убеждённости настолько верное, настолько правильное, что делать что-то иное было бы сродни преступлению против себя, наверное.
Володя встаёт, проходит мимо стены, ведя по ней рукой, останавливается, задумывается, продолжает идти, ведя рукой по стене. все молчат. Маша всхлипывает. Володя расправляет плечи, потягивается, зевает, протягивая руки в разные стороны.
ВОЛОДЯ (ободрённо): что я всё про «я», да про «я». давайте теперь про «вы». у каждого точно должна быть какая-то история, которую в другой ситуации он не стал бы рассказывать, но сейчас-то можно, раз много людей успело уже выговориться, а кто-то ещё почему-то
(тише)
ничего не сказал.
МАЙЯ (хохочет): Володь, ты какой-то действительно, действительно важный здесь человек, получается. столько эмоций, столько каких-то противоположных граней. и в этом всём один такой ты. у меня тоже есть история. может, менее интересная, но всё равно расскажу.
(улыбается)
была у меня подруга, работала на продуктовом рынке. пришла к ней на её работу , стоим, сплетничаем. звонит у неё телефон. смотрю – в глазах изменилась, рукой рот прикрыла. спрашиваю – что такое, дорогая? а она –соседка звонила, квартиру мою ограбили, поднялась на этаж , поя дверь нараспашку и внутри всё перевёрнуто. нужно бежать, смотреть что к чему, мало ли чего унесли. Майя, а ты можешь вместо меня постоять за прилавком, пока я сбегаю домой посмотрю .
я ей – ну, не знаю, я ни разу так ничем не торговала.
а она – да ладно тебе, как раз попробуешь.
и сразу мне фартук тянет. ну, я и взяла его на себя напялила. та и убежала сразу. минут 15 проходит – слышу шум какой-то от центрального входа. подходит несколько мужчин крупных: двое в куртках кожаных, один постарше в спортивном. и встают рядом, как выстраиваются! я не растерялась, говорю, здравствуйте, мол, правильно, что именно к нашей палатке подошли, у нас всё свежее. а парни нерусские какие-то, переглядываются и старший смотрит на меня и шмякает что-то грозно не по-нашему, не поняла ничего, думаю, может совещаются что бы им взять , стою, улыбаюсь, а тот, который с краю, возьми да и скажи: он тебя предупреждал, сука. а я не то, чтобы не люблю этих нерусских, я всех люблю, когда они и в дружбе, и в службе. тут я просто даже такого не ожидала. меня попросила подруга постоять, а тут кто-то подходит и такое мне говорит. ну вот серьёзно, сказал он мне это и как ведром пустым по голове – бам. и никого, кроме нас, не осталось, как будто исчезли: все эти торгаши вокруг, собаки бродячие, палатки, музыка из павильонов. осталась только я и эти парни. и мне так обидно, что из-за них мой добрый положительный мир съёжился до размеров нашего разговора. так обидно, что слёзы наворачиваются. и я стою перед ними ошарашенная, впиваюсь изнутри зубами в губу, чтобы слёзы не стали падать. и медленно им строго говорю:
(цедя)
что это вы мне сейчас такое говорите?
сказала и чувствую – а я сильная. такая прямо уверенность появилась, будто я их взглядом могу испепелить, если то понадобится. гляжу на них – те, что по бокам будто почувствовали, что что-то здесь не так, и на полшага назад вжались, а старший стоит не двигается, только прищурился как-то хищно. понял, что он не совсем с жертвой говорит, а как будто бы тоже с охотником, только не таким злым, как он, а справедливым охотником, который только по делу будет жалить и то десять раз это предварительно обдумает .
Маис ложится на пол, опирая голову о стену, смотрит в потолок. Майя быстро взводит брови вверх, проводит соединением из большого, указательного и среднего пальца от середины лба к переносице, хмурится.
МАЙЯ (вспоминая, тише): стоим, смотрим друг другу в глаза, не моргая, и мир, этот уже и без того крошечный мир, бывший размером с наш разговор, стал ещё меньше, превратился в какую-то прямую, которую и не видел, наверное, никто кроме нас двоих, а мы
(восклицает)
мы не могли уже с неё свернуть, как машины перед столкновением. и я ему, не отрывая взгляда:
(грозно)
я здесь не причём, мне наплевать, что вам потребовалось от этой палатки, меня, или каких-нибудь ещё людей. вы не имеете права вырваться сюда в спокойствие и портить его своей
(брезгливо)
первобытной агрессией.
(дробно)
вы меня поняли?
а старший мне: ты кто такая, ведьма?
а у меня глаза от этого только злее стали, чувствую, они даже подались как-то вперёд, как лопаются будто они.
говорю:
(через зубы)
я перед тобой, и не важно что ты сейчас думаешь или хочешь сказать. хотите что-нибудь купить – пожалуйста, вот вам наш! ассортимент, хотите стоять здесь и дальше, говоря всякие грязные! слова со свитой в кожаных панцирях, щуря глаза, как будто вы чем-то лучше, чем я в этом цветном фартуке или собаки, задними лапами выбивающие из себя что-то скверное. а если они ищут душу?
(громче)
вы когда-нибудь понимали, что в вас может быть душа?
(громче)
вы вообще знаете, что у вас есть душа?
и смотрю, а у него прищур уходит и он как-то мнётся стоит. а свита его кожаная куртки поправляет.
— я… да я бы.
— что да я? просто остановись как-нибудь посреди улицы и посмотри в себя, внимательно, чтобы покраснели щёки и поймал ты в себе что-то маленькое, как берёзовый листик, обшелушенный до жилок нежных его скелетика, пусть совсем на изломе, но он в тебе есть. полей его водой, возьми в горсть, подыши медленно через губы. вот где твоя душа. и вырастет она в дерево, огромное дерево, что не будет видно его макушки, даже если сядут все в вертолёт и полетят, пока хватит топлива. понял меня?
— я…
— ты. а теперь уходите, ищите свои души, и не возвращайтесь, пока не найдёте.
— извините, извините, пожалуйста.
(обращаясь к свите)
извиняйтесь.
— извините, ради бога.
— ради какого бога? идите с миром и без мира не возвращайтесь.
и они ушли. а я вздохнула глубоко раз, второй, ещё раз и постепенно мой скромный продуктовый, пусть вынужденно, временно, но продуктовый мир, оскорблённый мир, стал расправлять плечи, вытягиваться, потом закричал, как ребёнок
(нежно)
маленький такой, смешной, и всё, не хотя, но очень! охотно, встало на свои места.
МАИС: беспредельщики, блять.
МАЙЯ: потом пришла подруга, испуганная, говорит, всё перевернули, живого места нет, но ничего не взяли, наверное пугают. повадились, говорит, какие-то борзые ходить, руками махать. не знает что с ними делать. а я как скажи ей, что произошло тут, так она аж присела, плакать начала, ругается на меня. что же ты наделала , Майя, да они же всё мне теперь разнесут, а я посмотрела на неё, вокруг, и поняла, что проблемы больше нет. её и не было нигде, кроме как внутри этих людей. через полгода, приходили к ней эти же люди, снова просили прощения, дали денег, предлагали помощь, пусть даже минимальную, да хоть в чём, меня искали, а мы с ней уже не общались почти. да совсем не общались, мне и про это-то уже другие люди сказали и как-то вскользь, не зная, что я тоже
(улыбается)
часть это истории. разошлись наши дорожки.
Серёня целует её в щёку, поворачивает голову, царапая её щёку щетиной. в комнате начинает играть музыка, какая-то босса-нова, звучащая чуть медленнее, чем в оригинале.
КОНЕЦ I ДЕЙСТВИЯ
Действие II
загорается свет. люди, сидевшие ранее по стенам комнаты, стоят посреди неё и смотрят примерно в центр потолка. играет замедленная босса-нова.
СЕРЁНЯ: вроде бы, откуда-то отсюда звук идёт.
МАИС: подсадите кто-нибудь.
к Маису подходит Миша, пригибается, Маис забирается к нему на плечи, с боков поддерживаемый Серёней и Володей. когда Маиса поднимают к потолку, он вжимается в потолок короткостриженой головой, будто пытаясь выдавить невидимый люк, но терпит неудачу и принимается бить в центр потолка кулаками, страшнея в своих глазах.
МАИС: сим-сим, откройся, музыка! мне! открой двери, дух! открой двери, открой двери, открой двери!
Маис произносит по слову на удар, ускоряясь. в какой-то момент он не удерживает равновесия и почти падает, но, стоящие по бокам от Миши, Володя и Серёня, придерживают его от падения. сбалансировав, Маис продолжает озверело лупить по потолку кулаками, разбивая их в кровь.
МАЙЯ: ой! Маис, ты чего?
МАША: Маис! Маис, успокойся.
Оля кричит, начинает бежать и врезается в дверь лицом, разбивая нос, падает у двери и плачет. кровь капает на белую блузку. Володя и Серёня опускают Маиса на землю, прижимая к полу. он пытается вырваться, смотря расфокусированным взглядом в красное пятно на потолке, оставленное разбитыми кулаками. к Оле подбегает Володя.
ВОЛОДЯ: Олечка, ты чего эта! всё, последняя станция, даже проводники уже разбежались. спокойно!
Маис стонет, хрипит, вырывается.
СЕРЁНЯ: Маис, Маис! это не поможет, ты ничего так не изменишь.
МАИС (отрывисто, с паузами): как будто, правда, стена поёт. думал там какой-нибудь карман, а там теперь ебанутое страшное солнце.
СЕРЁНЯ: Маис! ты слышишь меня, Маис?
ОЛЯ (Володе): божечки, божечки. а ведь я почти убедила себя, что это такой страшный сон просто.
(вытирает рукавом кровь из под носа)
думала, пробегу через дверь и сразу проснусь.
МАИС: ебанутое солнце. где ты, нормальное солнце? освети меня в разуме и здоровии. во имя…
ОЛЯ: чепуха.
(выше)
какая чепуха.
на небе звёздочки были, а я считала их, когда маленькая была, а потом мне сказали, что их нельзя сосчитать, и я перестала. выбрала себе несколько, любимых, и смотрела только на них. придумала, что если долго мечтать, то они станут совсем близко, так, что можно будет обнять их руками. стали сниться мне часто: засыпаю в пустой кровати, просыпаюсь, а рядом со мной лежит что-то невыносимо яркое, сначала не понимаю что это, а потом думаю – да это же звезда – и сразу так блаженно становится, обвиваю её ногами, жмурюсь от счастья, прижимаюсь щекой, а она такая холодная-холодная. накрываю нас одеялом и становимся тёплыми, и как будто она уже не совсем звезда, но и немного человек, а я наоборот – не только человек, но и чуть-чуть, чуть-чуть
(показывает пальцами щепотку)
звезда.
Маис отбрасывает мишину руку, Миша вздрагивает.
МАИС: расслабься.
Миша пытается схватить руку снова, но Маис резко убирает её. Серёня ослабляет хватку и Маис садится.
МИША: вот смотрю, и волей-неволей начинаю задумываться. может и вправду этот неврит чёртов, хоть его такого и нет
(вскидывает руки, громче)
объявился. раззадорил нас всех и наделает делов.
ВОЛОДЯ: нагрянул в гостюшки, нарисовался!
МИША: кто знает, как они его у нас вызвать пытаются: может это такой вирус, или очень сильное магнитное поле, или звук проигрывают, который мы разобрать не можем, а он влияет, и, вы разве не видите, что влияет – да с нами всеми что-то не в порядке
(резче)
да мы все какие-то бешеные.
МАИС (изнурённо): доктор, блять, опять нарываешься? не живётся тебе спокойно, да, ёбаный в рот?
МИША: скажи ещё, что я что-то сейчас неверно сказал.
на пол капает кровь с разбитых кулаков Маиса.
МАИС (начиная привставать): ты не гони коней, разбери упряжку свою, травма. войны хочешь? я устрою тебе каникулы.
(сжимает кулаки, смотрит по сторонам, и, не найдя на лицах поощрения, опять присаживается)
да пошёл ты!
Маша, долгое время наблюдавшая за происходящим вокруг как-то отстранённо, хмурит нос, поднимает губы, прищуривает глаза.
МАША: был у меня друг, часто гуляли вместе, много говорили, прямо знаете так, совсем друг другу доверяли, такое нечасто бывает. могли какие-то вещи такие обсуждать, которые не с каждым человеком обсуждать, довольно личные. и знакомых общих куча. больше парней, конечно. у меня подруг не так много, как-то сложилось так, что мне с ними как-то интереснее, всегда за своего принимали, пацана. как-то так вышло, что мы познакомились и сразу стали общаться плотно. полгода общаемся, год, и начинаю замечать, что он всё время какой-то грустный ходит. сначала думала, может на работе устаёт, мало ли. видимся почти каждый день, и он всё мрачнее и мрачнее. спрашиваю – ты чего какой-то груженый, как вол натруженый? а он – да нет, всё в порядке, это так, сезонное. а я говорю: что-то у тебя что не сезон, то одно и то же выражение лица. нет, говорит, это всё временные меры.
(грустно улыбается)
я и поверила.
часто у друзей общих тусовались дизайнеров, вечно они что-то устраивали. танцуем рядом, он пьяный уже, а ростом чуть пониже меня, но почти не заметно,
(медленнее)
целует меня в щёку. робко как-то, как будто боится чего-то
(быстрее, громче)
но решительно так. думаю, чего это он, ну. наверное захотелось так, друзья ведь поступают так иногда. стала улыбаться. тем более, думаю, пьяный.
(громче)
да мало ли что!
(пауза)
Оля прижимает нос рукавом, немного запрокинув голову назад. Майя ложится на колени Серёне. Володя сидит на корточках и чешет подбородок.
МАША: а потом, опять на какой-то вечеринке были, а я тогда с парнем вязалась, не то чтобы встречались, там непонятное что-то было с ним. смотрю, сидит Кирилл в стороне от всех. мешки такие под глазами, и чуть не плачет. я к нему подсела рядом, говорю: Кирюш, да что такое-то с тобой? лица же нет!
сидит молчит, а потом на меня глаза поднимает: я тебя люблю, Маша. а я ему: я тоже тебя люблю, потому и беспокоюсь. у меня и нет больше друзей таких, давай, рассказывай в чём дело. а он: нет, ты не понимаешь. я люблю тебя. смотрит на меня ещё пару секунд и опускает глаза. меня как лопатой грязной по голове огрели. встал в горле комок и пошевелиться не могу.
(тише)
мир перевернулся.
а голова сразу вспомнила, что он всё время смотрит на меня как-то иначе, чем на других, и, прощается когда, обнимает крепче, чем другие обнимаются. но ведь он хороший такой. говорю: Кирюш, что это за шутки такие? – молчит. ну, думаю, приехали. а мной много тогда кто интересовался, со всех сторон, лезли и лезли. смотрит перед собой и говорит: ты мне понравилась ещё до того, как мы были знакомы. увидел, думаю, ёжичкин сапожок, какая милая. провалился. а потом познакомились и совсем. бездна. всё больше и больше, шире и темнее. а ты же всегда – то к тебе кто-то клеится, то ты к кому-то. и одна часть меня думает – раз так уж, так пусть у неё всё будет хорошо. хотелось, чтобы тебе было хорошо. а другая часть – да кого я обманываю, это же невозможно так, я же каждый раз, когда вижу тебя с кем-то другим, во мне какая-то маленькая частичка умирает. умирает насовсем. и, знаешь, я раньше даже не думал, что способен такие чувства переживать, что они могут во мне такие появиться. такое ощущение, что мой мир, моя солнечная система, состояла только из тебя – ты была солнцем, а вокруг тебя вращались планеты – мои ощущения. вроде бы обычные, ничем не примечательные губы, а смотрю на них – они как маленький зверёк – и так, и сяк, смотрю – не могу оторваться. знаешь, как я понимаю, что люблю кого-то? обычно, смотришь на кого-то красивого и в первую очередь представляешь его в постели, фантазируешь, а я когда люблю – я просто не могу себе так его представить – стыдно становится, как же она же такая, такая, как можно её, такую чистую, такую особенную представить без одежды, да и вовлечённой в такой процесс. очень стыдно. но при этом, осознаёшь, что тебе больше всего хотелось бы сейчас этого, да даже, ну его к чёрту этот секс, просто лежать, прижавшись друг к другу, и ощущать тепло.
(громче)
да о чём говорить, я раньше никогда не думал о создании семьи,
(крепче)
даже приблизительно об этом не задумывался – не важно: один я в этот момент или с кем-то. а как-то были с тобой на концерте, смотрю на твою спину и уже плыву, думаю, флотские же мореходские пережаренные макароны, какие бы могли получиться дети. подумал и замер. и с каждой встречей, с каждым взглядом, сильнее и сильнее замирал. засыпаю, в голове — Маша, Маша, Маша, просыпаюсь – Маша, Маша, Маша. и хожу, как кура без зерна, как пьяный хожу . а время идёт, ничего не меняется, и совсем тошно от того, что я на происходящее никак повлиять не могу. и осознаю это. а что делать? ждать? а чего ждать? у моря погоды? какая погода, если вся рыба давно на песке и скоро совсем высохнет, хоть закусывай. нам лучше не видеться какое-то время. встал, попрощался и ушёл.
проревела всю ночь и потом полдня. очень хотела ему как-нибудь ответить, а не знаю как.
(вытирает слёзинку тыльной стороной ладони)
сны стали сниться такие, что потом в себя не могла прийти.
снится, знаете, на собачьих бегах перед псами вывешивают кусок мяса, чтобы они за ним бежали. так вот я была этим куском. и собака бежит за мясом, никак не может догнать, а другие звери, какие побыстрее, обгоняют, ухватывают зубами по чуть-чуть и убегают. а мяса всё меньше и меньше. и даже, если представить, что пёс когда-нибудь его догонит, ему ведь ничего там не достанется. страшные сны.
и понимаю, что, наверное, он этот пёс, а сделать ничего не могу, он ведь друг. стена.
потом начали с ним общаться снова. понемногу как-то, расслабленно. и, вроде бы, всё прошло, завяли все грядки на огороде. а сейчас понимаю, что ничего не прошло, всё так же.
(плачет)
Володя смотрит в сторону Маши, потом в сторону Оли, потом в сторону Маши, силясь понять кому в большей степени нужна поддержка. всё-таки подходит к Маше и обнимает её за плечи рукой. Маша прижимается к его груди, плачет.
СЕРЁНЯ: грустные мы с вами люди, друзья мои. я бы выпил сейчас.
Майя одёргивает Серёню за рукав.
СЕРЁНЯ: ну а что здесь ещё делать?
ОЛЯ (неуверенно): ждать?
СЕРЁНЯ: а чего ждать-то?
Майя опять одёргивает Серёню за рукав.
СЕРЁНЯ: ну что?
МИША: вот все говорят ждать. а, правда, чего ждать, если никто не знает чего ждать. чувствуете, даже обстановка какая-то уже не такая расслабленная, как в самом начале.
МАИС: а откуда она слишком расслабленная будет, если… вот, вы знаете где мы сейчас?
ПРОСТИТУТКА: нет.
МАИС: а знаете зачем?
ПРОСТИТУТКА: нет.
МАИС: а понимаете, почему именно мы?
ПРОСТИТУТКА: нет.
МАИС: во, Клава, меня понимает!
ПРОСТИТУТКА: я не Кл…
Проститутка не успевает договорить, потому что Маис пихает её локтём под бок и начинает гоготать.
МАИС: расслабься, Нинка, я хохочу.
ПРОСТИТУТКА (раздражённо): твои шутки, как жопа утки.
Маис смеётся громче. Оля утирает рукавом нос. кровь больше не идёт. немного крови размазалось по лицу.
ОЛЯ: в детстве всякое было. я была робкой такой, боязливой. мама говорила мне, что я особенная: самая красивая, самая умная. так, наверное, все родители говорят. сверстники бегали везде, лазили по домам горелым, прятали всякие взрослые журналы. а я боялась с ними носиться. я лучше предпочитала немного со стороны за всем этим смотреть.
была у нас девочка с такими, знаете, грубыми чертами. за ней всегда дети помладше бегали, видимо в этой сдержанной сердитости они видели какой-то авторитет. один раз днём спала, просыпаюсь, вышла на улицу летом, а эта девчонка с кучкой младших ребят стоит с краю двора рядом с двумя собаками, которые спина к спине застряли…
(смущается)
занимались любовью. и никак не могут оторваться. стоит рядом с ними и так восторженно смотрит на собак и детям говорит: смотрите! смотрите! вот любовь, вот чувства, вот отношения! смотрите, как это прекрасно, как два попугайчика неразлучных. таинство такое, волшебство!
а собаки пятятся в разные стороны и не могут оторваться друг от друга, скулят на всю улицу. а девчонка прыгает рядом с ними в каком-то нездоровом восторге, пальцем показывает. дети не могут понять, что они имеют в виду, совсем маленькие, даже не знают что такое эта любовь, что это за такие отношения. а собаки скулят. она тоже ещё ребёнок, но они совсем дети. в их мирках ещё нет таких понятий, и они стоят и смотрят на неё и собак этих грустных с открытыми маленькими ртами. впитывают, шепчутся. а девочка носится вокруг, как юла, умиляется, как какой-то странный шаман в форме грубоватой девочки, которая из-за большого роста не выглядит как девочка своего возраста, да и как просто девочка она не очень выглядит, она где-то между этого понятия. а вместо бубна – руки, которыми она обхватывает лицо, как маленькими плёточками ударяет пальцами воздух, приближая и отдаляя к себе эту обычную для собак и необычную для остальных картинку из дворовой природы.
а я знала, что такое любовь. может быть, недостаточно точно, из фильмов, каких-то наблюдений, но примерно представляла. и решила, что, раз эта девочка так восхищается этой любовью, пусть даже и с неудачным примером, пусть даже неправильно восхищается, то я хочу, больше всего хочу, чтобы меня кто-нибудь любил и я кого-нибудь любила. поняла это и засияла, сама удивляясь почему так.
МАЙЯ: милая,…
ОЛЯ: поняла я тогда и до сиих пор с этим живу. начала искать то чувство, но его, как известно, не выбирают, его не продают в магазинах.
(шмыгает носом, хихикает)
познакомилась с байкером на пять лет старше, не сразу тогда, а потом, я уже школу кончала. завертелось что-то, закружилось, стали жить вместе в гостинке в спальном районе. я тогда подрабатывала в рекламе. все соседи пили, ругались, а у нас всё было скорее спокойно, чем нет. он был мечтателем, и, как любой мечтатель, выпивал, но не так много, как соседи, и вид у него был более человеческий. как выпьет , становится грустным, и, если его из этой грусти пытаться вытащить, мог стать раздражительным резко, несколько раз даже кулаком замахивался. дорожил своей грустью. как будто бы, находясь в ней, понимал, что как бы он себе всё не представлял, всё получится несколько иначе.
ВОЛОДЯ: да так часто бывает. чиво уж.
ОЛЯ: часто может и часто, но у меня это было в первый раз. жили в этой гостинке, как в спасительной клетке, в маленьком, искусственно созданном мире приблизительного уюта. он заботливый был. а потом мне стали предлагать всё больше и больше съёмок, приглашать в другие страны по контракту. я сначала отказывалась, а потом решила, а когда ещё я смогу за границу, если не сейчас. сказала ему – согласилась, на 2 месяца. он сразу в лице изменился, глаза осунулись. говорит тихо, ладно, едь. я тому сразу не придала большого значения, всё-таки, сильно мне захотелось куда-то вырваться. он совсем грустный стал. говорю, всё будет хорошо. кивнул. и я уехала.
контракт был в Корею. оказалась там, как в другом мире – совсем другие люди, совсем другие ощущения. завела друзе. кто-то пытался учить язык, а я просто вбирала в себя всё самое лучшее: архитектуру, улыбки, пищу, настроения. звонил мне каждый день, очень ревнивый был. спрашивал, как себя чувствую, чем занимаюсь, не трогает ли кто, помню ли я вообще о нём. отвечала, что всё прекрасно, весело, хожу на экскурсии, вечеринки, никто не пристаёт. конечно помню о тебе, милый, тебя всегда помню, как можно о тебе забыть, если ты меня ждёшь и я отсчитываю дни перед тем, как уеду наконец отсюда к тебе, в наш дом, очень, очень соскучилась. спрашиваю, а как у тебя дела? хорошо. но говорит это каким-то не своим голосом, как будто что-то неуловимо стало другим. говорю, всё в порядке? молчит, а потом тихо: да, да, просто день был тяжёлый. и я вроде и успокоилась, но вроде и напряглась.
соврала ему, чтобы не беспокоить. естественно, я пользовалась вниманием, а оно окружало меня со всех сторон – яркая одежда, косметика, публичные места. иногда требовалось сделать вид, что я кому-то симпатизирую, чтобы обеспечить подписание выгодного контракта, иногда просто было приятно пофлиртовать. но я держалась, принимала подарки, подмигивала где надо, но хранила верность. а он звонил, звонил и говорил с каждым разом всё тише и тише. иногда даже приходилось переспрашивать. и всегда он говорил, что всё хорошо.. а мне уже осточертели эти фотографии, лица, вспотевшие поверх тонального крема восковыми масками. и такое ощущение тяжёлое, что я сижу в машине и еду всё быстрее и быстрее. и вроде бы так здорово всё, да тормоза не работают.
прошло два месяца, меня стали уговаривать остаться, пророчили мне известность, деньги, но я понимала, что, если сейчас не вернусь, то с Захаром может что-то нехорошее произойти. отказалась. приезжаю домой – на входной двери вмятины. захожу внутрь и сразу запах такой спёртый ударяет. кричу: Захар! Захар! тишина. по полу всякий мусор лежит, липкое что-то. пытаюсь свет включить – не работает. в зале из бутылок выложен крест. на кухне стопками грязная посуда. на стенах какая-то ржавчина. вижу, что нет его, а все равно кричу: Захар! Захар! Захар!
убралась, проветрила, как смогла, вынесла мусор, и села посреди комнаты, руки по бокам повесила, как старые мочалки. чего ждала – кто знает. я вот не знала. а он так и не вернулся: ни через час, ни через два, ни через день, ни через месяц. стала спрашивать у соседей, друзей – сказали, что из квартиры он почти не выходил, ни с кем связь не поддерживал и вообще как будто прозрачным каким-то становился. я спросила: как это прозрачным? а соседи – ну, вроде бы и человек, а потом он вроде и есть, и могут его увидеть все, но как будто растворяется в чем-то, бледнеет и про него уже редко кто вспоминает, могут даже не заметить его на фоне города. стала вспоминать последние с ним разговоры – он совсем тихо говорил, неразборчиво, так что я совсем ничего не понимала. Захар! Захар! а он опять что-то еле слышно бормочет хоро..хоро..шо.. как будто и правда его что-то растворяло и постепенно растворило совсем.
МИША: нас тоже растворяют. сначала мы все заболеем, чувствуете, у многих уже начинаются симптомы
(переходит на шёпот)
это
(произносит взрывом)
паника.
я сразу чувствовал, что нас как-то испытывают, только не мог понять как. даже музыка эта, это очень опасно. можно остаться в ней навсегда. нырнуть и не вынырнуть.
у Оли расширяются глаза.
МАЙЯ: нечего нас пугать. пусть так будет уже , как есть.
Маис облизывает засохшую кровь с кулака, смотрит на Мишу, хмурится, цокает языком, вздыхает и отворачивается.
ПРОСТИТУТКА: да выключите вы эту музыку!
МАЙЯ: тише. тише.
МАША: лучше не нарываться, наверное, мы не знаем кто за этим стоит.
у Маиса закрываются глаза, но он старается не засыпать.
МАИС (приоткрывая глаза): как вы думаете?
СЕРЁНЯ (успехаясь): это для тебя важно сейчас?
МАИС: да как-то ровно всё, я так, разговор поддержать.
(хохочет)
ПРОСТИТУТКА: когда я вижу мудаков, я начинаю бежать. не знаю, как у вас, а я с некоторых пор решила взять это за правило. хватит копить укусы.
ВОЛОДЯ: это ты к чему, ясноокая?
ПРОСТИТУТКА: чтобы не было молчания. если кто-то начинает молчать, я вообще не вывожу. молчишь себе по телефону, молчишь, а какие-нибудь олени собираются за делом.
МИША: я вот щас вообще ничего не понял.
(оборачивается по лицам)
СЕРЁНЯ: кстати, про молчание. Миш, ты один остался.
МИША: в смысле?
МАША: ты один не рассказал ещё свою историю.
МИША: так, а что мне сильно рассказывать?
МАЙЯ: да что угодно, всё равно сидим, хоть время скоротаем.
ВОЛОДЯ: говорила мне мамка, едь на Север, там спокойно. хоть ты большой молодец, хоть малый, хоть леденец на палочке, найдёшь себе занятие.
ОЛЯ (тихо): Володь, подожди, пусть он выскажется.
МИША: о чём говорить-то?
МАИС (сонно): доктор! я тебя убеждаю. заводи шарманку.
МИША (опуская голову): вот мы садим тут, друг на друга подначиваем, а у меня всё было как у обыкновенных людей. было лет 6 мне, часто ездил на дачу к родственникам. был у меня там товарищ. делать нечего целыми днями, насмотрелись на взрослых с сигаретами, стали рвать травы какой-то стебельки и курить. запах был отвратительный, как сейчас помню, но дым – как сгущённое молоко. чувствовали себя взрослее, что ли. а один раз я внутрь стебля посмотрел, а там маленькие жуки ползают – так страшно стало, что не только этой травой дымить перестал, так и вообще стал огня бояться и насекомых. даже мухи пугали – кричал и махал руками, чтобы они скорее улетели. у этого парня была сестра старшая – они были корейцы. увидел, думаю, вот она – моя разрушительница люстр. а она редко приезжала. приедет – смотрю за ней из кустов в бинокль, хожу, как персонаж мультфильма в нарисованных ботинках.
Маис засыпает.
МИША: уедет — места себе не нахожу. но понимаю, я-то ещё совсем маленький, мне ничего не светит, ни фары, ни фонари.
(смотрит на лампы, свисающие с потолка)
это как сидеть в аэропорту и провожать поезда. закрываю себя на замок, прячу ключик, а потом открываю, а там то же самое, только выросло, как дрожжевое тесто, и на людей кидается. залезу на чердак, смотрю через бинокль далеко-далеко и везде мне мерещится она и целует её в губы какой-то мальчишка без лица. но головой-то я понимал, что если выросли цветы, значит сделал это ты. сжимаю кулачки, жмурюсь – пусто. потом в больнице лежал, вроде вылечили. решил стать врачом. а я здоровенный был.
Маис, падая на бок, просыпается.
МАИС: радостен. передавай поздравления. мне скоро нужно будет идти.
Маис встаёт. все смотрят на него. Оля медленно переводит взгляд на Маиса, поводив головой,
падает набок и начинает хрипеть. музыка выключается.
Маис бросается к Оле, хватает её за одежду и начинает с силой трясти.
МАИС: вылей её! набери свою любовь в термосы, сохрани, почувствуй, что-нибудь новое, и вылей её скорее, чтобы ничем не успела испортиться.
Маис пинает Олю ногой в бок и продолжает пинать. к нему подскакивает Серёня, Миша, Володя, Майя, пытаясь схватить его, но он скидывает руки с себя, уворачивается, продолжая пинать громко хрипящую Олю.
МАЙЯ (испуганно, всхлипывая): Маис! Маис! Маис! что ты делаешь?!
СЕРЁНЯ (кряхтя): Маис! прекрати! с ней что-то не…
МАИС (громко): что-то не так? ты это хотел сказать? с нами всеми что-то не так. с самого начала, как только мы родились.
Маша обхватывает колени руками и сотрясается в плаче.
МАИС: люди едят – потому что не знают, люди пьют – потому что не знают, люди плачут, потому что не знают, люди тонут, потому что не знают, люди рождаются потому что не знают, людей рвёт, потому что не знают. ничего,
ничего, ничего.
гаснет свет.
раздаётся щелчок.
загорается свет.
в комнате никого нет. лампы мигают. посреди комнаты стоит стул.
раздаётся стук в дверь.
КОНЕЦ II ДЕЙСТВИЯ
КОНЕЦ ПЬЕСЫ.
03.08.13-06.09.13