Поэтесса Нелли Закс во время допроса в гестапо потеряла голос. Но ее поэтический голос прозвучал на весь мир.
10 мая 1933 года в Берлине состоялось массовое сожжение “вредных” книг, написанных евреями. Среди уничтоженных были книги Г. Гейне, З. Фрейда, С. Цвейга, А. Эйнштейна. Еще в середине XIX века великий поэт Генрих Гейне пророчески писал: «Там, где сжигают книги, будут жечь людей».
За годы Второй мировой войны нацисты истребили на территории Германии и оккупированных стран Европы 6 миллионов евреев. Это была самая трагическая эпоха за всю историю еврейского народа. Нацистская Германия проводила по отношению к евреям политику тотального уничтожения, получившую условное название “окончательное решение еврейского вопроса” (Endlosung). В соответствии с этой политикой все без исключения евреи — мужчины и женщины, дети и старики — были обречены на истребление.
Старые люди
Здесь,
в складках этой звезды,
укрытые лоскутами ночи,
они стоят и ждут Бога.
Ржавые шипы сковали им рты.
Их язык нем. Говорят только глаза,
в которых — колодец с утопленной смертью.
О, старики, которые несут сожженных детей в своих глазах
как единственное имущество…
(подстрочный перевод с немецкого )
Стихотворение “Старые люди” написала еврейско-немецкая поэтесса Нелли Закс. В эру фашизма она оказалась в Германии, но нашла в себе силы заговорить еще тогда. Потому что молчание было бы предательством по отношению к ее народу, принесшему себя в жертву во имя тех, кто все же остался жив и сможет рассказать миру о Вселенском Аде — Освенциме.
В страшные 40-е годы, когда Нелли Закс было 48 лет, она эмигрировала со своей матерью в Швецию, попав в последнюю группу евреев, покидающих фашистскую Германию. Две женщины ютились в маленькой комнатушке — бывшей музыкальной студии, где, кстати, Нелли Закс и прожила всю оставшуюся жизнь.
Несколько лет поэтесса работала сначала кухаркой, потом переводчицей. Она писала об этих годах: “Преследуемые смертью, мы оказались здесь. Моя мать испытывала мучения каждую ночь. Нищета, болезнь, наконец, отчаяние! Даже сейчас я не представляю, как смогла тогда выжить. Только любовь к одному человеку, сидевшему в концлагере, давала мне силы…”
Когда она узнала о смерти любимого, родственников, друзей, стиль ее поэзии резко изменился. Газовые камеры, крематории, нечеловеческие страдания — всё обрело голос в них. “Мы не можем продолжать писать в старом стиле. И это касается вообще любого искусства. Все перевернулось…”
Поэзия помогла Нелли Закс выжить: «Я писала, чтобы выжить. Я горела в пламени с теми, кто был там… Но я должна была выжить. Чтобы узнали обо всем другие…»
Закс чувствовала, что ее собственное прошлое теперь неважно, она негодовала по поводу раскрывания деталей своей личной жизни: “Я или какой-то другой человек писал эти строки — не имеет никакого значения!” И позднее: “Моя личность вообще вне важности!”
Наверное, для этого могло быть много причин — может, она просто не хотела делиться своей Болью с анонимной публикой или же считала не подобающим для женщины рассказывать свою биографию. Поэтесса не раз повторяла, что не Бог, а мучения еврейского народа дали ей голос: “Мы только хотим служить еврейскому народу, а не сочинять красивые стихи!”
В стихотворении “Старые люди” нет рифмы. Оно начинается с восклицания — “здесь”, которое тут же погружает читателей в стихотворение и настораживает — о ком это!? Внимание читателя акцентируется на “старых людях”, которые почти на протяжении всего стихотворения называются местоимением — “они”.
“Старые люди” почти что не видны, так как они стоят “в складках звезды”, как в складках занавеса. Невидимость усиливается благодаря тому, что они “укрыты лоскутами ночи”. Ночь укутывает их как будто одеялом… Эти люди бедны, и лохмотья ночи — их единственная одежда…
“Здесь” они стоят: кучка старых людей, почти невидимых. Они ничего не делают, просто стоят и ждут… Бога.
Русский перевод глагола abwarten — «ждать» — не может полностью охватить значение немецкого оригинала. Глагол abwarten обычно не используется по отношению к людям или к Богу. Abwarten означает пассивное ожидание того, что произойдет. Именно поэтому он и использован в этом стихотворении, подчеркивая, что старые люди больше ни от кого ничего не ждут, даже от Бога.
С чувством полной безысходности и безнадежности они просто стоят. И кажется, что их вообще нет. Не то же самое ли испытывали выжившие после Холокоста: “Да, я жив, но это не имеет никакого значения.” Или еще более драматично: “Я не живу. Я умер во время Aушвица и никто не видел этого!”
Это стихотворение о людях, потерявших не только свою надежду, но также и свой язык: “Ржавые шипы сковали им рты” — Освенцим сделал их немыми! Образ шипов, который не в первый раз используется в поэзии Нелли Закс, всегда сопряжен с болью. В христианской традиции он ассоциируется с терновым венцом, возложенным на Иисуса до распятия как символ осмеяния, выдавая его за “Короля евреев”. В этом контексте венец — символ власти — означает боль и отчаяние.
Потеря языка может пониматься двумя разными способами. Во-первых, “старые люди” могли потерять способность говорить, как случилось и с самой поэтессой после допроса ее в гестапо. В своем единственном послевоенном прозаическом произведении “Жизнь после Катастрофы” Закс пишет: «… И голос “спасся бегством” к рыбам. Спасся, не заботясь о других частях тела, которые остались в разъедающей соли террора». Во-вторых, нет таких категорий, какими можно описать тот ужас, с которым они столкнулись, нет такого языка, который был бы способен выразить то, что они пережили.
«Их язык был отдан их глазам» (или “говорят только глаза”) — перевод, который не охватывает всего значения немецкого оригинала. Образ содержит две идеи: так как они потеряли язык, то теперь не уста, а их глаза имеют дар речи. Только их глаза — зеркало души — могут выражать всю ту боль, отчаяние и безысходность, которые, не переставая, кровоточат в их душах.
Закс описывает, что выражают эти глаза: они «говорят как колодец с утопленной смертью». Этот образ сталкивает читателя с парадоксом: смерть (дословный перевод — “труп”) — уже неживая субстанция и не может быть «утопленной»; только живой человек может утонуть. Это использование парадоксального образа характерно для творчества Закс.
Колодец обеспечивает людей водой, необходимой для их существования. Но колодец загрязнен смертью, и уже не может быть использован людьми. Образ «утопленной смерти» усиливает контраст между жизнью и смертью, между поддерживающей эту жизнь функцией колодца и его необычным теперешним положением.
Стихотворение заканчивается восклицанием: “О, старики, которые несут своих сожженных детей как свое единственное имущество”. Это предложение, как и первое, — восклицание без восклицательного знака на конце. Точка ослабляет эмоциональный аспект, подчеркивая собственно содержание восклицания.
Только сейчас эти люди называются. К ним используется обращение — “старики”, но это не значит, что они действительно старики. Чудом оставшись в живых после тех ужасных событий, которые выпали им на долю, они постарели. Они потеряли все: свои дома, свой язык, надежду, свои семьи. Возможно,они так окоченели, что уже не чувствуют боли, и слезы не стекают из их глаз. Единственное, что осталось у них, — “их сожженные дети”, которых они несут в своих глазах. Порядок в природе был нарушен, разорвана преемственность поколений — дети ведь должны жить после своих родителей, но они сожжены в газовых камерах и печах. Остались одни старики…
Старики эти — люди, выжившие после Холокоста, хотя Закс не называет их прямо. Вообще, для многих стихов поэтессы, в которых она говорит о еврейском народе, характерна такая иносказательность, что позволяет любому человеку, пережившему что-то страшное в своей жизни, какую-то трагедию, найти в них нечто близкое для себя.
Нелли Закс говорила о том, что видела сама: почти прозрачные искалеченные тела выживших после Холокоста; людей, потерявших все, даже свою речь и веру в Бога. “Старые люди” у Закс немы, но делясь тем, что сама испытала, ощутила, она делала их видимыми и вполне реальными. И хотя Бог не вмешивается и не помогает им, они все же ждут его и верят, что он где-то рядом.
Для чего вообще нужен тут образ Бога? С одной стороны, он демонстрирует полную безнадежность положения этих людей. Ждать без ожидания чего-нибудь — это состояние жизни и смерти в то же время. Но безысходность соединяется с образом Бога, на которого Традиция всегда возлагала столько надежд (неважно, на существование Господа или на его Приход). Закс связывает в один клубок и страдания стариков, и Бога. И у читателя, вопреки сказанному в стихотворении, просыпается чувство, что Бог, все-таки, существует, просто сейчас он отсутствует. Существует — так как ЕгоЕе имя называется; отсутствует — так как люди ждут его.
В поэзии Закс часто повторяется мотив, когда рядом с образами умирающих — образ Бога. Может, это означает конец их страданиям? В отличие от тех, кто был уничтожен нацизмом, старики эти будут иметь шанс умереть своей собственной смертью, который поэтесса считает величайшем даром на Земле: умереть, не быв убитым. Получается, что смерть, соединенная с Богом, не мученическая, а облегчающая.
А все же, где был Бог в Освенциме? Можно найти утешение в предлагаемом Бубером образе «затмения» Бога. Но он кажется мало применимым к Освенциму.
Согласно Торе, Бог даже во времена тотальной безысходности и несчастий только кажется бессильным, ибо все же ожидается приход Мессии. В «Ночи» Эли Визеля Бог качается на виселице в концлагере, а для героя его же книги «Ворота леса» Мессия, который в состоянии прийти и все же не пришел в Освенцим, — просто немыслим. Однако тот же самый герой утверждает:
«Именно потому, что уже слишком поздно, нам и предписывается надеяться».
В 1966 году Нелли Закс совместно с Ш.И. Агноном была присуждена Нобелевская премия. В своей Нобелевской лекции Закс сказала: “Агнон представляет государство Израиль. Я представляю трагедию еврейского народа”.
***
Старые люди стоят и стоят….
Ночью оборваны в клочья их сны.
В черное небо смиренно глядят,
Бога все ждут с обгоревшей звезды.
Руки истлевшие тянутся ввысь,
Губы обуглены пламенем лет,
Стоном камней голоса их впряглись
В скрежет пролеток заблудших планет.
Только глаза их не спят никогда!
Вороны в них над добычей кружат,
Тонут в слезах, воскресая всегда, —
Вороны мертвых детей сторожат.
О, старики, что могилы несут:
Горькую память той страшной Войны!
Бога безмолвно, упрямые, ждут,
Что не торопится с Вечной Звезды…
***
Человечьим отборным порохом
Начиняла планету Война.
И соленым кровавым полохом
Обшивала края фитиля.
А сквозь проволоку
Тленным войлоком
Пробивалась уже не трава —
Детским локоном, вечным локоном
Поросла у Земли голова…
Век фашистским железным обухом
Метку черную к ней прибивал.
Плакал колокол… смерти колокол…
Кто-то бомбу как мячик кидал…
С этих пор голоса погребальные
Раздаются над местом пустым.
И свечами горят поминальными
Звезды — в взорванном небе кресты.
(подстрочник: «Кто-то заберет мяч из рук, которые играют в игру террора. Кто-то придет и вышьет зеленью весеннего бутона по шали молитвы и посадит шелковистые детские кудри как символ на челе века»).
Художественный перевод стихотворений Нелли Закс выполнен автором публикации Инной Фрадковой