О том, трудно ли жить с неординарным, талантливым человеком, об испытаниях и радостях, соотношении духовного и материального мы поговорили с Ольгой Васильевной в ее светлой и уютной московской квартире, где повсюду напоминания о Мюде Мечеве, его картины, этюды, наброски.
Творчество народного художника РФ, члена Российской академии художеств Мюда Мариевича Мечева хорошо известно ценителям искусства в России и за рубежом. Долгие годы жизни — мастер ушел от нас на девяностом году, 27 сентября 2018-го — он много трудился, испытал вкус известности и славы, не раз становился лауреатом престижных премий и наград. Картины Мюда Мечева находятся в коллекциях различных музеев мира и частных собраниях.
Пейзажи и портреты кисти М. Мечева, иллюстрации к «Калевале», «Повести временных лет», Новому завету вошли в золотой фонд российской культуры. Однако вряд ли такая самоотдача была бы возможна, если бы рядом с ним не было его любящей супруги, помощницы и соратницы Ольги Васильевны Хлопиной-Мечевой. Вместе они прожили сорок семь долгих и счастливых лет.
Когда я видела их вдвоем, казалось, что Мюд и Ольга – единое целое, так они поддерживали, вдохновляли и нежно дополняли друг друга. Жена помогала М. Мечеву с организацией выставок, составлением каталогов, брала на себя не только хозяйственные, но и деловые хлопоты, полностью освобождая мужа для творческой работы. До сих пор в разговорах она называет мужа ласково – Мюдочкой.
— Ольга, как вы познакомились с Мюдом Мечевым?
— Все вышло довольно случайно. В 1971 году мы столкнулись на Ленинградском вокзале, как Вронский с Карениной. Оба ждали прибытия поезда из Хельсинки. Мой папа служил дипломатом в посольстве СССР в Финляндии, я ожидала приезда мамочки. А Мюд Мечев, который был уже достаточно известен, имел определенные связи в Суоми, встречал генерального секретаря общества «Финляндия-Советский Союз» Кристину Порккала. Она, кстати, потом всегда с гордостью спрашивала: «Вы помните, кто вас познакомил?». Мюд сразу меня привлек: красавец, активный, интересный. Он замечательно говорил.
Мы оба тогда были молодые, легкие на подъем, я к тому времени уже развелась с мужем, Мюд расстался с первой женой. В воздухе витали отголоски свободы шестидесятых. Все закрутилось очень быстро: пробежала искра, вспыхнула страсть с первого взгляда! Любовь пришла гораздо позже, когда мы поняли, что смотрим на мир одинаково.
— Всю жизнь Мюд Мариевич был связан с Карелией, для москвича это удивительно. Почему он так любил северные края? Как попал сюда впервые?
— Мюду Мечеву было девятнадцать лет, когда он решился принять участие во Всесоюзном конкурсе иллюстраций к карело-финскому эпосу «Калевала». Об этом памятнике мировой литературы он не знал абсолютно ничего, но название ему отчего-то понравилось. Мюд пошел в библиотеку, взял книгу, прочел и был ошеломлен тем, насколько созвучными оказались ему древние руны, лиричные описания природы, пронзительные человеческие переживания, пафос общего трагизма повествования. Эпос находился абсолютно вне границ современности, красных флагов, речевок, политической двусмысленности и фальши.
К тому моменту Мюд Мечев бросил Строгановское училище, в которое поступил в пятнадцать лет, — политэкономия и марксизм-ленинизм были ему ненавистны. Его мама Мария Матвеевна Мечева очень возражала против такого решения. Она происходила из большой семьи, среди многочисленных ее ответвлений – род священника Алексея Мечева, ныне причисленного к лику святых. Отец моего мужа, художник Константин Константинович Пантелеев-Киреев, корнями из древнего рода, записанного во многих столбовых книгах. Его прямой предок Семен Киреев вместе с князем Пожарским считается основателем храма Казанской Божьей матери на Красной площади. Вплоть до революции у бабушки Мюда Зинаиды там было свое особое «киреевское» место. Дедушка — выходец из сибирской семьи Пантелеевых, служил лесничим Забайкальского округа, получил личное дворянство.
После 1917 жизнь полностью изменилась, временами голодали, а в сталинские годы Константин Константинович был репрессирован за троцкизм, отсидел в лагерях срок и умер на поселении. Сына растила мама. Несмотря на все ее бурные протесты и резонные опасения за будущее, Мюд настоял на своем, перевелся из Строгановки в Высшую художественную школу, где проучился год. Отмечу, что тесная связь с мамой сохранялась всегда, мой муж был внимательным и любящим сыном. Когда в силу семейных обстоятельств Мария Матвеевна осталась без крыши над головой, он оставил искусство на два года и занялся строительством кооперативного дома, чтобы обеспечить маме жилье.
После знакомства с «Калевалой» юный Мюд бросил учебу, стал прятаться от армии и готовить наброски на сюжеты северных рун. По рекомендации матери для серии рисунков он выбрал девиз «Вперед, заре навстречу!» и отправил иллюстрации на конкурс. Перед Новым годом Мюдочка неожиданно получил письмо, уведомляющее, что его картины заняли почетное третье место. А вскоре в Москву из Петрозаводска приехал директор издательства «Карелия» Сергей Иванович Лобанов и заключил с ним договор. Это было первое и единственное официальное предложение о работе за всю творческую биографию мужа. Все остальные идеи он привносил и реализовывал сам. С.И. Лобанова Мюд всегда вспоминал с огромным теплом и благодарностью.
Победив в конкурсе, он решил немедленно ехать в Карелию, поскольку по-настоящему трудиться над «Калевалой», на его взгляд, можно было только там. Двадцатилетний Мюдочка, еще мальчишка, собрался и уехал в село Соломенное, что под Петрозаводском. Поселился у чудесной женщины Анны Степановны Красиковой, которая знала немало историй, легенд и щедро ими делилась. Близким другом тех трудных лет был священник церкви Петра и Павла в Соломенном, отец Александр Ермолаев, поддержавший нищего, никому не известного художника. Он считал, что молодому человеку нужно было идти по духовной стезе.
Любимым героем Мюда в «Калевале» стал сказитель Вяйнемейнен. Но привлекала его и одна из самых сложных сюжетных линий эпоса – трагическая история Куллерво. Я думаю, что интерес связан с очень личными переживаниями, детством самого Мюдочки, тяжелыми эпизодами его жизни. Еще он очень любил женские темы «Калевалы», относился к ним с вниманием и трепетом. В своем осмыслении содержания нередко естественным образом отталкивался от природы, которая подсказывала ему образы и композиции, поэтому многие картины того времени – необыкновенный микст реализма и метафоры.
Поначалу Мюд самонадеянно полагал, что справится с замыслами за пару лет, но в итоге «Калевала» взыскала семилетие его жизни, забрала всю силу, энергию. Закончив иллюстрировать эпос, он попал в больницу – гемоглобин резко упал, Мюдочка предельно исхудал, стал доходягой, буквально качался на ветру. И это был только первый подход к эпосу, сразу вознесший его на олимп в художественном мире!
После выздоровления окрепший Мюд решил оставить сложные темы в искусстве и пожить в свое удовольствие, писать картины на продажу, наслаждаться деньгами и свободой. Так прошло еще шесть лет. В один прекрасный день 1964-го года случилось аутодафе: художник собрал все работы того периода и сжег во дворе, в Москве на улице Усиевича. Ему казалось, что он остановился в творчестве, перестал развиваться и воплощать новые идеи, стал никчемным и примитивным, а значит, нужно освобождаться от прежней жизни и начинать все заново. К слову, тема огня возвращалась к Мюду и позже: в моей квартире произошел сильный пожар, уничтоживший все вещи, кроме картин, книг, находившихся за стеклом, и драгоценностей. Мы не стали горевать и рассудили, что просто произошло очищение пространства и нужно наполнить его новыми образами.
В 1967 году Мюд взялся за осмысление эпоса повторно, уже имея в арсенале широкий набор технических возможностей и высоту обретенного опыта, мастерства. Его друг Герман Ратнер, великолепный гравер, обучил его многим приемам и секретам ремесла. Художник вернулся в Карелию, поселился в Петрозаводске и по зову души вновь приступил к иллюстрированию «Калевалы». Еще семь лет он посвятил любимому эпосу. Параллельно возводил дом на Бараньем берегу, который оставался нашей обителью до последних лет. В 1971 году он его достроил – и вскоре мы встретились.
В карельский период у нас сложился близкий круг общения среди творческих людей Петрозаводска. У Мюда было немного друзей, но все настоящие. Перечислю их: Лео Ланкинен и Суло Юнтунен, Борис Поморцев, Владимир Машин и Тертту Викстрем, Антти Тимонен, семьи Грунтовых, Белозеровых, Шлейкиных, Клишко, Колмовских и Генделевых.
— Расскажите, как Мюд Мечев работал над картинами? Был ли у него свой, особенный творческий метод?
— Рассуждать о теории живописи муж однозначно не любил. Также не переносил разговоров о муках труда. В искусстве делал только то, что хотел, наверно, поэтому был очень счастливым человеком. Для него работа являлась радостью. Я не знаю больше ни одного художника, кто бы в той или иной степени не прогибался бы перед властью или заказчиками. При всем неприятии советского режима, Мюд свою позицию никогда не декларировал, не участвовал в акциях протеста, ничего не подписывал. Он просто не делал того, чего не желал, и был абсолютно честен в своем творчестве. Железный человек! Считал, что если труд не приносит радости, значит, призвание чужое, надо его оставить и продолжить поиски своего. Наверно, поэтому ему постоянно улыбался успех.
Муж упорно работал ежедневно, никогда не тратил время на ерунду, не отвлекался, поэтому успевал многое. Даже мастерскую оборудовал в квартире, чтобы не терять драгоценные часы на дорогу. Вставал в пять утра, делал зверскую зарядку с гантелями, принимал ледяной душ, легко завтракал горячей кашей и яйцом, для бодрости пил очень крепкий чай. В шесть часов уже стоял у мольберта. Рисовал до обеда, варил себе суп из пакета с картошкой, свеклой и луком, потом отдыхал. В быту был совершенно непритязательным. Вечера посвящались встречам с друзьями, прогулкам, походам в музеи, кафе, ресторанчики. Иногда он выходил гулять в центр без меня, тогда ужинал в его любимой пельменной.
Мюд много читал специальной литературы, постоянно самообразовывался. С большим почтением говорил о своем первом учителе, старом мастере Андрее Васильевиче Елисеевнине. Очень ценил пейзажиста и портретиста Ивана Ивановича Захарова. Глубокие отношения у него сложились с Павлом Дмитриевичем Кориным, известный живописец с юности считал Мечева готовым художником.
Мюдочка был очень разносторонним человеком, пробовал себя и на литературной стезе: написал и опубликовал роман «Портрет героя», повести. Он очень любил те произведения, которые иллюстрировал, находился также под большим впечатлением от книг А. Платонова, в последние годы увлекся С. Довлатовым. Жадно овладевал новыми знаниями всю жизнь. В 90-е годы он открыл для себя своеобразный мир Эгона Шиле, был потрясен и вдохновлен, без стеснения говорил, что у этого художника ему надо учиться. При том, что уже выросло поколение тех, для кого сам Мюд стал мэтром!
Творчество удерживало мужа в стабильном состоянии, балансировало его. У нас в семье все страстные, пылкие, беспокойные. Мюд признавался, что если бы не было любимого дела, он непременно стал бы алкоголиком или попал в тюрьму. Искусство забирало у него всю агрессию, излишние эмоции. Закрывалась дверь в мастерскую – отрезались любые проблемы и волнения. Художник становился слепым и глухим к внешнему миру, полностью сосредотачиваясь на работе. Я не раз наблюдала такие состояния во время создания этюдов в совместных поездках. Мюдочка просто переставал воспринимать окружающую действительность, концентрируясь в пространстве наброска. В творчестве он удивительно спокоен и гармоничен.
Начиная с 1988 года, мы много путешествовали – иногда по пять раз в год выезжали в Европу, чтобы Мюд мог получать новые впечатления, развиваться, расти в мастерстве. Размещались скромно, ходили пешком, зато посетили бессчетное количество музеев, галерей, библиотек, интересных мест. Муж обожал Рим, очень любил Финляндию, она казалась ему родной из-за северной природы, друзей, Карелии и «Калевалы».
Вдохновения Мюд никогда не ждал специально, относился к этому явлению сдержанно. Правда, в те годы, когда трудился над Новым заветом, рассказывал с удивлением, что чувствует, как некто водит его рукой – прежде такого никогда не возникало, объяснить это явление с точки зрения здравого смысла он не мог. Такое происходило только во время создания иллюстраций к Библии.
Думаю, к евангельским сюжетам Мюд пришел совершенно закономерно, последовательно осмыслив художественно другие крупные формы – «Калевалу» и «Повесть временных лет». Хотя само мгновение принятия решения кажется довольно необычным. Мюду исполнилось шестьдесят, он стоял на балконе и размышлял, что делать дальше. Планировал непременно жить и трудиться еще двадцать лет, без большой работы просто не мог существовать. И тут на плечо ему сел белый голубь… Муж сразу понял, что возьмется иллюстрировать Новый завет.
Когда он объявил мне об этом по телефону, я не могла сдержать эмоций – о подобном даже мечтать не смела! Все темы он придумывал сам, я ни разу в жизни не подсказала ему ничего, в этом смысле я не была музой. Над Новым заветом Мюд трудился двадцать пять лет. На это время я фактически освободила его от любых других обязанностей – творчество требовало абсолютного погружения, забирало силы и жизнь. Зато он смог воплотить то, что хотел.
Мастерская мужа всегда была закрытой для меня территорией, там он уединялся, отключался от реальности и творил, не отвлекаясь ни на что, поэтому мы до последних лет жили раздельно. В моей квартире всегда шумно и весело, открыты двери, приходят знакомые и друзья. А мастеру для концентрации необходимо одиночество. Он не мог рисовать, если рядом находились люди. Прежде Мюдочка никогда не советовался со мной по поводу искусства, до поры не нуждался ни в чьем мнении. Я начала подключаться к его работе только после того, как в 2000-м году у него случился инфаркт с осложнениями на глаза. Это событие поменяло наши отношения, муж стал впускать меня в свой творческий мир, мы еще больше сблизились, с тех пор я всегда была рядом.
К почестям, славе, деньгам Мюд относился спокойно, никогда не искал наград – они сами к нему приходили, совершенно органично. Убеждена, каждый получает то, чего заслуживает: моему мужу на долгом пути сопутствовали успех и удача.
— На каком фундаменте держался ваш союз?
— На любви, которая не проходит с годами. Если чувство исчезает, растворяется, превращается в дружбу, ответственность, долг – это не любовь. Мы жили счастливо, радостно, творчески — очень хорошо! Ни разу за все годы не поссорились, я уверена, что конфликт разрушает отношения. Моя дочь от первого брака Оля-маленькая зачастую ладила с Мюдом лучше, чем со мной. Он знал ее с двух лет, в сложных ситуациях умел понять, успокоить, договориться. Необыкновенный человек! Он часто повторял, что ему повезло меня встретить. А я всегда возражала и говорила, что на самом деле я счастливица. Даже порой переходила с ним на «Вы», чтобы подчеркнуть высоту моего отношения.
Муж был удивительно красив и благороден не только внутренне, но и внешне. Женщины всегда его любили, в любом возрасте. Поэтому обоюдная легкая ревность была нашей игрой, поддерживала в тонусе. Мы никогда ничего не выясняли. После шестидесяти лет облик Мюда стал меняться, он сделался совершенно седым, похожим на библейского патриарха. В лице проявилась скульптурность, я еще больше восхищалась его строгой выразительностью.
Возможно, наши чувства сохранились на десятилетия такими сильными, поскольку мы большую часть времени не жили вместе. У каждого была своя квартира, я до пятидесяти пяти лет трудилась в науке. Да, ежедневно вечерами мы встречались, ходили в кафе, гуляли, а каждую пятницу муж приезжал к нам с дочерью и оставался на выходные – вот это был праздник, отдых, счастье! Но в воскресенье поздно вечером он возвращался к себе, с раннего утра в понедельник начиналась работа. Каждый год летом я на два месяца приезжала в Карелию на Бараний берег, готовила завтраки, обеды и ужины, ухаживала за Мюдом. Распорядок сложился неизменный.
Постепенно я взяла на себя все финансовые хлопоты, ушла из института, не стала защищать докторскую. Коллеги смотрели на меня как на сумасшедшую. Но я понимала, что художник не может творить и одновременно заниматься бизнесом, беспокоиться о деньгах. У творческого человека обязательно должен быть рядом кто-то, берущий на себя хлопоты, согласования, организацию поездок, встреч, досуга. Поскольку в университете я осваивала экономическую кибернетику, защищалась по математическим рядам распределения, далее занималась экономикой культуры, у меня хорошо структурированы мозги, и управление делами Мюда не стало в тягость. После того, как ему исполнилось восемьдесят два, муж переехал ко мне, превратив мою спальню в маленькую мастерскую. Так мы прожили вместе шесть лет.
В последние месяцы, когда Мюд уже совсем плохо себя чувствовал и находился в центре опеки, я ежедневно приходила к нему, обнимала, целовала, не могла надолго разлучаться. У нас была постоянная потребность в физическом контакте, чувственных прикосновениях. Именно по тактильным ощущениям я сейчас тоскую более всего. В остальном – муж по-прежнему рядом со мной, я не ощущаю потери. Мы никому ничего не должны в этой жизни – можем только любить.
— Мюд Мариевич боялся смерти или был к ней равнодушен?
— Скорее, он заранее готовился к ней. Сейчас я скрупулезно и точно выполняю указания, которые он мне заблаговременно дал, когда почувствовал, что настало время подумать на эту тему. Впервые об уходе он заговорил лет шесть назад. Как сейчас помню: мы сидели на Бараньем берегу с нашей подругой Эйлочкой Машиной и наслаждались великолепным закатом. И вдруг Мюд совершенно не к месту говорит: «Как жалко будет прощаться с этим миром!».
Я удивилась, растерялась. Муж еще был крепок, полон сил, собирался иллюстрировать Ветхий завет. Но именно тогда он попросил похоронить его в Кижах. Прежде мы с ним очень любили там бывать, а когда приезжали на остров, всегда заходили на кладбище, подолгу сидели на чьей-нибудь скамеечке, выпивали, закусывали. Но захоронение – это же совсем другое!
В том вечернем разговоре я выразила сомнение в возможности осуществить его волю в силу непомерной сложности задачи, но Мюдочка был уверен, что мы справимся. Через полгода после того памятного разговора он заболел – случилось несколько инсультов, из них он выкарабкивался с огромным трудом. 27 сентября 2018 года он тихо и светло покинул наш мир. А 5 октября упокоился в Кижах, на сельском кладбище с потрясающим видом на озеро, как и мечтал.
Я очень благодарна директору музея-заповедника «Кижи» Елене Богдановой, она помогла все быстро уладить и даже сказала в одном из интервью, что на острове теперь две святыни – уникальный ансамбль деревянного зодчества и могила Мюда Мечева… Муж не хотел тяжелых церемоний, речей, рыданий, портрета с траурной ленточкой, пафосных венков. Просил, чтобы все было легко и радостно. Я постаралась исполнить его пожелания, поминки были веселыми.
Мюд Мечев ни о чем в своей жизни не сожалел, кроме нескольких рабочих моментов. Он не успел сделать иллюстрации к «Евгению Онегину», северным сказкам и Ветхому завету. Мюд не понимал, как художники мучительно ищут темы для творчества. У него их было так много, что просто не хватило времени воплотить все задуманное.
