…Шел второй месяц как Мастер пытался закончить картину – ему почему-то никак не удавалось добиться ощущения законченности.
Мастер был убежден, что злых людей нет на свете, есть только люди несчастливые. Но как он ни старался изобразить римлян несчастливыми, то и дело ни к селу ни к городу вылезали где злая ухмылка, где мрачный взгляд, а где и угрожающая гримаса. Устав в сотый раз переписывать суровые римские лица, он хотел было сжечь полотно в печке, но его как будто остановила неведомая мощь чьей-то сильной руки…
Не бывает так, чтобы что-нибудь тянулось вечно. Сегодня Мастер пришел в мастерскую с ощущением, будто настал особенный вечер, когда сводятся все счеты. Просидев над картиной до ночи, он увидел, что наконец-то получилось не так уж худо. Придя домой, Мастер устало скинул забрызганный дождевик и распахнул окно. Он чувствовал себя больным, казалось, что осенняя тьма вот-вот вольется в комнату, и он захлебнётся в ней как в чернилах. Поигрывая ложечкой в чашке с черным, как сумерки за окном, кофе, Мастер не заметил, как задремал.
…спина черного как адская смола иноходца была широкой, словно плато среди приземистых гор. Конь ступал вальяжно и не спеша, с каждым шагом все сильнее укачивая своего седока. Интересно, что бы делало добро, если бы не существовало зла, подумалось наезднику. Отпустивший в задумчивости поводья Воланд неожиданно для себя стал подрёмывать, позволяя хаотичным сновидениям унести себя в неведомое. Когда он моргнул особенно долго, ему привиделось, что он только что очнулся от вечерней полудрёмы где-то на окраине Москвы.
В Москве вечерело, от плиты вкусно тянуло борщом. На окне колыхались желтые занавески. «Нехороший цвет», – лениво подумал Воланд. «Миша, хватит дрыхнуть, иди ужинать», – позвал с кухни чей-то ласковый и уютный голос. Даже во сне в желудке у Воланда сладко заурчало в предвкушении еды…
Мастер вздрогнул от резкого звонка в дверь. Что за странные видения! Запах борща был таким ощутимым, как будто мимо пронесли целую кастрюлю. Однако приготовить его было некому. Мастер уже лет пять как жил один, и на кухне кроме кипятка и сахара ничего не водилось. Он был когда-то женат на Вареньке или Манечке… нет, Вареньке, ещё платье у неё было такое полосатое… Звонок в дверь повторился с раздражающей навязчивостью и оторвал его от воспоминаний. Мастер нехотя поднялся и обреченно побрел в прихожую. За дверью стояла странная троица: импозантный господин в чёрной тройке и худой взлохмаченный тип в клетчатой кепке и пенсне, за которыми во тьме парадного переминался с ноги на ногу кто-то третий, отдаленно напоминающий разжиревшего кота.
– Это вы тот самый художник, который написал «Багровый остров»? – с лёгким акцентом спросил импозантный господин и, не дожидаясь ответа, шагнул в квартиру.
– Они-с, они-с, – услужливо подтвердил тип в пенсне и втиснулся следом. Мастер хотел было захлопнуть дверь, но в неё вдруг быстро прошмыгнул третий – то ли карлик в мохнатой шубе, то ли жутких размеров черный кот…
– Миша, ты скоро? – в который раз позвала Елена Сергеевна. – Тут к тебе товарищ пришёл…
На пороге стоял маленький, необыкновенно широкоплечий человек, в котелке на огненно-рыжих волосах, с некрасиво выпирающим нижним зубом.
– Михаил Афанасьевич, позвольте представиться, – сказал он гнусаво, – Азазамов моя фамилия. Я к вам по личному поручению товарища Сталина!
Елена Сергеевна, стоявшая здесь же, вздрогнула и в испуге прислонилась к стене.
– Ох, и трудный народ эти женщины! И зачем именно меня послали по этому делу? Пусть бы ездил Берия, он обаятельный… – пробормотал про себя Азазамов. Повернувшись к Елене Сергеевне, он добавил как можно мягче: – Да не волнуйтесь вы так, Иосиф Виссарионович прислал меня с просьбой…
Азазамов повернулся к Михаилу Афанасьевичу и продолжил:
– Товарищ Сталин просил вас написать пьесу о событиях его юности, о рабочей демонстрации в Батуме в марте 1902 года… Пройдемте в кабинет, обсудим детали…
Через час, выпроводив Азазамова, Елена Сергеевна и Михаил Афанасьевич наконец-то сели ужинать. Уронив ложку в тарелку с борщом, Михаил Афанасьевич задумчиво сказал:
– Пожалуй, добавлю я его в свиту к Воланду…
– Кого, Миша? – спросила Елена Сергеевна.
– Азазамова. Занятная личность. Типичный демон. Я назову его Азазелло…
…Красная горошина Солнца укатилась в бездну, хищно притаившуюся за горизонтом. Вальяжно и уверенно ступавший в закатных лучах конь вдруг оступился, споткнувшись впотьмах, и побеспокоил своего могущественного седока. Оторвавшись от занятной полудремы, Воланд позволил себе додумать ускользнувшую было мысль: «Однако, что бы делало добро, если бы не существовало зла?… Как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Это по меньшей мере глупо ободрать весь земной шар из-за чьей-то фантазии наслаждаться голым светом. А, впрочем, посмотрим. Посмотрим… Скоро в Москве будет интересная история!..»
Воланд расправил плечи, пришпорил коня, и, на мгновение сверкнув черной молнией в лунном свете, они оба растаяли в ночном сумраке.