Обработка данных опросов еще идет, а пока по просьбе нашей редакции Лорен Уэлкер делится своими наблюдениями.
Последние десять лет многие западные ученые потеряли интерес к российскому селу, кроме двух американских исследователей — Стефана Уэгрена и Давида О’Брайана, сотрудничающих с российским экономистом Валерием Пацерковским. Вместе они исследуют земельные реформы и экономическое расслоение села в России с середины 90-х годов по сегодняшний день. Их работа важна для понимания того, как меняются законы и тенденции, касающиеся владения землей. Они собирают данные по центральной и южной части России, где сельское хозяйство исторически является главным видом индустрии, но делают выводы и статистику для всей огромной страны. Хотя их выводы актуальны для аграрных регионов России, они не учитывают те регионы, в которых сельское хозяйство не является основной отраслью. К примеру, хотя на Севере сельское хозяйство — часть местной экономики, главные виды индустрии — лесная промышленность и рыболовство. Могут ли реформы на национальном уровне кардинально изменить ситуацию, если регионы настолько различаются?
Некоторые американские социологи, изучающие сельскую бедность в США, утверждают: федеральные законы, которые должны уменьшать уровень бедности, часто направлены на помощь отдельным группам сельского населения, активно занимающимся крупным сельским хозяйством, а не тем, которые занимаются маленьким и семейным хозяйством, лесной промышленностью, добычей минералов и т.д. В результате огромное количество сельских жителей не получают экономическую и социальную помощь. Несмотря на то, что большинство жителей США и России проживают в городах, наши страны в основном состоят из сельской территории (75% в США; для России такой статистики не существует, но только представьте, какая часть огромной страны состоит из малозаселенных, отдаленных от городов районов). Для обеих наших стран вопросы села актуальны: у села есть возможность прокормить страну, распоряжаться природными ресурсами. Но самое главное — деревенские жители испытывают те же потребности, что и городские жители: жилище и пища, доступ к медицине, нормальный доход, школы, водоснабжение и т.д.
Американские сельские социологи Линда Лобейо и Синтия Данкан считают, что каждая местность уникальна и поэтому нуждается в разных видах помощи (пособия, субсидии, инвестиции). Важно, что Данкан в своей работе доказала: в хронически бедных сельских районах США есть свои аспекты, которые препятствуют местным жителям принимать решения во имя будущего и бороться с бедностью. Эти препятствия существуют по ряду причин – социально-экономической истории, географического расположения, инфраструктуры, экономического и социального расслоения, политики и экономики на всех уровнях (местном, отечественном и мировом), экологии и природных ресурсов и т.д.
Начиная работать над своей диссертацией, я хотела исследовать те регионы России, для которых экономика основана не только на сельском хозяйстве. Выбрала Республику Карелия из-за ее уникальных природных ресурсов, географии и правительства, а особенно из-за ее индустрии. Ведущая роль в этой республике принадлежит лесной промышленности. Однако когда стала искать литературу о карельском селе, узнала о двух тенденциях и в американской и в российской социально-экономической литературе после 2000 года: авторы исследуют только аграрный сектор, причем описывают его так, будто все сельские территории в России одинаковы. Карельский доктор экономических наук Татьяна Морозова — единственный ученый, которого мне удалось найти и которая исследует сельскую Карелию, понимая, что есть разные сельские индустрии.
{hsimage|На этой карте США отражен средний семейный доход по регионам в 2008 году||||}Хотя буквально повторить один подход в другой стране нельзя, мне хотелось адаптировать понятие о пространстве и местности, предложенное Линдой Лобейо. Она утверждает, что концепции пространства и местности — ключевые аспекты контекста определенного места, которое не существует в вакууме. Социологам, экономистам и чиновникам легче определять и понимать экономические тенденции разных районов, учитывая данные на среднем географическом уровне, т.е. не на уровне страны и области, а также не на уровне города или деревни. Например, в США социологи стали создавать карты, на которых показаны демографические и соцэкономические данные для всех 3 140 районов страны. Анализируя эти карты, социологи могут увидеть, как тенденция выглядит в территориальном отношении. К примеру, эта карта показывает средний ежегодный семейный доход по районам по состоянию на 2008 год. На карте видно, что в регионах Аппалачей и дальнего юга самые низкие средние доходы, а также в центральных и юго-западных районах и в некоторых постиндустриальных районах Севера. Создать подобную карту для России – нелегкое дело.
Для своей диссертации я предложила трехмесячное исследование в некоторых деревнях Республики Карелия. Работы Татьяны Морозовой и Синтии Дункан вдохновили меня. Моя методика, которая сочетает этнографию и статистические опросы, напоминает подход Дункан тем, что понимание сельской местности основано на знании местных жителей, которые лучше всех знакомы с местными проблемами.
Всюду люди больше всего жаловались на то, что нет работы. Они помнят то время, когда не было безработицы, и им непонятно, почему были закрыты совхозы. В одной деревне Кондопожского района единственное место работы закрылось несколько месяцев назад. В другой деревне в Заонежье осталось одно место работы для нескольких молодых людей. Без постоянного достаточного дохода жители деревень не могут себе позволить ремонт, который требуется старым домам, не могут сэкономить деньги на будущее. В одном из сел Беломорского района жители работают на железнодорожной станции. Недавно закрылись почта и медпункт, очень усложнив жизнь, особенно для пенсионеров. Они ждут следующего удара после того, как стал известен план по закрытию железнодорожной станции. В такой ситуации люди чувствуют себя беспомощными и брошенными.
{hsimage|В Заонежье ||||}В 90-х, когда совсем не было денег, многие из участников опроса продавали овощи со своих огородов, молочные продукты, рыбу, грибы и ягоды. Когда пенсионеры стали стабильно получать свои пенсии в начале 2000-х годов, они перестали продавать продукты и теперь скромно и самостоятельно живут на своих участках (продажа продуктов не приносит достаточную прибыль, чтобы оправдать затраченный труд).
В деревнях ожидала увидеть много коров и очень удивилась, что всюду, кроме одной деревни, были одна или две коровы на все селение. Как так получилось? В 90-х некоторые жители продавали свою скотину или пустили ее под нож. Теперь, когда корова дорого стоит, обычный житель села не может ее купить. Пожилым людям тяжело содержать скотину, особенно больше одной коровы. В результате большинство покупает молочные и мясные продукты в ближайшем магазине, поддерживая экономику дальней области, а не свою.
Что поразило меня больше всего, так это диссонанс между тем, как городские жители представляют жителей деревни (якобы в селе остались одни бабушки, пьяницы и бездельники, что сельские жители тупые и коварные) и тем, как они живут на самом деле. До начала исследования я знала, что отрицательные стереотипы о сельских жителях существуют, но не сильно об этом думала, не зная, что я увижу в деревнях. Работа Т. Морозовой допускала, что в карельском селе есть люди рабочего возраста, которые хотят работать и остаться в селе. Это действительно так. Я быстро поняла, что негативные стереотипы о деревне являются безосновательными. Хотя пьющие люди встречаются в деревнях, мне кажется, проблема пьянства настолько острее в городах, что нельзя даже сравнивать. Те люди, которые на селе пьют, все равно готовы трудиться. Многие жители считают, что люди начинают пить именно потому, что работа исчезла, говоря другими словами – от депрессии. В большинстве дворов есть цветы, царит порядок, в домах чистота. Люди щедрые и откровенные, стараются друг другу помогать, когда это возможно. Они не хотят уезжать из своих домов и покидать село, но надежда постепенно исчезает.