75 лет исполняется 9 марта известному карельскому композитору Эдуарду Патлаенко. Всего в жизни он добился исключительно благодаря своему таланту, никогда не шел на сделки с совестью, не занимался конъюнктурой. Эдуард Николаевич известен своей честностью и прямотой, которые что в советские, что в новые времена постоянно осложняли его жизнь. Но именно поэтому он относится к тем деятелям нашей культуры, чья репутация безупречна. А это дороже званий и наград.
Композитор продолжает работать, и, значит, мы еще услышим его сочинения в концертах.
Публикуем ниже интервью Э.Н. Патлаенко из нашего архива, которое дает представление о его взглядах на искусство, вечную драму художника и на то, что для композитора важнее музыки. С композитором беседует Галина Пуховицкая.
«У меня есть звание профессора, заслуженного деятеля искусств России и Карелии, но больше всего я горжусь тем, что я композитор». Так сказал о себе Эдуард Николаевич Патлаенко, автор четырех симфоний, симфонии-кантаты «Кантелетар», оратории «Руссия и меч», струнных квартетов, произведений для различных ансамблей, хора, музыки к драматургическим спектаклям.
— Эдуард Николаевич, начнем с чисто гипотетического вопроса. С кем из композиторов, живших и живущих, вы хотели бы встретиться? Кто из них интересен вам не только как музыкант, но и как личность?
— Мне кажется, в одном человеке творец и личность неразделимы. Я бы с радостью встретился с Бахом — с его помощью я бы обратился к Богу. Я бы с радостью встретился с Бетховеном — с помощью его музыки я бы обратился к человеку как творению Божьему. Я бы с радостью встретился с Шопеном — с его помощью я бы уравновешивал в себе земные человеческие страсти и то, что во мне и в любом человеке от Бога, настолько его музыка гармонична.
— Вы человек религиозный?
— Да, я всегда был религиозным, но не церковным. Настоящая вера и истинная религиозность всегда тайна. Недаром есть древняя поговорка: слово изреченное есть ложь.
— А звук прозвучавший?
— То же самое, потому что все, что изрекается, идет в физический мир, а физический мир — это иллюзия.
— Вы отрицаете возможность контакта со слушателями с помощью ваших произведений?
— Нет, я не отрицаю возможность такого контакта, но я за контакт с обоюдными симпатиями. Не совсем верно ставить композитору перед собой цель написать для кого-то и для чего-то. По моему убеждению, дар творчества Богом дается любому человеку, за редчайшим исключением. И этот дар творчества дается ради эволюции души. Симфонии Бетховена меня убеждают в том, что в техническом отношении все они не очень отличаются. То же самое я могу сказать обо всех симфониях Малера, а их у него десять. Но внутреннее развитие души и Бетховена, и Малера удивительно. Оно движется, как бы от основания к вершине пирамиды. Но это движение души возможно в каждом человеке, не только у таких выдающихся композиторов, какими были и есть Бетховен и Малер. Что касается общения с другим человеком через творчество, то здесь нужно желание и творца, и слушателя, их обоюдное согласие. Как люди находят друг друга в жизни, так и в искусстве находят себя автор и слушатель.
— Несколько лет тому назад на I фестивале камерной музыки в Костомукше исполнялись ваши «Пастушьи песни». В том сочинении вы пытаетесь воплотить свою мысль о единстве происхождения народов. Как родилась эта музыкальная идея?
— Я сравнивал фольклорные пастушьи наигрыши разных народов. И удивительным оказалось вот что: при соответствующих интонационных, очень незначительных вариациях одного народа наигрыш совершенно естественно, не насильственно превращается в наигрыш другого народа. С одной стороны, это удивительно, с другой — нет, потому что главная истина бытия — его многообразие, созданное единым началом — Богом. Все народы в своей основе едины.
— Какие наигрыши вы использовали?
— Наигрыши владимирских рожечников, карельские наигрыши.
— Как вы стали композитором?
— По отношению к другим композиторам можно сказать, что композиторами не становятся, а рождаются. О себе я так сказать не могу. В детстве я увлекался историей, ботаникой, литературой. В 1951 году меня вдруг повлекло к музыке, я поступил в самодеятельный духовой оркестр. А тягу к творчеству я почувствовал в себе после просмотра фильма «Прелюдия славы». Это был фильм о молодом дирижере, который потом стал всемирно известным музыкантом. В фильме звучали «Фантастическая симфония» Берлиоза и «Прелюды» Листа. Вот эти «Прелюды» Листа перевернули всю мою душу, после этого я стал сочинять, еще не зная нот. Было мне тогда шестнадцать лет.
— А потом было музыкальное училище?
— Да, но попал я туда не без труда. Моя мама была категорически против того, чтобы я стал профессиональным музыкантом. И тогда я тайно послал документы в музыкальное училище. Вызов на экзамены попал маме в руки, дома был страшный скандал, но я был упрямым, и ей ничего не оставалось делать, как собрать мои вещи и проводить меня в Ставрополь. И с поступлением в консерваторию тоже было не все так просто. Я поступил в 1957 году в Ленинграде. Со мной вместе поступали крепкие ребята: Борис Тищенко, Вадик Успенский, еще кое-кто. Я сдал все экзамены, но не прошел по конкурсу. Естественно, моя подготовка была ниже средней, ведь я окончил музыкальное училище по классу гобоя. Не поступив в консерваторию, я уехал домой, но через какое-то время получил вызов учиться в классе гобоя. Один год я совмещал два факультета, но гобой сразу забросил, и на второй год меня перевели на основной, композиторский факультет.
— У кого вы учились?
— Моим педагогом был Александр Семенович Чишко, известныйв свое время автор опер. Но моими основным учителями были фонотека и библиотека Ленинградской консерватории, где я проводил большую часть времени.
— И после окончания консерватории вы приехали в Петрозаводск…
— Я мог поехать в Ставрополь, в Сыктывкар, но случайно на распределении кто-то обронил слово «Петрозаводск». Здесь нужен был в Союз композиторов молодой композитор, потому что все композиторы, кроме Синисало и Лапчинского, были в преклонном возрасте. Вот так 1 августа 1963 года я впервые приехал в Петрозаводск.
— Никогда об этом не жалели?
— Нет, и сейчас не жалею. Конечно, в столице при соответствующей суете больше бы исполнялись мои произведения, там просто больше возможностей, но для меня важнее не исполнение, а собственно само творчество.
— Вам никогда не приходилось писать что-либо по заказу?
— Один раз в жизни, и неудачно. Это был балет «Песнь о Гайавате» по поэме Генри Лонгфелло. Сочинял я по заказу нашего Музыкального театра, но балет так и не был поставлен. Потом из этой музыки я сделал сюиту-симфонию.
— Было ли у вас искушение встать за дирижерский пульт, как это часто делают композиторы при исполнении своих произведений?
— Конечно, было, но однажды понял, что я не дирижер, это другая профессия, для которой нужны другие качества.
— Какую роль в вашей творческой жизни сыграл Союз композиторов Карелии?
— Здесь надо разграничить два понятия: Союз композиторов как творческий союз единомышленников и Союз композиторов в функции профсоюза. Союз в последнем смысле дал мне очень много, помогая в переписке нот, в исполнении моих сочинений. Как творческий союз он не дал мне ничего. Я не чувствовал на себе его влияния, я всегда развивался сам. Хотя думаю, что молодой начинающий композитор нуждается в помощи не только материальной, но и творческой.
— Более тридцати лет вы работали преподавателем музыкальных дисциплин сначала в музыкальном училище, потом в консерватории. Была ли педагогическая работа для вас только источником дохода?
— Конечно, в этой работе для меня была важна материальная сторона. Этим самым я добивался творческой независимости, независимости от заказов. Я служил преподавателем музыки. Но эта работа приносила мне и творческое удовлетворение, особенно после того, как я перешел работать в консерваторию и у меня появились ученики по композиции. Среди моих учеников есть талантливые ребята, которые со временем заявят о себе своим творчеством.
— На кого вы возлагаете особые надежды?
— На всех, потому что творческий человек может раскрыться совершенно неожиданно, непредсказуемо.
— Музыкальная среда, в которой мы живем, состоит из рок-музыки, поп-музыки. Может ли такая музыка воспитать хороший музыкальный вкус?
— Мое мнение — не может. В этой музыке преобладает монотонный ритм, точнее не ритм, а метр. Это создает однобокость, преобладает один аспект. Настоящее же искусство впитывает все многообразие жизни.
— У вас великолепная коллекция картин. Как она формировалась?
— Я не приверженец одного какого-либо течения в искусстве. Для меня любая картина, если она меня обогащает, приглашает думать, интересна. Поэтому в моей коллекции работы художников разных направлений. Каждый художник представлен двумя разнообразными работами.
— Кто вам наиболее близок из карельских художников?
— Тамара Юфа. Когда я приехал в Карелию, она была первой художницей, с которой я познакомился. Тогда как раз в августе 1963 года проходила ее персональная выставка.
— Я знаю, что вы занимаетесь и литературным творчеством…
— Говорить о том, что я занимаюсь литературным трудом, — это слишком громко. По мере необходимости мне приходится обращаться к литературе. Я написал либретто оратории «Руссия и меч». Для этого я собирал материал восемь лет: делал выписки из исторических документов, изучал фольклорные сборники XVI века.
— Но вы еще сочиняете и собственные стихи…
— Да!
— Как бы вы прокомментировали такую мысль русского философа Алексея Лосева: «Подлинный музыкальный феномен всегда есть только томление. Он всегда есть только искание того, чего нельзя найти».
— Прекрасно сказано, но я бы сказал точнее: в физическом плане музыка — единственная форма, через которую человеческий дух может выразить эзотерическую суть своего бытия. Поэтому музыку невозможно объяснить словами.
— В чем роль программной музыки? У вас она тоже есть.
— Композиторам программа нужна для того, чтобы по возможности полнее раскрыть те стремления, которые он попытался реализовать в музыке. Полностью реализовать ту тайну, которой обладает душа, невозможно в физическом мире. И отсюда вечная драма художника — невозможность полностью материализовать то, что он знает внутри себя. И эту драму переживают все композиторы.
— И Бах тоже?
— Я не знаю, может быть, Бах — тот единственный композитор, который достиг счастья полностью реализовать то, что он нес внутри себя. Но зато он был одинок, и умер в одиночестве и полном непонимании и своей семьей, и своими сыновьями.
— Удалось ли вам сохранить непосредственность восприятия музыки или автоматически во время слушания вы анализируете форму, гармонию, инструментовку и так далее?
— Я очень счастлив тем, что непосредственность восприятия мне сохранить удалось.
— Чем вы сейчас занимаетесь?
— Много читаю эзотерической литературы, которая была раньше нам недоступна. Художественную литературу почти не читаю — много прочитал раньше.
— Есть ли что-то в жизни более важное для вас, чем музыка?
— Да, есть. Это взаимоотношения между людьми.
— Вам везло в жизни на друзей?
— Везло на хороших людей, а везло ли на друзей, мне трудно сказать. Мой настоящий друг — моя жена.
— Самый счастливый период в вашей жизни?
— Это был 1967 год, когда я познакомился со своей супругой.
— В одном из писем Марина Цветаева писала: «Я никогда не просила «свыше» — рифмы (это — мое дело!) — я просила (требовала!) — силы найти ее, силы на это мучение». О чем просите вы?
— А я прошу только одного — направить меня на путь истинный, научить меня любить своего Творца. Все остальное зависит от воли человека.
«Лицей» № 4 1995 год