Недавнее Российское литературное собрание, присутствие президента, его общение с писателями вызвали лавину откликов, по большей части язвительных. Интервью нам дал участник собрания, известный карельский писатель.
В продолжающейся ожесточенной полемике разделились на тех, кто приветствует акцию Акунина и Лимонова, отказавшихся прийти на встречу с Путиным, и тех, кому кажется вполне предсказуемым этот очередной демарш коллег по перу. Доминирует лейтмотив: писатели вообще не должны ходить на встречи с главой государства. Наше интервью с Дмитрием Новиковым, лауреатом Новой Пушкинской премии, началось с вопроса о его мнении на сей счет.
– Мне кажется, писатели должны, особенно в современных условиях, делать почти всё, что пойдет на пользу литературе, на общую пользу. Потому что мы видим уровень владения русским языком, уровень самой литературы, смешные тиражи, люди не читают, закрываются книжные магазины, библиотеки. В этих условиях практически любые действия хороши. Мое личное мнение: те, кто отрицательно к этому относится, сами ради общего блага ничего сделать не хотят, они готовы только тихо или громко пиарить самих себя. А нужно, чтобы что-то происходило, что-то делалось. Высказывание Лимонова: «Я великий писатель, если бы меня одного позвали, я бы пошел», – это вообще-то… Ни стыда ни совести у человека нету. Акунин – где он живет, какое ему дело до нас, до русской литературы? Нам из провинции лучше видно, чем в Москве, потому что, сами знаете, положение у нас хуже, чем в Москве. И кто нам будет помогать – Акунин? Лимонов? Быков? Они становятся все более одиозными фигурами.
– Что скажете о полемике на политические темы?
– На самом деле политики там немного было. Шаргунов выступил да еще кто-то. Было много конструктивных предложений, и если власть на них отреагирует, будет замечательно. Многие вещи Путин к себе в тетрадку записывал, говорят, это руководство к действию. Нововведение сочинений на экзаменах, преподавание русского языка в школах, закон о статусе творческих работников, общая ситуация с литературой, объявление 2015 года годом русской литературы – всё это важно. Если осуществится, будет замечательно.
– А как на месте всё выглядело?
– Атмосфера хорошая была. Ходил, наблюдал, много хороших людей встретил, умных. Две третьих были учителя, библиотекари, работники литературных музеев. Писателей явно не большинство. Атмосфера дружеская, никаких скандалов. Единственное, что мне не понравилось, – мы, из провинции, к микрофону так и не прорвались. О провинциальных литературных делах речи публично не пошло.
– А если бы удалось прорваться к микрофону, что бы сказали?
– Я бы, наверное, поговорил о новой северной прозе, рассказал бы, как мы выживаем, когда книжные магазины, библиотеки закрываются, а мы не стонем, предпринимаем усилия. Хотел бы сказать столичным писателям, что если и дальше так будет продолжаться, придется вам воспользоваться нашим опытом, когда книги продаются в аптеках рядом с презервативами, когда на корпоративах в качестве новогодних подарков их дарят. То есть методы смешные, но деваться некуда. В столице избалованы крупными издательствами, тиражами, гонорарами.
– Вообще интерес к провинциальной литературе есть?
– Раз нас пригласили – значит, есть. Мы с Ирой попали туда… не знаю, за какие заслуги, наверное, за премии, за публикации. Я думаю, надо пользоваться теми же методами, которые давно освоили столичные писатели, – определенного рода пиар необходим. Но пиар правильный, не на каких-то политических делах, не на негативе постоянном, а на том, что можно сделать реально, в том числе и в провинции. Еще раз повторюсь: факт появления новой северной прозы интересен тем, что она сама по себе возникла, без всякого участия чиновников, политиков, реально приросла текстами. Есть книги, и в книгах этих та правда, которая, как мне кажется, нужна читателю. Во многом сами современные писатели виноваты в том, что потеряли читателя, потому что увлеклись самолюбованием.
– В какой секции вы были?
– Прозы, ее вели Сергей Шаргунов, Юрий Поляков и Алиса Ганеева. Смешной случай там был, когда взял слово Герман Садулаев. Эмоционально стал бегать и кричать, что это съезд писателей, не нужно этого бояться, мы возвращаемся к советскому опыту – никакое это не собрание, а съезд. Ну что, говорит, придут чиновники, приедет Путин, министр культуры со свитой со своей – ничего важного не случится из этого. Скажут просто слова по заранее подготовленной бумажке и все. Вещал он, крупной молнии подобный, и вдруг из толпы Сеславинский: «Вот я стою без свиты и слушаю». Герман так присел немножко… То есть чиновники ходили по секциям, слушали.
– Видела фотографию, вы на ней с Натальей Солженицыной. Удалось пообщаться?
– Пообщались. Слышал в кулуарах, что сейчас каждый из молодых писателей старается пнуть Солженицына, даже те, кому дают премию Солженицына, все равно пытаются какой-то негатив высказать. И вот в конце вечера увидел я, что мой знакомый Андрей Рудалев, критик из Северодвинска, из поколения вечно всем недовольных, на нее нападает, какие-то претензии предъявляет. Попытался вступиться – мягко, мы с ним хорошие приятели, хоть и разных взглядов. Пообщались с Натальей Дмитриевной, поговорили с ней на эту тему, потому что я очень уважаю Солженицына и ее.
– Невозможно не спросить про пассаж потомка Достоевского о том, что каторга писателю на пользу пошла. Как вы его восприняли?
– Знаете, у меня самого есть мнение, что такое стиль. Стиль – это боль. Может, не о каторге надо говорить, но чем больше боли, тем лучше стиль. В принципе, доля правды в его словах есть. Другое дело, что все восприняли это как призыв сажать писателей в тюрьму, но на самом деле это было совсем в другом контексте сказано, что не нужно бояться правды и боли жизни. Очень сейчас модно ловко проскользнуть между жизненными трудностями и одновременно с помощью самопиара продвинуть свой текст, пускай и не самый хороший. А так не бывает. Мне кажется, уровень современной прозы от этого во многом не очень высокий, от того, что много надуманного в текстах, неискреннего. А вот взять опыт Бушковского. Это не каторга, конечно, война Чеченская, которую он всю прошел, отсюда его тексты появились. Есть же много чудесных людей, которые, чуть-чуть коснувшись или не коснувшись вообще, пытаются писать серьезные тексты о войне, но у них не получается.
– Есть ли сейчас писатели, которых уважают все, и справа и слева? Или сейчас таких уже нет? Меня поразило, как пренебрежительно высказывались о Валентине Распутине…
– Тут дело, мне кажется, не в фигурах, а в том, что любое событие сейчас делит общество ровно пополам. Что бы ни произошло, хорошее или плохое, все делятся пополам и начинают агрессивно вещать. Поэтому любую фигуру возьми, самую знаменитую, самую чудесную, будут полярные мнения. На самом деле на собрании люди из разных литературных лагерей все вместе общались и не было скандалов, по крайней мере, я не видел. Обсуждали общие проблемы. Я много с кем общался – с Натальей Дмитриевной Солженицыной, Андреем Волосом, Валерием Поповым, тем же Сергеем Шаргуновым, Алисой Ганиевой, Павлом Басинским, с несколькими писателями из провинции – из Удмуртии, из Сибири, с Урала, из Татарстана, с директорами крупных издательств. С Кураевым посидели, поговорили…
– Очень мне понравилось, что будет принята программа поддержки чтения. Не конкретизировали ее?
– За один день конкретику не выработать. При минимальной поддержке государства много различных инициатив можно придумать. Вопросы очень важные поднимали, никакой Лимонов или Чхартишвили эти вопросы не решат и заниматься ими не будут. Русская литература по большому счету все равно дело государственное, национальное. Два десятилетия оголтелого рынка многое показали – пена всплыла наверх.
– В Карелии литераторы ощущают поддержку?
– Наш министр культуры Елена Викторовна Богданова помогает, при минимальных средствах старается поддержать наши инициативы. Буквально вчера мы у нее были с новыми проектами, нашли понимание.
– Наш «Лицей» не может не спросить: что вы скажете о возвращении сочинения? Идею эту высказал на собрании Путин. Какие у вас воспоминания о школьном сочинении?
– Хорошие воспоминания, нелегко было, но сочинения у меня получались, потому что много читал, наверное. Сильный стимул был, когда учитель зачитывал слабые отрывки из сочинений. Это было смешно и сразу становилось понятно, почему это смешно и неправильно написано. До сих пор фразы помню: «С самого начала ареста Ленин обложился бумагами и писал между ними». С литературными переводами – я же в английской школе учился – было смешно. Помнится один текст. Там ситуация в том, что приезжает в южные штаты черный певец. И девушка из приличной богатой семьи думает, как с ним общаться: приличнее пожать ему руку или другой жест выбрать, не такой интимный. Одноклассник, сейчас известный в городе человек, сделал чудесный перевод: «Ну что же, пожать ему руку или еще что-нибудь?» – подумала она». По большому счету из тех разборов сочинений литературный вкус, может, и сформировался.
Самое страшное, когда я думаю не только о литературе, о жизни вообще, – какая у нас реклама, какие у нас вывески, как говорят люди. У нас утрачивается чувство стиля. Люди перестают понимать, что такое стильно, что такое не стильно. Это такой тонкий механизм, он ломается быстро. Грамотность – это всё уже идет после, а вот когда даже интеллигентные люди не чувствуют, что они таким образом теряют свою интеллигентность … Тонкий налет интеллигентности исчезает. И вот утрата стиля – самый первый симптом.