Во Всемирный день поэзии публикуем подборку стихов известного карельского поэта Дмитрия Свинцова из его новой книги.
ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ
Еще я и в славе и в силе,
еще я достаточно крепок
и тех, кто меня поносили,
я сдюжил, как водку и девок.
Когда же я сделаюсь старым
и станут кормить меня с ложки,
начну сочинять мемуары,
как Гофман, от имени кошки.
А может, от имени чаек,
а может, от имени сосен.
И ночь запивать буду чаем,
холодным, как поздняя осень.
И в тех мемуарах запечных
предстану и в славе и в силе.
За то же, что не был в заплечных –
мне б все остальное простили.
ПЕСНЬ АКЫНА
Вспоминая А. Вознесенского
Поёт про то, что видит:
степь, ковыль,
полёт сапсана
и галоп кобыл,
которые вздымают в небо пыль
под свист неумолимого аркана.
Поёт про то, что слышит:
скрежет жил,
рыдание торбана,
вздох могил,
в которые любимых схоронил
под плиты со строкою из Корана.
Поёт про то, что помнит:
сотней игл
перешивает снова
сказку в быль
без всяческих метафор и сравнений,
предвосхищая поголовный стиль
акынов из грядущих поколений.
БЕЗ ДАТЫ
Под стихом не ставлю даты.
Ощутимо быть должно
в нем всё то, чем жил когда-то,
может быть, давным-давно,
или нынче на рассвете
или завтра до всего,
и когда на этом свете
не надышишь ничего.
СИЗИФ
Из письма М. Козакову
И вновь от подножья горы
он тащит свой камень к вершине.
Забыты ночные пиры.
Вино пересохло в кувшине.
И женщины любят других:
спортивных, циничных и строгих.
Но тащит свой камень, как стих,
он к этой бессмысленной стройке,
где в мусоре, грязи, пыли
анапесты, ямбы, хореи
и дактили в комьях земли
лежат с амфибрахием, прея.
Над ними ревет камнепад
и слизывают лавины.
Но тащит, хотя и не рад,
он камень к заветной вершине.
Не зная, что дело – труба,
его он воздвигнет над кручей.
И это, конечно, судьба.
Точнее, — непонятый случай.
ДО ЗАМЫСЛА
М. Пермяковой
Ночь была, как день, бела.
Был июнь и не был.
Золотые купола
в разноцветном небе,
словно яблоки висят,
наливаясь звоном.
Словно жизнь прошла не вся
по зеленым склонам.
Где еще пасут коней,
но не ловят зверя.
Там теперь среди камней
затаились змеи,
Где гуляли до утра
с песнею и пляской.
Там колодец без ведра
затянуло ряской.
Хорошо, что жив еще
леший в чаще леса.
Он колдует под хвощём
над цветным замесом
для озер и куполов,
в солнце бьёт, как в бубен,
извлекает праздник слов
из половы буден.
Помощи ни чьей не ждя,
ловкою рукою
выгибает из дождя
радугу дугою.
Наливает росы всклень,
чтобы без опаски
эта ночь на этот день
не жалела б краски.
ОДНА ЖИЗНЬ
Вдох.
Вход.
Выдох.
Выход.
ПРОЩАНИЕ С ПОЛЬШЕЙ
Я целую ваши руки, пани Горска,
Пани Горска, Катаржина Малгожата.
Хоть совсем не разумею я по-польски,
все равно нам расставаться рановато.
Мы еще не домолчали.
Две недели
мы всего знакомы с вами. Но и только.
Мы еще в глаза до дна не доглядели.
Мы еще не станцевали с вами польку.
Застучали б каблучки, вскипели б юбки,
словно пена в набегающем приливе.
Ах, как жаль, что, пани Горска, ваши губки,
словно маленькие волны, торопливо
от моих бегут чуть влево или вправо.
Утром завтра вы уедете с вещами.
Только я еще станцую вальс в Варшаве,
Катаржина Малгожата, вместе с вами.
Тридцать лет тому назад такой же точно
танцевал на Рождество.
И пахло ёлкой.
Вы по возрасту вполне годитесь в дочки
той, далёкой, юной польке с рыжей чёлкой,
той, меня кружившей в старом-старом вальсе,
что кружился снегом царственно над Польшей.
Впрочем, я, как этот вальс, на кой вам сдался?
Неужели не увидимся мы больше?
И вино из недопитого кувшина
не дождавшись встречи, скиснет виновато?
Неужели, неужели, Катаржина?
Неужели, неужели, Малгожата?
Непременно. Непременно.
На дорогу
Вы меня перекрестите неумело.
До видзенья, пани Горска, слава Богу,
еще полька, как и Польша, не сгинела.