{hsimage|»В запасе у нас был один день на отправку телевизора…» Рис. с сайта newzz.in.ua ||||} Наталья Красавцева: Повествование двадцатилетней давности об одном из эпизодов моей жизни было написано давно. Наверное, году в 93 — 94-м. Но несмотря на полный разгул демократии в ту пору, издания, в которые я обращалась, под разными предлогами отказывались опубликовать мои записи.
И уже тогда стало понятно, что всякая свобода относительна. Но вот и 20 лет минуло с той поры. И я вновь надеюсь, что кого-нибудь заинтересуют судьбы обыкновенных людей, попавших в водоворот глобальных событий, и в моем случае (благодарю судьбу), не драматических.
Сложилось так, что мы с мужем оказались помимо своей воли прямо-таки в гуще событий 19-21 августа 1991 года. Нет, мы не боролись на баррикадах, не выступали на митингах и никогда не состояли ни в какой партии. Просто стали свидетелями этих событий и даже, в некотором роде, их участниками. И все потому, что, считая себя вне политики, за ее развитием тем не менее следили очень внимательно, особенно после 85-го года.
Очень уж много говорил Горбачев. И это обстоятельство простой и энергичный украинский народ настораживало, он прикидывал, как же вся эта перестройка может отразиться на нем самом. Выводы делались в основном неутешительные, в то время как пресса трубила обратное. И ведь не зря на Украине говорят: «Паны ссорятся, а у холопов чубы трещат». Почему говорю об Украине? А потому, что именно там прошла значительная часть нашей жизни, связанная с практикой тех лет, – посылать на работу молодых специалистов в различные регионы страны, носившей название Советский Союз. Так и мой муж, получив специальность физика, был направлен из Сибири, Иркутска, на работу в индустриальный Днепропетровск, где мы благополучно прожили почти четверть века. Не без трудностей (у нас по-другому не бывает), но обзавелись в конце концов квартирой, дачей. Дочь выучилась, замуж вышла. В общем, все как у людей. Жить бы спокойно в ожидании неплохой пенсии, но не тут-то было. Пришли другие времена, и события начали развиваться стремительно.
Мы вместе с прогрессивной частью украинской интеллигенции мы поначалу обрадовались переменам: больно уж надоела агитация за одну-единственную партию, очереди в магазинах и прочее. Однако непрогрессивная часть украинского общества, а именно народ, воспринимал ожидаемые и пришедшие перемены весьма сдержанно. Простые люди, в частности наши деревенские соседи по даче (дача соседствовала с поселком) во главе с пенсионеркой Марусей, говорили, что, мол, того гляди, Украина станет «самостийной», и как тогда в Москву ездить фруктами торговать? Ведь как велось: поторговал украинец в столице прекрасными овощами да фруктами, выращенными в своем саду и огороде своими руками, домой товару на вырученные деньги привез – разве плохо? А что теперь? А как быть с родней в России? Тоже проблема. У той же Маруси и сын, и внук на русских женились и остались жить в Ульяновске.
На этом нерадостном для простого советского обывателя фоне интеллигенция продолжала ликовать, а некоторые братья-славяне даже начали подсчитывать, сколько «москали» съели украинского сала, сахара и всего остального. Вроде бы вместе переживали войны, репрессии и другие невзгоды нашей драматической истории, а вот поди ж ты! В связи с такими новыми подходами к проблеме «старшего брата» мы перестали разделять радость в ожидании перемен и решили совсем уехать на чью-либо «историческую родину». У мужа это была Сибирь, у меня – Карелия. Выбрали Карелию: не так далеко от друзей, ставших за многие годы жизни на Украине ближе родственников. Уже в начале 91-го звоню двоюродной сестре в Петрозаводск:
– Как у вас там насчет самосознания? Кто-нибудь уезжает из России, в том смысле, чтобы нам квартиру поменять?
– Да почти никто не уезжает, все здесь остаются, – сестра отвечает. – Так что поторапливайтесь, пока не поздно!
Мы заспешили, и в марте 91-го наша квартира была уже не наша. Работу в Карелии мужу обещали только к сентябрю, поэтому мы решили дожить до осени на даче, да и денег на переезд подзаработать. Там же прощались с друзьями и знакомыми. Некоторые расставания приобретали затяжной характер, и тогда люди, расслабившись, говорили о сокровенном. Да куда вы, да зачем преувеличивать… хотя, конечно, наконец-то оковы пали… Нет-нет, о вас, естественно, речи нет, вы-то тут ни при чем, но все же…
Билеты были взяты на 20 августа. Но оставалась некоторая сложность: у нас оказалось много багажа. Контейнер отправили давно, но оставили теплые куртки, летнюю одежду, собаку тоже надо было с собой взять. Были также фрукты, любовно и в последний раз выращенные на даче. К тому же новый телевизор достали (тогда всё доставали), его заодно надо было погрузить (сестра сказала, что в Петрозаводске телевизор просто так не купить). В общем, поехали на вокзал узнать, как оплатить багаж. По всей видимости, вокзальное да и другое начальство было осведомлено о чем-то грядущем, только обывателю сие неведомо было. Буквально за несколько дней до нашего отъезда все изменилось до неузнаваемости. На вокзале царила страшная суета, на видном месте, прямо у входа, вывешены были невиданные доселе строжайшие предписания. Примерно такие: масла можно увезти в Россию 200 граммов, колбасы столько же, трусы (новые) две пары, ну и целый список в том же роде. Старые вещи допускались к отправке, можно сказать, в неограниченном количестве. Но как же новый телевизор, на доставание которого было потрачено столько сил и денег?
По работе я была немного знакома с заместителем начальника вокзала. У нас сложились теплые дружеские отношения. Помню, как сквозь толпу жаждущих провезти хотя бы полкило масла я прорвалась в кабинет начальства. Заместитель сделала вид, что видит меня впервые в жизни и фамилию мою не помнит. И вообще, сказала она, там все написано! Люди уж не первый день знакомятся с новыми правилами! Вот и вы, будьте любезны!
Угнетенные, мы поехали на дачу. Было это 18 августа. В поселке, а значит, и на даче, несколько дней был отключен свет. Радио у дачников не было совсем, а телевизор из-за отсутствия света не работал. Таким образом, информационное поле было нам в последние дни недоступно. Расстроенные, мы рано легли спать, а в шесть утра 19 августа в окно громко затарабанили. Сонные, мы подбежали к окошку и увидели возбужденное Марусино лицо.
– Батька знялы! – завопила она, – тильки шо по радиву казалы!
– За что?! – заорали мы в ответ и выскочили на улицу.
По словам Маруси, Горбачева сняли в основном за неприличные фильмы, которые начали показывать по всей стране. Больше Маруся ничего не поняла, и мы у нее дома стали ждать следующего сообщения по радио. Наконец, объяснили, что к чему. Горбачев в Форосе, а у власти ГКЧП – Государственный комитет по чрезвычайному положению. Революция, что ли! Не означает ли это, что надо бежать на вокзал. Вдруг поезда отменили, а нам завтра выезжать?
На вокзале царила еще большая суета, чем накануне. А главное для нас – сняты тексты про минимальное количество вывозимых продуктов и трусов. Не веря своим глазам, я снова прорвалась к заместителю начальника. На этот раз она приветливо поздоровалась: конечно, помню вас, а как же… Везите, везите все, что необходимо и сколько необходимо, – таков был лейтмотив ее любезной речи. Итак, в запасе у нас всего один день на отправку телевизора! Я помчалась в багажное отделение. Мужики спокойно и с чувством достоинства занимались своим делом. Они смекнули, что к чему, поэтому требовали к себе невиданно уважительного отношения. Работы у них и в самом деле было невпроворот – народ, сомневаясь в завтрашнем дне, отправлял все что можно и нельзя. На вопрос о телевизоре ответили так:
– Деревом обшить ваш ящик надо, но как раз сейчас в связи со сложившейся ситуацией, досок у нас нет. Вот как обошьете ящик, так и приходите! С магарычом!
К вечеру все работы по обшивке были закончены, магарыч поставлен, телевизор отправлен. На следующий день мы уезжали, а 21-го августа прибыли в столицу. Вещей было много, да собака в придачу. Народу на вокзале, даже для Москвы, было невообразимо много. Таксист за переезд с Курского на Ленинградский вокзал запросил 200 рублей, что составляло сумму приличной зарплаты на то время или половину накопленных за лето сбережений.
– Ты что, спятил, что ли? – воскликнул невыдержанный супруг.
Таксист не обратил на его слова особого внимания:
– Сам ты спятил, – ответил он невозмутимо. – В городе танки. Понимать надо!
Поскольку основную часть революционного процесса мы провели в багажном отделении, то про танки ничего не знали. На улице было мокро и сыро. В зале ожидания, несмотря на раннее утро, мест не было. Я примостилась с вещами и дрожащей от холода собакой на скамейке у вокзала, а муж побежал к метро – работает или нет? Вскоре он вернулся.
– Перевозимся на метро частями, – сказал он. – В самом метро не протолкнуться, а ходки две мне сделать придется. Еще неизвестно, что там на Ленинградском.
На Ленинградском танков не было, доложил муж после первой ходки, но свалка невообразимая, почище, чем на Украине. В конце концов получилось так, что весь день мы с собакой провели на скамейке на Курском вокзале, а супруг ездил на метро туда-сюда и сдавал вещи в камеру хранения, выстаивая огромные очереди. К вечеру мы все были на Ленинградском, но теперь уже получали свои вещи. Я снова сидела с собакой на скамейке, только уже на другом вокзале, а муж приносил узлы. На поезд кое-как успели. Революция (или путч?) шла тем временем к концу, а с нашим приездом в Петрозаводск 22 августа главные события завершились.Уже на месте мы послушали разных политиков, прочитали газеты. Люди на улице и в домах говорили о новом времени, о грядущих переменах. Но мы, намучавшись с обменами и переездами, а также перспективой начать жизнь сначала, будучи уже не очень молодыми, смотрели на все это весьма скептически. Мы навсегда оставили Украину, где прожили лучшие годы своей жизни. Уже в тот период Украина постепенно лишалась российского сырья, в связи с чем вставали заводы, и люди оставались без работы, без куска хлеба. В это время Россия пока еще жила другой жизнью. Во всяком случае, в Петрозаводске царила революционная эйфория. Но мы уже знали – простому смертному гораздо спокойнее жить вообще без революций! Жизнь надо было начинать заново.