1. Юный офицер Дмитрий Брянчанинов впервые встретил о. Леонида – будущего старца Льва Оптинского – на подворье Валаамского монастыря в Санкт-Петербурге. Притяжение этой личности оказалось неодолимым. Всё пошло побоку: диплом престижнейшего Военного инженерного училища – успешное начало службы в Динабургской крепости – блестящая карьерная перспектива.
Не сразу Николай I удовлетворит прошение об отставке.
И всё же пойдёт навстречу духовному порыву своего любимца.
Спустя много лет – 24 декабря 1863 года – в дневнике епископа Игнатия Брянчанинова, удалившегося на покой в Николо-Бабаевский монастырь, появится такая запись: «Сейчас должна быть у меня всенощная. В эти часы, в 1827 году, я прибыл в Александро-Свирский монастырь на жительство, прямо из офицерского мундира»1.
Незабвенное!
Священное для сердца!
Первичное – исходное – начальное!
Назвать это своего рода импринтингом?
Наисильнейшим впечатлением бытия, направляющим всю дальнейшую жизнь?
Северная обитель поставила молодого послушника на крыло.
Здесь он стал воспреемником великой традиции.
Святая гора Афон – Паисий Величковский – Феодор Свирский – о. Леонид – Игнатий Брянчанинов: по этой прямой линии – от лица к лицу – передавался бесценный исихастский опыт.
Шло восстановления умного делания на Руси.
Александро-Свирский монастырь сыграл в этом процессе ключевую роль.
2. Неисповедимы пути Господни.
Думая о судьбе святителя Игнатия, неизбежно ставишь два вопроса:
– Почему он так быстро оставил полюбившуюся ему обитель?
– Если причиной тому являлась крепчайшая духовная связь с о. Леонидом, то отчего тогда ученик не последовал сразу вслед за учителем из Площанской пустыни в Оптину – а потом, околично всё же дойдя до неё, не остался в ней?
На первый вопрос отвечает Михаил Васильевич Чихачёв, друг святителя: решение был принято «после видения, бывшего от Св. Александра Свирского, который сам отвёл Димитрия Александровича за руку от раки своих мощей, как бы возвещая ему волю Божию оставить это место»2.
Промыслительное водительство!
Не трудно представить Дмитрия Брянчанинова в кругу оптинских старцев. Быть может, он носил бы другое монашеское имя – привычное нам получил 28 июня 1831 года, когда был пострижен епископом Вологодским Стефаном.
Старцы в монастырях – и настоятели монастырей: как показывает история русского иночества, определённые диссонансы между ними имеют тенденцию воспроизводиться.
Никак нельзя сказать, что Лев Оптинский, прославивший обитель, всегда находил там полное понимание.
Холодно приняла Оптина молодого Дмитрия Брянчанинова. Тем не менее влечение к ней было огромным – в глазах святителя это был лучший монастырь России. Здесь он намеревался кончить свои земные дни. Этим серьёзно озаботился летом 1856 года. Была предварительная договорённость. Даже 200 рублей загодя перечислил на ремонт келлии. Однако в конечном итоге – по словам Леонида Соколова – начальство Оптиной «устрашилось принять в свою среду» именитого архмандрита3.
Заметим, что схожая коллизия привела к тому, что о. Феодор и о. Леонид вынуждены были в 1817 году оставить Валаам, направив свои стопы к Александру Свирскому.
Там о. Феодор почил в 1822 году. Прибывший сюда через пять лет Дмитрий Брянчанинов – стараниями о. Леонида – приобщился к духовному наследию старца. В Александро-Свирском монастыре было начато, а в Площанской пустыне закончено «Житие схимонаха Феодора» – первое произведение Дмитрия Брянчанинова.
Автору шёл 22-й год.
3. В ретроспективе понятна провиденциальность случившегося: афонская ветвь в 1828 году дала развил – один побег потянулся в Оптину пустынь (о. Леонид), а другой – в направлении Северной Фиваиды (Дмитрий Брянчанинов). В четырёх её монастырях будущий святитель углублял навык умной молитвы.
Назовём эти монастыри:
1. Кириллов Белый Новоезерский монастырь
2. Семигородная Успенская пустынь
3. Глушицкий Дионисиев Монастырь
4. Лопотов Григориево-Пельшемский монастырь
Первую из этих обителей некогда посетил Никифор Важеозерский – посланник Александра Свирского.
Значительнейшая параллель!
В последней мы застаём уже не Дмитрия, а Игнатия – здесь он рачительный игумен.
Митрополит Филарет обращает на него внимание.
Принимается решение: поставить Игнатия во главе Николо-Угрешского монастыря – это Москва.
Начинаются сборы.
И вдруг – судьбоносное вмешательство Николая I: поручить Игнатию восстановить пришедшую в упадок Троице-Сергиеву пустынь под Петербургом.
Начинается самый плодотворный период в жизни святителя.
Как благочинный, он опекает следующие киновии:
1. Валаамский Спасо-Преображенский монастырь
2. Введенский Островский монастырь
3. Коневский Рождественский монастырь
4. Староладожский Николаевский монастырь
5. Староладожский Успенский монастырь
6. Троицкий Зеленецкий монастырь
7. Череменецкий Иоанно-Богословский монастырь
Соединим два списка.
Мы видим: одна личность осеняет огромное пространство – задаёт Северной Фиваиде новый масштаб. Расширяет её! Сегодня это понятие – помимо исконной Вологодчины – охватывает и Поморье, и Колу, и Карелию, и Обонежье, и Приладожье. Перед нами – в аспекте монастырской жизни – единый ареал: духовно однородная территория, где в качестве интегрирующего начала выступает исихастская практика.
В России нет аналогий этого феномена.
Особый ореол над Русским Севером зажгли ученики Сергия Радонежского.
Игнатий Брянчанинов поддержал и усилил неглаголемое сияние.
4. Вот принципиальное – для нас главенствующее: в исихазме для Игнатия Брянчанинова очень и очень важен эстетический момент – выход через умную молитву к предвечным основам прекрасного.
В «Слове о молитве Иисусовой» читаем: «Художественное делание умной молитвы изложено с особенной ясностью и полнотой блаженным Никифором, иноком, безмолвствовавшим в святой Афонской горе. Справедливо называет он молитвенное делание художеством из художеств»4.
Речь идёт о Никифоре Уединённике, прямом предшественнике Григория Паламы – преподобный подвизался на Афоне во времена императора Михаила VIII. Составленное им «Слово о трезвении и хранении сердца многополезное» ставит перед безмолвником задачу «восприять сердечно в чувстве пренебесный огнь»5.
Было: вне тебя (освещало вечность) – стало: в тебе (осияло сердце).
Искомая красота – цель внутреннего художества – видится огнезарной.
Вспомним пламенеющие иконы Софии.
Вспомним замечательную дефиницию, которую даёт Павел Флоренский: «София есть Красота»6.
Владимир Соловьёв – классик русской софиологии – провидит:
И под личиной вещества бесстрастной
Везде огонь божественный горит.
Это созвучно исихастским озарениям.
Явление Святой Троицы Александру Свирскому произошло на фоне пренебесного огня – точнее, в самом этом огне, охватившем и душу подвижника, и его окружение. Обнаружилась относительность – или амбивалентность – внешнего и внутреннего.
Игнатий Брянчанинов цитирует Исаака Сирина: «Постарайся войти в клеть, которая внутри тебя, и увидишь клеть небесную. Та и другая – одно: одним входом вступишь в обе. Лествица к Царству Небесному – внутри тебя: она устроена таинственно в душе твоей»7.
Две клети – та, что в тебе, и та, что в небе – могут совпасть.
Не это ли произошло на берегу Рощенского озера?
В «Приношении современному монашеству» Игнатий Брянчанинов цитирует слова, которые Максим Капсокаливит некогда обратил к Григорию Синайскому: «Ум человеческий, сам собою, не будучи соединён с Господом, рассуждает по силе своей. Когда же соединится с огнём Божества и Святым Духом, тогда бывает весь обладаем Божественным Светом, соделывается весь светом, воспаляется в пламени Всесвятого Духа»8.
Это о синергии в её максимуме.
Впрочем, для истинного исихаста тут нет градаций – он изначально ставит перед собой экстремальную цель: целокупное и совершенное воссоединение с Богом. Оно видится как своеобычное воспламенение.
К Александру Свирскому мы вправе отнести слова апостола Павла: «будете духом горящее». Вероятно, в степени этого горения святой достиг той качественной меры, когда её превозможение напоминает Преображение – становится сравнимым с Фаворской вспышкой.
Теофания на Рощенском озере может быть адекватно понята только в исихастском контексте.
Как тут обойтись без паламитских интенций?
В 1508 году на реке Свирь Бог явился человеку в сполохах нетварной энергии.
Это событие соотносимо не только с тем, что произошло под сенью Мамврийского дуба, но и с мистерией Фавора.
В «Добротолюбии» Григорий Палама сочувственно цитирует Нила Синайского: «состояние ума настоящее есть мысленная высота, цвету небесному подобная, в которую во время молитвы присещает и свет Святые Троицы»9.
Исихасты задолго до той великой теофании, которой удостоился Александр Свирский, умели выходить на Святую Троицу – лицезрели её в глубинах своего духа. Конечно же, они выводили явленный им нетварный свет наружу, напитывая благодатью всю окрестность. Не зря же мы говорим о святых местах, обильно намоленных нашими старцами. Заряда хватит на многие поколения. Может, до скончания времён. Однако тут ещё нет качественного перехода, которым отмечен опыт Александра Свирского – когда в полноте синергии троичный Бог решительно снимает границы между эндо— и экзо-: тем, что в человеке – и тем, что вне человека.
Житие свидетельствует: Святая Троица предстала Александру Свирскому в пределах его утлой келлии. Игнорирует ли иконография эту подробность, вынося чудо на открытый простор – прямо в олонецкий лес? Скорее мастера интуитивно угадывают мнимость всех пространственных представлений в условиях чуда.
На иконе из собрания Государственного музея-заповедника «Коломенское» мы видим совершенно необычное освещение. Впечатляет не только его интенсивность, но и невозможность локализовать источник – где он?
Хочется сказать: всюден!
Или – трансцендентен.
Однако в нашем контексте это одно и то же.
Необычная по цвету крыша келлии как бы предваряет красные дома русского авангарда (А.Г. Явленский, О.В. Розанова, К.С. Малевич и др.).
Свет упал на крышу извне?
Или пронизал её изнутри?
Оригинал жития содержит эстетическую оценку события: лепа же зило – и свидетельствует о силе освещения: слава небесная неисповедимая.
Лепота теофании – и её зашкаливающая яркость: это коррелирует в восприятии чуда.
5. Явление Святой Троицы Александру Свирскому было предуготовлено его огромной внутренней работой над собой.
Воистину: деялось художество из художеств!
Испытанным инструментом стала умная молитва.
Александр Свирский совершенствовал по законам красоты свою личность.
Это самотворчество – казалось бы, скрытое от взгляда – разнообразно проявляется вовне. Достаточно вспомнить о том, как преображается лицо святого – оно становится своеобычной иконой Софии: лучится благодатью.
Но вот не менее значимая проекция этой глубинной работы: сам дух монастыря – организация его среды – творимая в нём вполне вещная, предметная красота.
Творения Андрея Рублёва – тоже такая проекция.
С икон и фресок художника на нас глядят преображённые люди.
Предельное утончение нашей материальной природы!
Божий замысел человека, искажённый грехопадением, восстанавливается в своей чистоте.
Дар любви всемерно содействует этому высветлению. Очень красиво он себя выражает в узах братства, связующих святых – весьма значим для православия феномен священных двоиц: когда один святой неотделим от другого. Потому и почитаются они совместно.
Пётр и Павел, Косма и Дамиан, Кирилл и Мефодий, Борис и Глеб, Антоний и Феодосий, Сергий и Никон, Зосима и Савватий: что ни пример – то дивное созвучье.
Архимандрит Макарий (Веретенников) считает, что в этот ряд надо ввести ещё одну пару: преподобного Александра Свирского и святителя Макария Московского10.
Приведём некоторые даты.
В 1526 – 1542 гг. Макарий был архиепископом Новгородским и Псковским. Александро-Свирский монастырь находится в его подчинении. Владыка благоволит игумену. Между ними устанавливается сердечное взаимопонимание.
1526 г.: архиепископ, только что прошедший интронизацию, освящает новый Троицкий собор в подопечной ему обители – теперь это не деревянное, а каменное сооружение.
1560 г.: Макарий – уже митрополит – освящает церковь Александра Свирского, входящую в состав собора Покрова на Рву.
Сопоставим две этих даты – два этих освящения: между ними совсем небольшой промежуток времени. Сколь же стремительно растёт слава свирского чудотворца!
Святой преставился в 1533 году.
В 1545 году по почину Макария игумен Иродион Кочнев пишет его житие.
В этом же году в Иосифо-Волоцком монастыре – Макарий был верным последователем его основателя – появляется первое иконописное изображение святого.
1547 год – Александр Свирский канонизирован.
В период с 1547 по 1555 год для кремлёвского Успенского собора создаётся большой – 1313×1768 – образ Александра Свирского. В нём 129 клейм. Три из них посвящены явлению Троицы.
В иконографию – с её устойчивыми вековыми традициями – вводится новый сюжет.
Когда бы это произошло во времена Феофана Грека!
Золотой век русской иконописи был уже позади. В ней назревали кризисные явления, вызванные прежде всего тем, что через Псков и Новгород стали просачиваться западные влияния, расшатывавшие канонические установления.
Чудо Александра Свирского – в его преломлении иконописью – не привело к появлению шедевров. Тем не менее освоение этой темы крайне интересно в аспекте наметившегося тогда эволюционного перелома, расколовшего изографов на два лагеря – ревнителей старины и сторонников модернизации.
Два явления Святой Троицы: Аврааму и Александру. Различие между ними разительно: первое – буднично, второе – чрезвычайно. Следует признать: наша иконография по сути нивелирует эмоциональные уровни этих событий. Практически мы не замечаем резкого перепада между ними. Да, Александр рухнул на колени – и первый ангел упредительно помогает ему подняться: сейчас всё войдёт в норму.
Зададим чисто спекулятивный вопрос: как бы этот сюжет переработало барокко? Можно попытаться вообразить соответствующую чуду экспрессию письма – с массой внешних эффектов, экзальтацией в позах и т.п.
Однако на Руси мы не наблюдаем даже самых робких поисков в этом направлении.
Как смело русская иконопись развивала тему огненного восхождения пророка Ильи!
Здесь нет ничего подобного.
Почему?
Частичный ответ мы найдём в прениях между митрополитом Макарием и дьяком Иваном Висковатым на соборе 1553-1554 гг. – противоборствующие стороны задели самые сокровенные, воистину сущностные проблемы иконописи.
Вот чёткие дихотомии, восходящие к Иоанну Дамаскину – от них в своём философствовании отталкивается Иван Висковатый: «създанное и несъзданное, видимое и невидимое, страдалное и нестрадалное, описанное и неописанное»11.
Предметом иконописи должны быть лишь первые части данных оппозиций.
Антитезы к ним табуируются.
Саваоф, София, Святая Троица, ангельский мир: в глазах дьяка вся эта тематика была сомнительной.
Митрополит Макарий резко возражал против такого ограничения иконописи. В отличие от архиепископа Геннадия – москвича, некогда занявшего новгородскую кафедру и насаждавшего на ней столичный консерватизм – он более терпимо относился к подвижкам в развитии иконного письма, которые предопределялись отнюдь не раболепным, но всё же несомненным усвоением уроков Запада. Такое было при Макарии: московские иконописцы подчас оставались без работы – митрополит покровительствовал Пскову и Новгороду. Приглашённые оттуда мастера писали иконы для Благовещенского собора в Кремле, пострадавшего в 1547 году от пожара – старое и новое сильно разнилось.
Это было: икона-молитва.
Это стало: икона-размышление.
Существенное преобразование!
Меняется сам характер иконописи – теперь она больше взывает не к первичному религиозному чувству, а скорее к ratio.
Задача достоверного следования первообразу теряет силу императива. Наоборот: расширяется и обогащается символизм – на его языке изографы всё смелее говорят как раз о несъзданном, невидимом, нестрадалном, неописаном.
Митрополит Макарий в целом поддерживает эти перемены. Хотя в радикализме его никак нельзя заподозрить.
Ясно, что покровитель Александра Свирского не вспоминает про явление Святой Троицы на Свири, когда даёт иконописцу вполне обычное предписание: «божественным существом невидима, и не описуется, и не воображается, а как явися святому Аврааму мужеским зраком, в трёх лицах по человечьству, так живописцы на святых иконах в трёх лицах с крилы написують по аньгильскому образу»12.
Сам имевший уверенный навык в иконописании, Макарий вряд он оставил без своих советов написание образа Александра Свирского для Успенского собора – может, где-то и лично приложил намётанную руку. Но вот житие – а вот образ: при трансляции от первого ко второму теряется светоносность события.
Где белые одежды ангелов?
Где превосхождение Солнца их ликами?
Изобразительный арсенал для передачи высших реалий имелся. Но церковная живопись всё отчётливей вступала в стадию специфического заземления – натурализм начал брать верх над мистицизмом.
Тускнела палитра.
Условно-плоскостное переходило в реально-объёмное.
Задумывались ли тогда о возможности раскрыть и передать исихасткую коннотацию свирской теофании? Клейма, посвящённые явлению Святой Троицы, выделяются из общего фона колористически: бросается в глаза яркая киноварь.
Но это всё.
Задним числом почему-то ожидаешь большего.
При всей своей субъективности, наши наблюдения отражают серьёзные метаморфозы в духовном развитии Руси.
Скоро среди иконников утвердится парадигма Симона Ушакова.
А исихастская линия прервётся вплоть до Паисия Величковского.
Вот классический исихазм – то, что исповедовалось Александром Свирским: «если в то же время ума твоего не будут обымать духовные созерцания просветительного ведения и познания сущего, коими окрыляясь и просвещаясь, стремительно возвышался бы он горе, в истинной, всецело любовью дышащей, молитве, к родственным ему светам вышних невещественных чинов, а от них, сколько доступно, к великому возносился бы свету, к тресолнечной Богоначальной Троице»13.
Нечто очень близкое этим словам преподобного Феогноста – чуть ли не их парафраз – мы находим в акафисте Александру Свирскому: «Радуйся, причастниче огнезрачного Трисолнечнаго сияния»14.
Три Солнца над Рощенским озером!
Далеко распространялись их лучи.
В 1518 году Александр Свирский – по внушённому свыше наитию – отправил инока Никифора в Новоезерский монастырь: на встречу со старцем Кириллом. Вот как завершилось их общение: «Оному же преподобному Кириллу проводившу старца в лодницы в мале и отпустившу его с миром и на том месте преподобный Кирилл постави крест, идеже видеша свет велий осия их»15.
Этот свет велий сохранял свою силу и после кончины святого. Игумен Иродион Кочнев, автор его первого жития, оставил ещё и такой текст: «Сказание о явлении преподобнаго отца нашего Александра Свирского Чюдотворца и иже с ним во святых отца нашего Макария Митрополита Московского и всеа Росии, како приидоша церковь свящати святаго Николы». Вот как автор описывает своё видение:
«абие явися внезапу в оконце келлии свет велий сияющ. Аз же воспрянух, и преклонихся ко оконцу, видети хотя: и видех лучу некую велию сиящу по всему монастырю, и от церкве святыя Богоматере честнаго ея Покрова видех грядуща преподобнаго отца Александра по монастырю круг церкви Святыя Троицы»16.
Сильное впечатление производит на нас то обстоятельство, что почивший Александр Свирский является в неглаголемом свете вместе со здравствующим митрополитом Макарием – пространство-время видения никак не соотносится с физической реальностью.
Священная бинарность – заимствуем этот термин у архимандрита Макария (Веретенникова) – заявляет себя поверх всех разделений дольнего мира.
6. Ивана Висковатого смущало изображение Святого Духа «в птичьем незнаеме образе»17. Мы находим его в Новозаветной Троице. Сюжет известен и под названием Сопрестолие. Впервые он встречается в известной четырёхчастной иконе из Благовещенского собора (“И почи Бог в день седьмый”, “Приидите, Трисоставному Божеству поклонимся”, “Во гробе плотски”, “Единородный Сыне и Слове Божий”). По заказу протопопа Сильвестра – а это был ближайший сотрудник митрополита Макария – её написали псковские мастера.
Самый западный город Руси не был экранирован от культурной жизни Европы. Иван Висковатый в этой его открытости видел угрозу для чистоты православного мышления. Вот оценка, данная дьяком иконе псковичей: «латинские ереси мудрование»18.
Спустя три века абсолютно схожие упрёки услышит К.П. Брюллов.
Тот же Л.А. Успенский прямо назовёт его «римокатоликом»19.
В 1840 году Карл Павлович создаст храмовый образ для Троицкого собора в Троице-Сергиевой пустыне.
Заказчиком выступит святитель Игнатий Брянчанинов.
Это будет Новозаветная Троица – наследница иконы, оказавшейся в центре дискуссий на соборе 1553-1554 г. Митрополита Макария и Игнатия Брянчанинова сближает определённая толерантность по отношению к новым веяниям в искусстве. Оба любили икону древнюю, каноническую. Однако будто чувствовали: нельзя силой запрета воспрепятствовать изнутри обусловленному развитию искусства.
Даже если это развитие хотелось бы направить по другому руслу!
Если не остановить вовсе – на пике достигнутого совершенства.
Игнатий Брянчанинов пишет К.П. Брюллову о том, что нездоровье имело для него свой позитив: «религия вместе с тем обратилась для меня в поэзию и держит в непрерывном чудном вдохновении, в беседе с видимым и невидимым мирами, в несказанном наслаждении»20.
В таком доверительном ключе можно писать только большому другу.
Тёплые отношения связывали монаха-аскета и художника-гедониста.
Отдавая должное огромному дарованию К.П. Брюлова, настоятель Троице-Сергиевой пустыни нелицеприятно говорит о светском характере его религиозной живописи – относясь к ней терпимо, всё же отвергает её сердцем: «Картина, которая бы решительно удовлетворила вас, должна быть картиною из вечности». И ещё: «Всякая красота, и видимая, и невидимая, должна быть помазана Духом, без этого помазания на ней печать тления»21..
Обратим внимания: в наших цитатах из Игнатия Брянчанинова дважды присутствует оппозиция видимое – невидимое.
Она фигурирует и у Ивана Висковатого.
Вокруг этого противоположения завязывается самая напряжённая – доселе не теряющая своей остроты – антиномия иконописания.
Вправе ли изограф писать бесплотное?
Или только воплотившийся Бог – в чём был уверен Иван Висковатый – доступен изображению?
Митрополит Макарий упрекал учёного дьяка в галатской ереси.
Это фигура красноречия – такая ересь неизвестна.
Отталкиваясь от «Послания к галатам» апостола Павла, Макарий сближает Ивана Висковатого с иудео-христианами, которые категорически отказывались признать возможность и образного, и символического представления Бога.
Похоже на апофатику в её эстетическом измерении!
Невещественно = невидимо = неизобразимо.
Проблема решается разнообразно: от полной агностической капитуляции, отрицающей иконопись как заблуждение – до мажорной убеждённости в том, что на визуальный план всё-таки можно, хоть и с оговорённой толикой условности, вывести самое сокровенное.
О тотальности зрительного восприятия, характерной для платонизма, интересно рассуждал А.Ф. Лосев. Вспомним типичные для него выражения: лик смысла – картина смысла – изваяние смысла. Это ошибка: превращать идеи в абстрактные понятия – уводить их за черту восприятия. Глаз эллина видит идеи. Они суть виды. Поэтому являются предметом эстетического созерцания.
Православная мысль издревле тяготела к платонизму. Он процвёл и на русской почве.
Вызовем в памяти «Афинскую школу» Рафаэля.
Платон, а не Аристотель!
Это выбор Царьграда.
Аристотель, а не Платон!
Это выбор Рима.
Митрополит Макарий рассуждает в духе цареградского предпочтения. Невидимый мир может быть проявлен.
Причём двояко: и через непосредственное откровение – и через опосредование символа.
Думается, что учение Игнатия Брянчанинова о тонкой эфирности душ и ангелов, вызвавшее принципиальные возражения со стороны Феофана Затворника, несёт в себе интенции платонизма, глубоко органичные для русской культуры.
Покоряет своей деликатностью – при остроте разногласия – спор двух святителей, в чём-то изоморфный спору митрополита Макария и дьяка Ивана Висковатого.
Неявное Игнатий Брянчанинов хочет максимально приблизить к явному.
Феофан Затворник пытается умерить его порыв.
Вот резюме их значительнейшего диалога.
Феофан Затворник – письмо от 28.05. 1865: «с веществом, как его ни утончайте, духовные явления совсем не вяжутся»22.
Игнатий Брянчанинов – ответ от 4.06. 1865: «в собственном – невещественен Один необъемлемый пространством – Бог»23.
Кто прав в споре?
Думается, что перед нами пример дополнительности – две позиции отражают противоположные грани единой истины.
В письме Н.И. Флоринскому (1869 г.) Феофан Затворник идёт на некоторый компромисс, относя соображения Игнатия Брянчанинова к феноменальной выраженности естества: «допустив оболочку – тонкую эфирную, получит форму и останется доволен»24. Однако эта трактовка лишь укрепляет его в главном убеждении: «Если невещественная Красота устроила душу по образу Своему, то, конечно, и душа невещественна: ибо иначе как она будет по Её образу?»25.
Заметим, что форма – понятие аристотелевское. Но мы знаем: оно близко платоновой идее – здесь философские системы учителя и ученика по сути конвергируют.
7. Все три иконографических типа Святой Троицы – Ветхозаветная, Сопрестолие, Отечество – говорят о Боге на языке символизма.
И говорят по существу!
Основополагающая мысль о нераздельности и неслиянности ипостасей передаётся весьма убедительно. Какая композиция приоритетна? Несхожие формально, они едины содержательно.
На старинной литографии показано: среди образов, проступивших в небе над Александро-Свирским монастырём, первенствует Сопрестолие. Открылась ли эта картина Дмитрию Брянчанинову? Бытие он воспринимал двупланово: в сопряжении видимого и невидимого.
Предрасположенность к символическому мировосприятию обнаруживается в душевном отклике юноши на северную весну. Впечатления были усилены на следующий год – Дмитрий встречал Пасху уже в Площанской пустыни. Обновление природы он воспринял символически – как предвозвестие неминуемого одоления смерти
Свои впечатления Дмитрий закрепил в двух эссе – «Сад зимой» и «Древо зимой пред окном келлии». Читаем в первом из них: «Какое же учение прочитал я в саду? — Учение о воскресении мёртвых, учение сильное, учение изображением действия, подобного воскресению. Если б мы не привыкли видеть оживление природы весною, то оно показалось бы нам вполне чудесным, невероятным»26.
Александро-Свирский монастырь сам по себе исполнен глубокого символизма. Два его комплекса – Преображенский и Троицкий – будто парное созвучье: они полногласно рифмуют друг с другом два воспламенения, раздвинутых во времени: то, что случилось на Фаворе, – и то, которое прославило Свирь.
Трёхшатровая звонница монастыря естественно входит в круг тринитарных ассоциаций. Построенная в 1646–1648 гг., она имела другое завершение, утраченное во времена разора. Это появилось в результате реставрации 1969-1976 гг. Упрекнём архитектора А.И. Милорадовича в вольности? Но вот аргументы в его поддержку:
– деревянная звонница, предшествовавшая каменной, действительно была многошатровой – предложенным решением как бы восстанавливается преемственность между разными этапами в эволюции ансамбля;
– для времени, когда возводилась звонница, трёхшатровые храмы были широко распространённым явлением – Н.Ф. Гуляницкий правомерно усматривает в них архитектурную символизацию Троицы27.
Такой символ вполне уместен в Александро-Свирском монастыре.
Красота обители всегда была особым попечением на Руси.
Внутренний мир настоятеля – и его отражение в образах зодчества: это большая тема.
Игнатий Малышев, воспитанник и воспреемник Игнатия Брянчанинова, вдохновлялся в своём виʹдении храма Спаса на Крови творением Бармы и Постника.
К этим легендарным именам правомерно добавить имя митрополита Макария.
За ним была инициатива – он осуществлял строгий надзор – в жизнь воплощалась его эстетика.
Стиль архитектурный – и стиль литературный: взаимно-однозначное соответствие тут невозможно. Но ассоциативные сближения могут иметь эвристическую ценность. Макарий создал особую школу письма – специалисты при её анализе совмещают два эпитета: торжественный и витиеватый. Пишут: торжественно-витиеватый28. Фактически оксюморон! А ведь он очень хорошо схватывает характер Покрова на Рву: его монументальность – и затейливость, величие – и причудливость.
Оба храма – и московский, и петербургский – вторят горнему Иерусалиму. Но дают ему русское наполнение.
Архитектурный облик Валаама – в своих самых главных и существенных чертах – всецело предопределён эстетическим вкусом Игнатия Брянчанинова.
Его проект!
Правда, при жизни до конца неосуществлённый – однако развивавшийся после кончины святителя в духе идеала, принятого им.
Архипелаг оставил неизгладимый след в душе Игнатия Брянчанинова. В письме к игумену Спасо-Преображенского Валаамского монастыря Дамаскину от 25 сентября 1855 г. святитель признаётся: «Остаток дней моих желал бы провести в Валаамской обители; только в случае невозможности поместиться в ней имею в виду Оптину пустынь»29..
А вот что 12 июля 1847 года из новгородского Юрьева монастыря Игнатий Брянчанинов пишет в родную Сергиеву пустынь – архимандриту Игнатию Васильеву: «С колокольни посмотрел на Новгород и его окрестности. Здесь тихо отдыхает душа и тело; но ничто не отозвалось во мне поэтическим вдохновением, как то было на Валааме»30.
Поэтичен и философичен очерк святителя «Валаамский монастырь» (1847). Хочется в нём обратить внимание на следующие детали:
– сказано, что Александр Свирский безмолвствовал на Святом острове – читателю напоминают о его связи с исихазмом;
– перечисление рукописных книг монастырской библиотеки открывается именем Григория Паламы;
– подчёркнут универсализм Валаама – он сочетает все виды монашеской жизни: пустынничество – скитничество – общежитие.
Для осуществления своих архитектурных замыслов на Валааме святитель привлёк Алексея Максимовича Горностаева (1808 –1862). Потом зодчий проектировал для Троице-Сергиевой пустыни. Два сакральных топоса обрели благодаря его таланту совершенно особые, сразу узнаваемые обертона.
Горностаевское!
Это умение приводить в тесное взаимодействие небесное и земное – дар превращать их в сообщающиеся сосуды.
Вариант русского стиля, созданный мастером, отмечен глубоким освоением национальных архетипов – зодчий вдохновлялся северной вышивкой, резьбой по дереву, книжным орнаментом.
Могилу А.М. Горностаева в Троице-Сергиевой пустыни увенчивает прекрасный белокаменный крест. На нём изображены основные постройки зодчего. Автор памятника – племянник Алексея Максимовича: Иван Иванович Горностаев (1821–1874).
Вот кто досконально знал русскую старину! Его художественно-исторические разыскания несут на себе печать высочайшего профессионализма.
Игнатий Брянчанинов предложил И.И. Горностаеву спроектировать для Николо-Бабаевского монастыря собор в честь Иверской иконы Божией Матери (1865–1877). Конечно же, зодчий чутко вторил – и при этом не поступался своей самобытностью – тому эйдосу храма, который прорисовался в душе святителя.
Это был унисон двух душ.
Быть может, подобный тому, который некогда соединил митрополита Макария с Бармой и Постником – художество вдохновлялось верой.
Покров на Рву – и Сергиева церковь, Спас на Крови – и Иверский собор: это очень разные сооружения, но всё-таки создаётся ощущение, что они находятся в одном формотворческом поле.
Что питает его?
Вселенская русскость – с её следованием жесту Платона: восходить к высшему – горнему – вечному – совершенному – прекрасному.
____________________
1 Цит. по: Соколов Леонид. Святитель Игнатий. М., 2003. С.215.
2 Там же. I. С. 81.
3 Там же. I. С 186.
4 Святитель Игнатий Брянчанинов. Сочинения. II. Аскетические опыты. М., 1993. С. 284.
5 Добротолюбие. М., 1900. Т. V. С. 239.
6 П.А. Флоренский. Столп и утверждение истины. М., 1914. С. 351.
7 Святитель Игнатий Брянчанинов. Сочинения. II. Аскетические опыты. С. 264-265.
8 Святитель Игнатий Брянчанинов. Сочинения. V. Приношение современному монашеству. М., 1993. С. 65.
9 Добротолюбие. Т. V. С. 277.
10 Макарий (Веретенников), архимандрит. Преподобный Александр Свирский и святитель Макарий, Митрополит Московский // Альфа и Омега: Ученые записки Общества для распространения Священного Писания в России. М., 1995. № 1 (4). С. 135-144.
11 Розыск или список о богохульных строках и о сумнении святых честных икон Диака Ивана Михайлова сына Висковатого в лето 7062 // «Материалы Славянские», Чтения в имп. обществе истории и древностей российских1858 т. II. С. 4.
12 Там же. С. 22.
13 Добротолюбие. М., 1900. Т. III. С. 389.
14 Акафист преподобному и богоносному Александру игумену, Свирскому чудотворцу. СПб., 1876. С. 29.
15 Игумен Макарий (Веретенников)/ Преподобный Александр Свирский «новый чюдотворец» о русский подвижник XVI века. Богословские труды. Т.23. М..1982. С. 324.
16 Житие, чудеса и служба преподобного и богоносного отца нашего Александра, Свирского Чудотворца. Изд. 3. М., 1888, с. 152-153.
17 Цит. по: Успенский Л.А. Богословие иконы Православной Церкви. М., 1996. С 254.
18 Там же. С.259.
19 Там же. С.371.
20 Святитель Игнатий Брянчанинов. Полное собрание писем. Том I. М., 2011. С. 594.
21 Там же. С. 594.
22 Святитель Игнатий Брянчанинов. Полное собрание писем. Т. I. С. 159.
23 Там же. С. 260.
24 Там же. С. 263.
25 Святитель Феофан Затворник. Душа и ангел. М. 1997. С. 94.
26 Святитель Игнатий Брянчанинов. Сочинения. I. Аскетические опыты. М., 1993. С. 177.
27 Гуляницкий Н.Ф. Освободительные идеи Руси в образах памятников архитектуры XVI — первой половины XVII веков // АН.№ 32.М.,1984. С. 46.
28 Дробленкова Н.Ф. Макарий, митрополит Московский и всея Руси. В кн.: Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Часть 2. Л., 1989. С. 85.
29 Святитель Игнатий Брянчанинов. Полное собрание писем. Том I. С. 196.
30 Святитель Игнатий Брянчанинов. Полное собрание писем. Том I I. М., 2011. С. 298.