Ранним весенним утром 1945 года, вместе с ручьями, питающими реку Сакмару, с хребта Шайтантау в долину спустился туман. Дед Михаил Назарович, стоя на крыльце своего дома, всматривался в густое молочное утро, пытаясь угадать какую погоду принесёт сегодня Чертов хребет.
Было ему далеко за шестьдесят, за плечами две войны, голод, батрацкий труд, раскулачивание и коллективизация.
Уже проголосили первые петухи, где-то по улице брякало-ботало. Мимо частокола забора в утренней дымке проплывали маститые бока бурёнок. В нетерпении отведать сочных луговых трав они протяжно мычали. Залился звонким лаем соседский пёс Акбай. В свинарнике сонно хрюкнула свиноматка Манюня, просыпались галдежом гуси. Дед в который раз проверил мешки, стоявшие тут же подле него — хорошо ли увязаны, нет ли дыр, выдержат ли не близкий путь? Снова смерил небо взглядом.
— Кажись, дождя не будет, — буркнул.
Нетерпеливо помялся с ноги на ногу.
— Евдокия?! — требовательно бросил он. Из приоткрытой двери коровника клубилось влажное тепло, пахло сеном и парным молоком. Дверь, скрипнув старыми, ещё царскими коваными навесами, отворилась.
— На вот, Мане снеси. Не оставь где, — на пороге, рядом с мешками, встал трёхлитровый бидончик молока.
Топоча босыми ногами, в лёгком платьице на крыльцо выбежала девочка лет шести.
— А тебе чего привесть, шкилет? — дед Михаил улыбнулся, заглянул в её широко распахнутые синие глаза. Была она худенькая, почти прозрачная, и оттого глаза её, подчеркнутые тонкой линией синяков, казались ещё больше. Утонул бы дед в синеве её глаз!
— Леденца привези деда, петушка.
Дед пригладил её толстую каштановую косу. С лёгкостью закинул через плечо плотно набитые мешки, взял бидончик и, махнув на прощание жене и внучке, отправился на станцию. Ехал он в Оренбург на ярмарку. Маня, их с Евдокией последыш, училась в городе на учителку.
— Сменяю табак — Маньке одежду справлю. Быстрее бы войне конец, — вздохнул он, перебросив на другое плечо тугой перехват. — Вернётся с фронта Егор — заживём!
Так размышлял Михаил Назарович, идя по длинной улице старой татарской деревни Бахмут, а ныне Второй Георгиевке, свидетельнице бывалых сражений Яицких казаков с татарами и бунта самого Пугачёва… С тех пор и живут в Бахмуте соседями — казаки да татары.
Вернулся дед в родную деревню через двое суток. Шёл налегке. Хмурый. Оно и раньше с деда слова не выудишь, а теперь и вовсе как воды в рот набрал.
— На Валюха, — только и сказал, протянув внучке красного петушка на струганной палочке.
Евдокия хлопотала по кухне. Давно она положила глаз на нерадивого Кошу-петуха. Всё думала сына с фронта встретить щами. А тут решила — по случаю выручки от табака мужа с внучкой побаловать.
— Вот, подумала, давно мы курятины не ели, — суетясь, говорила она в тишину, бросая исподволь взгляды на мужа.
Щи удались! Наваристые! С оранжево-красной стружкой морковки, обжаренной цибули и бульбы! Сверху, среди мелко нащипанных веточек укропа, плавали пятна-кружки жёлтого жира. Валюха подцепила ложкой из горячего бульона кусочек белого куриного мяса, осторожно положила в рот и, закрыв глаза, стала с наслаждением пережёвывать.
Дед ел молча, казалось, без аппетита, иногда ударяя ложкой о дно глиняной миски. Одурманенные запахом мухи бились, жужжа, об оконное стекло со стороны улицы. На столе, пыша жаром, появился красавец пирог!
— Вот, курник испекла. Вчера тесто замесила. Как знала, что утром будешь.
Смахнув хлебные крошки со стола, Михаил Назарович, закинул их в рот.
— Как Маня? Много ль взял за табак? — наконец не выдержала Евдокия.
— Едять — не говорять! — был ответ старого казака.
В деревне отдыхать некогда. А с тем хозяйством, что держали Михаил и Евдокия, до ночи не управиться. Птица, скотина, всех накорми, за всеми уход нужен. Опять земля-кормилица, что не дала голодом в войну жить. За всем присмотр нужен. Евдокия ни на минуту не оставляла своего мужа — всё выгадывала момент, когда ещё раз спросить о дочери, ярмарке. Наконец, как ей показалось, такой момент настал. Насыпав рядом с грядками навоза, она, затаив дыхание, спросила:
— Табак-то хорошо брали? — Евдокия замерла. Боялась шевельнуться, смахнуть со взмокшего лба надоедливую муху.
— Роблять — не говорять! — Дед Михаил ушёл в глухую оборону.
Уже за полночь супруги легли спать. Несмотря на усталость Евдокия не могла уснуть. Ворочалась. Злилась на мужа. Хоть слово бы сказал какое, окаянный!
— Ну чего ты лежишь мОвчки! Скажи хоть, что с Маней! — взмолилась она.
— Сплять — теж, не говорять! — дед нырнул с головой под одеяло.
Неделю Евдокия пыталась добиться от мужа правды. Перерыла весь дом в поисках дедовой заначки или хоть чего-нибудь, что могло пролить свет о поездке мужа на ярмарку. Всё тщетно. В конце второй недели она засобиралась в Оренбург. Но на её счастье в тот же день приехала из города Маня. Дед Михаил, что-то буркнув дочери, куда-то пропал. Тут Маня всё и рассказала.
Несчастья Михаила Назаровича начались сразу по прибытии в Оренбург. В сутолоке да толкотне оставил он бидончик, повешенный им на крючок в холод тамбура. А уже на ярмарке к нему цыгане подошли. Засыпали его расспросами, завалили юбками да блузами и так и пропали со своим товаром, прихватив дедов табак. Вот только, леденец и оставили на память растяпе. Стыдно было деду признаться в своём ротозействе, оттого и молчал.
— Шут с ним, с этим бидончиком! Шут с ним, с этим табаком! Я уж думала, убил мой Миша кого. Всё ждала, когда заберут! — Евдокия утёрла краем платка накатившую слезу. Повернулась к образу в углу хаты.
— Спасибо тебе, Царица Небесная, уберегла! — и положила на себя крестное знамение.
— Мама, а мы к тебе на Родину в Бахмут поедем? — стук колёс всё дальше увозил нас от казахских степей в степи Оренбурга.
— Нет больше Бахмута, — вздохнула мама, выкладывая на стол зажаристую курицу, — когда война окончилась, все постепенно в город перебрались. Твоя двоюродная тётя Маня сейчас работает в Оренбурге директором школы. Мы вот с папой в Казахстане познакомились. Говорят, в деревне теперь вдоль единственной улицы только почерневшие от времени печи и торчат. Как грачи.
Мама положила передо мной куриную ножку.
— И всё-таки я хотел бы поехать в Бахмут.
— Как-нибудь съездим. Ешь. Не разговаривай. Мой дедушка, а твой прадедушка, во время еды всегда говорил: Валюха, едять — не говорять!
КУРНИК
1 кг дрожжевого теста
1 кг картофеля
500-700 г мяса куры
Лук репчатый
250 — 300 мл майонеза
Сок половины лимона
Соль, перец
Куриный бульон
Приготовить начинку. Нарезать кубиками картофель и мясо куры, мелко порубить лук. Все смешать. Добавить майонез, сок лимона, соль, перец. Тесто разделить на две части. Смазать противень растительным маслом. Большую часть теста раскатать, выложить на противень и наполнить начинкой. Раскатать оставшееся тесто, накрыть начинку и слепить края обеих половинок пирога. Положить в духовой шкаф и готовить 1 час при температуре 200 градусов. После того как пирог надуется (15-20 минут готовки), в крышке пирога сделать аккуратный надрез и влить полстакана куриного бульона внутрь. Кантики готового пирога смазать сливочным маслом, а сам пирог накрыть полотенцем на 15-20 минут.