Сегодня началась Нобелевская неделя. В Стокгольме определили лауреата премии в области медицины и физиологии, 2 октября будет назван лауреат в области физики. Именно этому событию посвящен рассказ нашего автора Владимира Голяховского, основанный на реальных событиях.
***
В пять часов утра в нью-йоркской квартире Абросевичей раздался телефонный звонок. Городской телефон звонил и звонил, а муж всё не просыпался. Раисе Марковне было жаль будить его — с вечера у него был тяжёлый приступ сердцебиения, и она боялась повторения.
— Кто бы это мог звонить в такое время? — удивилась она. — Если что-то случилось у дочки, она позвонила бы по мобильному номеру. Нет, наверное, кто-то другой.
Пришлось ей встать с постели, чтобы идти к телефону в соседнюю комнату. Только она опустила ногу с кровати, сразу заныло колено. Сидя, она раскачивала больную ногу и шарила в темноте рукой, пытаясь найти свою трость. Очевидно палка завалилась под кровать. Где ж её найдёшь без света? Но зажигать свет она не стала, чтобы не разбудить мужа. Телефон звонил раздражающе настойчиво, припадая на больную ногу, она шла на звонок. По дороге больная нога зацепилась за край ковра, и она еле удержалась, чтобы не упасть. Это испугало её, сердце забилось, она задохнулась, наконец сердито схватила трубку телефона и грубо спросила по русски:
— Алло, кто звонит, чего вам надо?
Незнакомый голос несколько раз повторил что-то на английском. Спросонья она поняла только :
— Профессор Абросевич… профессор Абросевич…
— Он спит. Чего вы хотите?
Голос что-то говорил, она опять не понимала, разобрала только одно слово — «нобель». Решила, что это он и звонит, но не поняла — зачем. Ах ты, господи, не мог он, что ли, позвонить позже?
— Если вам так срочно, сейчас я его позову.
Положила трубку на стол и осторожно, чтобы не споткнуться опять, пошла в спальню. Включила слабый свет ночника и стала расталкивать мужа. Он приоткрыл глаза:
— Что случилось?
— Алекс, звонит кто-то. Говорит по-английски одно и тоже: профессор Абросевич. Пойдёшь поговорить?
Он потянулся, заморгал глазами:
— Сколько времени?.. Кто звонит?.. Кому надо?
— Время? Только-только пять. Звонит какой-то Нобель, если я правильно поняла.
— Какой ещё Нобель?
— Не знаю. Просит тебя.
Он сел, нащупал ногами тапки, вдел в них ноги, с трудом встал из-за боли в спине, но сердце пока не беспокоило. Пошёл, вздыхая и покачиваясь. Она предупредила:
— Не споткнись о ковёр.
Алексей Моисеевич взял трубку, незнакомый голос сказал на английском:
— Это звонок из Стокгольма. Говорит секретарь Нобелевского Комитета. Вам присуждена Нобелевская премия по физике. Поздравляю вас.
Чего он только не ждал, но не этого. Со сна, мигая глазами, спросил:
— Что вы сказали? Вы шутите, что ли?
— Нет, нет, профессор, это правда: вам присуждена Нобелевская премия по физике.
Секретарь говорил, что премия присуждена за его открытие, а он всё не понимал:
— Какое открытие? Открытие чего?
Голос перечислял, но ему это ничего не объясняло.
— Когда я сделал это открытие?
Секретарь ответил, Алексей Могисеевич ещё больше удивился, воскликнул:
— Так это же было пятьдесят лет назад!
Секретарь пояснил:
— Нобелевский комитет считает, что ваше открытие легло в основу многих достижений физики и химии, сделанных после этого.
В это время Раиса Марковна нашла под кроватью свою трость, надела халат и подошла, настороженно слушая.
— Алекс, кто это, что он говорит?
Алексей Моисеевич отвёл трубку от уха и шепнул ей:
— Из Стокгольма. Говорят, что мне дали Нобелевскую премию.
Она застыла в удивлении, хотела что-то сказать, но у неё отвисла челюсть. А голос в трубке закончил:
— Профессор Абросевич, теперь ждите поздравлений со всего света.
Он положил трубку, тяжело опустился в кресло, она села рядом:
— Алекс, это же слава! Слава и деньги! Алекс мой, поздравлю! — и потянулась поцеловать в лысину. — Мы с тобой поедем в Стокгольм на вручение премии, нас будет принимать король.
— Да, поедем… Но после вчерашнего приступа я даже больше радуюсь, что смог проснуться, чем тому, что получил премию. А знаешь, ведь я написал эту работу, когда только закончил аспирантуру, — пятьдесят лет назад. Знаешь, я чувствую, что сердце опять затрепыхалось. Это от звонка. Пощупай мой пульс.
Она почувствовала быстрый сбивчивый тук-тук-тук, забеспокоилась:
— У тебя опять аритмия. Надо принять пропранолол, я сейчас принесу.
— Да, да, ты говоришь — Стокгольм. Ведь это всё надо выдержать. А с моим сердцем…
Лекарство действовало медленно, нормальный пульс восстановился только через сорок минут. Он сидел, ждал и думал — пытался разобраться в своих чувствах.
Он вспомнил ту свою работу пятидесятилетней давности. Это было в Институте физических проблем в Москве, в 1950-е годы. Физики-экспериментаторы занимались свойствами сверхпроводниковых материалов — ртути и свинца, проводников первого типа. Его учитель Лев Давыдович Ландау вместе с Виталием Гинзбургом составили математическую модель, объясняющую их свойства. Экспериментаторы сделать опыты с алоем — сплавом разных металлов. Оказалось, что он проводит через себя электричество по другому образцу. Они не понимали почему, и попросили его, новичка, найти объяснение.
И вот через полвека он сидел и думал: «Ну да, Эйнштейн говорил: «Практика — это когда всё работает, но никто не знает почему, а теория — это когда все известно, но ничего не работает». Помню, я сопоставил задачу с полученным результатом и так объединил практику и теорию. Получалось, что я описал так называемый второй тип сверхпроводников. Я отослал статью об этом в академический журнал, но редактор посчитал её не имеющей практического значения и отказался печатать. Я кое-что переделал и всё-таки уговорил его напечатать.
Ну да, конечно, он знал, что много физиков потом ссылались в своих работах на его уравнение. Ну и что? Всегда кто-нибудь другой сделает новые вычисления, и тогда этот труд окажется устарелым и ненужным. Да и что значил тогда он сам, со своим уравнением?! Ведь даже с законами великого Ньютона произошло то же самое. Он вспомнил эпиграмму поэта Самуила Маршака:
Был этот мир глубокой тьмой окутан.
Да будет свет! — и вот явился Ньютон.
Но Сатана не долго ждал реванша —
Пришёл Эйнштейн и стало всё, как раньше.
Рая готовила на кухне кофе и время от времени подходила к нему, щупала пульс.
— Не волнуйся, Раечка, сердцебиение уже нормализуется. Я вот вспоминаю ту работу моей молодости. Приятные воспоминания. Да, была полноценность жизни в молодые годы. Но никак я не мог представить, что именно за ту работу мне дадут Нобелевскую премию.
Она улыбнулась:
— Для учёного нет награды почётнее — это высшее признание, научная слава.
— Да, но полная неожиданность такого запоздалого признания только разволновала меня, старика. Да, в молодости была полноценность жизни. А теперь? Что теперь осталось, в старости?
В голове его бродил поток бессвязных мыслей. Это всё чаще происходило с ним теперь. Ну да, конечно, славе можно радоваться, но по-настоящему это может радовать, когда ты молодой, пока свежи эмоции. Тогда ты даже подпрыгиваешь от восторга, как прыгал молодой Пушкин, когда написал «Бориса Годунова». Он прыгал и вскрикивал сам себе: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» А в старости для восторга души уже не осталось, слава переживается умом — холодно, с оговорками. Да и что такое слава? Разных почестей за многие другие работы ему и так хватило: его избрали в Академию наук России, в Королевское общество Англии. Когда они уехали из Россию в Америку, его избрали в Национальную Американскую академию. Теперь ему 85, уже пять лет он не работает — здоровье не то, силы не те. Ему вспомнились строчки, которые он часто повторял:
Нет во мне ни бодрости, ни таланта,
Когда тело моё стареет,
Так вот впавшего в детство Канта
Кормят с ложечки его лакеи…
Из-за старости и потери сил он оставил кафедру в Принстонском университете, и они с женой переехали в Нью Йорк — ближе к дочери с внуками. И, конечно, чтобы быть вблизи хороших докторов-специалистов и больших госпиталей. Они очень довольны, что опять живут в городе, ведь они городские люди — первые шестьдесят лет жизни жили в Москве, пока не переехали в Америку по приглашению университета. В Принстоне ему дали небольшой одноэтажный дом старого типа, уютный. Но дом постоянно требовал ухода — то неполадки с электричеством, то с водопроводом. Для починки дома и машины, для расчистки снега надо было вызывать разных мастеров. Да, была у него машина, но теперь они оба с женой боятся водить: и зрение, и слух, и вообще скорость реакции — всё ослабло. Это хорошо, что они опять живут в городе, в квартире. Хозяйственные заботы отпали, и машина им не нужна, они или берут такси, или заказывают по телефону «лимузин-сёрвис» с шофёром, машину им подают к подъезду. Это намного проще и удобней.
Среди этих дум он вспомнил, что завтра у него визит к врачу-кардиологу. Каждую неделю они ездят то к кардиологу, то к глазнику, то к урологу, то к гастроэнтерологу, то к дерматологу… Каждодневная жизнь сосредоточилась теперь на посещении врачей. И надо не забыть — к какому и когда. Они с Раей записывают это на стенном календаре и с вечера проверяют, что назначено на завтра. Ну и скучное это дело — сидеть в ожидании приёма, врача.
И почти всё время у него плохое настроение, особенно по утрам — какая-то пустота души, состояние растерянности, мучает бесцельность доживания. Всю жизнь он работал, думал, достигал. А теперь все думы сосредоточились на том, как бы ему и жене не пропустить время приёма лекарств. Да, всё это так, пришло такое время, когда всё на свете стало тяжело, и радоваться тоже стало тяжело. Но всё-таки хорошо, что сумел дожить до такого признания — Нобелевская премия! Конечно, и деньги тоже прибавятся. Раиса Марковна думала, очевидно, тоже о деньгах. Прожив вместе более пятидесяти лет, они всегда думали одно и то же. Она спросила из кухни:
— Алекс, ты знаешь, сколько это денег?
Он посмотрел рассеянно:
— Нет. Звонок из Стокгольма был такой неожиданный, что я забыл спросить у того господина — премию дали мне одному или разделили с кем-то. Если мне одному, то это будет почти миллион, если вместе — поделят по значению открытия.
Рая обрадовалась — большие деньги. Самим им хватает на стариковскую жизнь, они хорошо обеспечены, никаких вещей покупать не надо. Но пусть дочке с внуками достанется больше после них. Алексей Моисеевич предпочитал, как он говорил, давать деньги тёплыми руками, чем холодными, после смерти. Но всё равно придётся просить юриста переписал его завещание. В Америке завещания обязательны, чтобы наследники избегали ненужных потерь на налоги.
— Рая, давай пить кофе
Но спокойно выпить кофе не дали — постоянно звонил телефон, звонки с поздравлениями от высоких лиц, от коллег, из Российской Академии, из Американской Академии, из Королевского Общества Англии. Но дочка ещё не звонила, она спала, не зная, что отец стал нобелевским лауреатом, как говорят — нобелистом. А услышать поздравление от дочери ему хотелось больше, чем от других.
Раиса Марковна позвонила ей сама, хотя было рано. Дочка взволнованно спросила:
— Что случилось? Что-то с папой?
— Нет, нет, Оленька. У нас радость — папе дали нобелевскую премию.
Голос у Ольги изменился, стал радостный:
— Нобелевскую премию?.. Ой, как здорово!
— Ты хочешь поздравить папу?
— Конечно, хочу. Но я собираю детей в школу. Я позвоню попозже, и мы поговорим.
— Оленька, приходите — мы отпразднуем вместе. Папа будет рад.
— Да, да, мы придём. Но сейчас мне некогда — ребята ничего не собрали, все вещи и книги разбросали, растеряли. У нас сборы и препирательства.
Раиса Марковна расстроилась, подумала: да, достаётся ей бедной одной.
Это была грустная сторона их жизни. С тех пор как Ольга разошлась с мужем, ей приходится постоянно воевать с детьми, двойней, мальчиком и девочкой. Двенадцатилетние дети жили то у неё, то у отца с его новой семьёй. Там их больше баловали, отец не досаждал им нотациями, купил им мобильные телефоны, разрешал делать, что хотят. А Ольга была мать строгая, требовала, чтобы они лучше учились, чтобы читали книги и не делали беспорядка в своих комнатах. Дети злились, часто бывали грубы с ней. Им хотелось только играть в игры на своих смартфонах и смотреть по телевизору фильмы ужасов. Ольга называла их «мои раздражители».
Алексей Моисеевич спросил жену:
— Ты с кем говорила, с Оленькой?
— Да, с ней.
— Чего она меня не поздравила?
— Она детей в школу собирает, позвонит потом. Вечером придёт вместе с детьми.
Позвонил и пришёл корреспондент газеты Нью-Йорк Таймз, с фотографом. Он сообщил, что премию Алексею Моисеевичу дали на двоих с другим русским физиком Виталием Гинзбургом, приятелем Абросиевича.
***
К вечеру Алексей Моиссевич был ужасно усталый, сидел расслабленно в кресле и только ждал прихода дочки с внуками. Ольга пришла — красивая, нарядная, расцеловала отца:
— Отец, дорогой, поздравляю! В честь такого события я сходила в парикмахерскую и купила новое платье.
Дети скромно стояли за ней, держали в руках подарки — дедушке коробку шоколадных конфет, бабушке — букет цветов. Они обняли его, внук спросил:
— Дед, а что это такое — нобелевская премия? Кто такой Нобель? Почему он раздаёт премии?
— Ну, как тебе сказать? Нобель умер сто лет назад, он сам был учёный, оставил после себя большое наследство и завещал, чтобы из его денег каждый год давали премию учёным.
— Как он заработал столько денег? — допытывался внук.
— Видишь ли, он изобрёл динамит, взрывчатую смесь. Её стали покупать во всём мире, и у него скопилось громадное богатство.
Практичная внучка спросила:
— А сколько денег дают с премией?
— Довольно много.
— Сколько?
— Я получу полмиллиона долларов.
Они переглянулись:
— Ого! Тогда и мы хотим получить такую премию, когда вырастем.
Ольга назидательно:
— Для этого надо хорошо учиться.
Внука всё интересовало, он продолжал спрашивать:
— А что такое лауреат?
— Ну, это слово пошло от древних греков. На спортивных Олимпийских играх они награждали победителей соревнований по бегу венком из лавровых листьев. От лавра и пошло слово «лауреат». Потом такой венок стали в разных странах давать знаменитым поэтам.
— А поэтам за что? Они ведь не бегают.
— За хорошие стихи.
Внучка поинтересовалась:
— Тебе тоже наденут лавровый венок?
— Нет, этого больше не делают.
Ольга отстранила их от деда:
— Довольно болтать, лауреаты! Ну, а теперь пойдёмте все в ресторан — праздновать.
Раиса Марковна укоризненно посмотрела на неё:
— Ты что, не видишь, какой папа усталый? Эти поздравления и журналисты совершенно ослабили его.
— Тогда в ресторан не пойдём, я закажу кейторинг — чтобы принесли всё нам домой. Папа, ты какую кухню предпочитаешь: итальянскую, французскую, мексиканскую?
— Оленька, вообще-то я предпочитаю то, что готовит мама. Но если есть выбор, то лучше французскую, она вкусней. Только не заказывай шампанское, это дорого. У нас есть бутылка французского. Ты любишь его.
Ольга позвонила в ближайший французский ресторан и заказала много блюд.
Рая достала из буфета красивый сервиз, который ставили только для гостей. Из ресторана принесли еду и они сели за стол, Алексей Моисеевич долго откупоривал бутылку шампанского, Раиса Марковна и Ольга с тревогой следили за ним. Наконец, пробка вылетела с шумом выстрела и напугала детей. Им налили яблочный сок. Ольга говорила первый тост — за всемирный успех отца.
***
Как обычно, рано утром у двери квартиры положили газету Нью-Йорк Таймз. Раиса Марковна всегда первая просматривала газету и рассказывала мужу о главных новостях и интересных статьях. На этот раз она с нетерпением открывала страницу за страницей. На седьмой были фотографии новых нобелевских лауреатов и статья о них. Её больше всего интересовало, как на фото выглядел муж — очень неплохо. Она оставила раскрытую газету на столе:
— Алекс, есть статья про тебя.
Он взялся читать, всё точно, даже упомянуто, что премию дали через полвека после открытия. Он включил телевизор, в новостях по станции АВС тоже упомянули про него. Ну что ж, слава это слава, пусть хоть запоздалая.
На этот день у него был назначен визит к кардиологу, Рая ехала с ним. Уже давно на все визиты к докторам они ходили только вместе, волнуясь друг за друга. К тому же слух Алексея Моисеевича ослаб, он не всегда слышал и понимал, что говорит доктор. Она всё повторяла ему.
После завтрака она спросила:
— Ты не забыл заказать машину?
— Кажется, не забыл.
— Что значит «кажется»? Ты ведь всё забываешь. А нам надо ехать.
Забывчивым он, действительно, стал, и она часто переспрашивала его. А он отговаривался:
— Раенька, вчера было столько звонков, что я потерял им счёт.
— Позвони ещё, проверь.
Диспетчер сказала, что машина была заказана. Он подразнил жену:
— Видишь, я не забыл. Ты напрасно говоришь, что я всё забываю.
Когда они вышли, лимузин со знаком «Кармел» стоял у подъезда, шофёр ждал их.
Доктор вышел в приёмную из кабинета с восторженными восклицаниями:
— Поздравляю! Я даже сделал вырезку из газеты, чтобы показывать знакомым, какого знаменитого пациента я лечу.
— Спасибо, доктор, очень приятно, что вы так внимательны.
Доктор был известный профессор Колумбийского университета. Он восторженно тряс руку Алексея Моисеевича:
— Для меня большая честь лечить нобелевского лауреата. У меня уже есть три пациента-нобелиста, и все в хорошем состоянии здоровья. Надеюсь, Вы тоже будете чувствовать себя лучше в новом звании.
Алексей Моисеевич покачал головой:
— В том-то и дело, что премия не прибавила мне здоровья.
Раиса Марковна вставила:
— У него опять был приступ фибрилляции сердца.
— Да, да, опять был приступ. А мне ведь надо будет лететь в Стокгольм на торжественную церемонию вручения премии. Меня это пугает — длительный перелёт туда и обратно, и вся эта пышная суета с вручением, с приёмами, с обедами. Всё пугает.
Раиса Марковна спросила:
— Доктор, как вы думаете — вынесет мой муж всё это?
— Надеюсь, что вы вынесете. Но давайте сначала проведём глубокое обследование.
Так и получилось — обследование показало большие сердечные нарушения. Пришлось Алексею Моисеевичу перед поездкой полежать в госпитале, ему сделали небольшую операцию: вшили под кожу на груди аппарат дефибриллятор. Проводки от него шли прямо в сердце, чтобы регулировать частоту его биения.
Перед отъездом ему прислали из Нобелевского Комитета ознакомительную инструкцию на все процедуры, расписанные в деталях по часам. На торжестве вручения премии надо быть обязательно во фрачной паре. А он сроду не носил фрак и занервничал:
— Не хочу я надевать фрак. Это хорошо для дирижёров, они привыкли. А я во фраке буду выглядеть клоуном.
Ольга уговаривала:
— Отец, но ты хочешь, чтобы король вручил тебе медаль и грамоту лауреата? Значит надо примириться с фраком.
Она нашла фирму, где давали напрокат смокинги, фраки и всё необходимое к ним. Пришлось ему примерять одну за другой три пары, Рая с Ольгой обсуждали, какая ему больше идёт. Он устал, ворчал, смотрел на себя в зеркало, и ему казалось, что во фраке он выглядит по-дурацки. К тому же оказалось, что аренда фрачной пары на неделю, с белым жабо и лакированными туфлями, стоила дороже, чем покупка. Ему жалко было денег на такую глупость:
— Зачем мне покупать фрак? Я же никогда больше его не надену.
Ольга сказала, что она сделает ему подарок — купит сама. Чтобы не раздражать её, он нехотя согласился, знал, что всё равно Рая возвратит ей деньги. А что делать?
Раиса Марковна тоже волновалась, что ей надеть на торжественную процедуру. Ведь её посадят рядом с жёнами других лауреатов, они все будут одеты красиво. А на парадном обеде надо быть одетой, как на балу. Дочка повезла мать в дорогой магазин «Блюмингдэйл», они купили, что хотели. Ольга предложила матери:
— Тебе в Стокгольме будут нужны драгоценности — все жёны будут украшены. Я знаю, что ты не любишь украшений. Но там так положено. Я дам тебе своё жемчужное ожерелье и гранатовый браслет.
Наконец, собрались, и Алексей Моисеевич позвонил по телефону — заказать лимузин в аэропорт Джона Кеннеди. Фирма всегда присылала машины вовремя, никогда не подводила. Машины были просторные и удобные — Линкольны, Мерседесы, а шоферы все очень опытные.
Рая крикнула мужу из другой комнаты:
— Закажи машину сразу на обратный путь из аэропорта домой, чтобы нам не брать такси.
Он назвал диспетчеру дату и время прилёта, номер рейса самолёта, сказал Рае:
— Не волнуйся, всё порядке — возвращением домой мы обеспечены.
***
В Стокгольме он был однажды, много лет назад — в 1959 году. Это была его первая заграничная поездка. Он ехал на симпозиум физиков в группе советских учёных. И теперь, проезжая по Стокгольму, вспоминал ту поездку. Швеция в те послевоенные годы считалась самой благополучной и богатой страной Европы. Когда Академия наук в Москве получила сообщение о симпозиуме в Стокгольме, многие физики захотели ехать — выступить с докладом было честью, послушать других было интересно. В поездку входило участие в симпозиуме и туристическая программа. Это называлось научным туризмом: академики и молодые учёные оплачивали поездку на две недели. По советским правилам, каждому выезжающему за границу нужна была характеристика от райкома коммунистической партии. В ней должно быть написано: «Идейно выдержан и политически грамотен». Характеристику давал партийный комитет института, где работали, и не все молодые смогли пройти этот барьер.
Перед отъездом их инструктировали в Центральном комитете коммунистической партии. Молодой инструктор говорил сухо, накачивал:
— Вы едете в капиталистическую страну, во вражеское окружение. Там будут американцы, англичане, французы. С их стороны могут быть провокации, надо быть бдительными. Вам рекомендуется поменьше общаться с делегатами, не говорите с ними один на один. И по улицам ходите только группами, не менее трёх человек, чтобы избегать провокаций.
Какие провокации, он не объяснял. Их запугивали, как дурачков. Было такое впечатление, будто их выпускают не на научный семинар, а забрасывают в тыл противника. Многие в душе смеялись, но вида не показывали. С делегацией из 15 человек ехали трое незнакомых мужчин. Все понимали — это стукачи, агенты госбезопасности, приставленные следить за ними.
За границей русские рубли ничего не стоили, они не конвертировалась. Поэтому денег туристам обменяли очень мало — всего по пять долларов в день. А всем хотелось купить какие-нибудь шмотки для подарка домой. Товаров в магазинах много, но старались не тратить на себя, ели в группе, а если не хватало, тогда жевали всухомятку привезенные с собой копчёные колбасы и консервы.
Держались русские обособленно. А симпозиум как раз имел целью общение учёных между собой, обмен мнениями. Делегаты из западных стран знали друг друга, радовались встречам, делились впечатлениями, мнениями. Однажды, в перерыве между заседаниями, группа шведских учёных пригласила его и Виталия Гинзбурга в ближайший ресторан. Они неловко замялись — жалко тратить деньги, к тому же стукач заметит, что они ушли с иностранцами. Но шведы настаивали с хитрой улыбкой:
— Мы знаем, что вам, русским, полагается везде ходить своим коллективом. Но мы выйдем боковой дверью, незаметно. Вы наши гости, и мы вас угощаем.
Впервые они были в шведском ресторане, их всё удивляло. За едой шведы сказали, что читали их статьи в журналах, хвалили, задавали вопросы. Разговаривали на английском, но словарный запас его и Виталия был слабый. Потом разговор сам собой перешёл на политические темы:
— Вы считаете, что у вас в России настоящий социализм. А мы считаем, что настоящий социализм у нас, в Швеции.
— Как же так? У вас ведь королевская власть.
— Это только номинально. Король — глава страны для представительства. Наши законы намного более социально правильные, чем ваши. Мы платим большие налоги, но за это имеем бесплатно много преимуществ.
Они доказывали это на примерах, и Алексею с Виталием приходилось только удивляться, до чего они правы — крыть шведов им было нечем.
Когда они вернулись, один из стукачей записал себе что-то в блокнот.
Русскую делегацию возили по городу на автобусе. Дома и улицы чем-то напоминали Ленинград, но не такой пышный. Объяснения им давала молодая русскоговорящая экскурсовод. Когда они проезжали торговой улицей, она воскликнула:
— Видите того джентльмена в серой шляпе? Это король Швеции Густав Пятый Адольф.
Автобус замедлил движение, все кинулись к окнам:
— Где король? Вот этот?Не может быть! Это не король.
— Почему вы не верите? Мы все, шведы, знаем нашего короля в лицо. Это король.
— Если он король, то где же его охрана?
— Какая охрана? Он просто вышел пройтись. Король часто ходит по городу. Он любитель старины, заходит в магазины и покупает, что понравилось. Люди узнают его, но чтобы не смущать, не здороваются с ним — делают вид, что не узнали.
Это ошеломило русских:
— Как, ваш король ходит по городу один, без охраны?!
Девушка-экскурсовод поразилась вопросу, воскликнула:
— Но, помилуйте, кто же тронет короля в Стокгольме?
Фраза «Кто тронет короля в Стокгольме?» осталась звучать в ушах Алексея Моисеевича на всю жизнь, как пример нормального отношения народа и власти в нормальной стране.
После той поездки его не выпускали за границу 25 лет — сработала запись стукача. Только после Горбачёвской перестройки его выпускали по приглашениям во многие страны, тогда он уже был академиком.
И вот завтра ему надо будет подойти к королю, теперь уже другому — его сыну. И король вручит ему грамоту и медаль нобелевского лауреата, и пожмёт руку.
***
Алексей Моисеевич сидел вместе с другими лауреатами, ожидая, когда назовут его имя, чтобы идти к королю за получением награды. Он с напряжением смотрел, как это делали предыдущие лауреаты. Физиков называли первыми, он волновался. Прозвучало его имя, он встал, оправил фалды фрака. Предстояло только поблагодарить и крепко пожать руку. Король улыбнулся и что-то сказал ему. Алексей Моисеевич не расслышал из-за глухоты (Раи не было рядом, чтобы повторить), тоже улыбнулся. Возвращаясь на своё место, он глянул в сторону приглашённых, нашёл глазами свою Раю и подмигнул ей. Рая радостно плакала, махала ему рукой.
Вернувшись в гостиницу, они рассматривали золотую медаль и грамоту лауреата. Медаль была тяжёлая, Алексей Моисеевич взвесил её в руке и сказал Рае:
— Помню, в 1976 году Андрей Дмитриевич Сахаров пригласил меня в гости. Ему за год до этого дали нобелевскую премию мира за его диссидентскую деятельность. Получать премию его не выпустили, власти боялись, что он останется перебежчиком. Он добился, чтобы вместо него поехала его жена Елена Боннэр. В тот день он встретил её и привёз домой. Нам, гостям, было интересно увидеть награды нобелиста. Он взвесил медаль на руке, а на другую положил три свои золотые звезды Героя социалистического труда. Их он получил за раннюю работу по созданию водородной бомбы. А потом сам же против этого и выступал, став самым известным защитником мира. Сахаров сравнил вес нобелевской медали с тремя звёздами, она перевешивала все три. Он сказал: «Видите, насколько мир перевешивает войну».
Потом они с Раей склонились над большой грамотой лауреата, с тиснённым золотым портретом Нобеля на обложке. Всё сделано очень искусно, имя лауреата выделено большими буквами. В грамоту вложен чек на 500 тысяч долларов. Рая сказала:
— Положим всё это в портфель, но носить его буду я. Боюсь, что ты по своей рассеянности где-нибудь его забудешь или потеряешь.
Он усмехнулся и поцеловал её:
— Ничего я не забываю и не теряю. Но так и быть — назначаю тебя хранительницей нобелевских отличий.
***
Ещё оставался торжественный обед и нобелевская мемориальная лекция, которую читают все лауреаты. Алексей Моисеевич волновался, чтобы во время речи не случилось сердечного приступа. Он хотел сказать членам Нобелевского комитета, что они слишком затягивают решения о награждении, но сказать вежливо, намёком.
За длинным-длинным столом в роскошном зале Шведской академии сидели все лауреаты, одинаково одетые в чёрные фраки. Их жёны были наряжены в бальные платья и блистали драгоценностями. Раиса Марковна надела ожерелье и браслет, которые ей дала Ольга. В центре стола сидел король с семьёй, Абросивичей поместили близко, справа от них. Рая была в восторге и осторожно прятала под столом свою трость.
Прочитать лекцию Алексей Моисеевич смог почти без запинки:
— Ваше Величество, уважаемые члены Нобелевского комитета, коллеги и гости. Благодарю комитет за высокую честь, которой меня удостоили. Хочу рассказать, что в 1959 году я был туристом в Стокгольме и видел вашего отца, ваше величество, на улице города. В 1950-х годах мне удалось сделать открытие, но в голову не приходило, что через пятьдесят с лишним лет я стану за него лауреатом нобелевской премии. Ценность научного открытия определяется важностью его распространения. Это не происходит сразу после изобретения, но всё-таки пятьдесят лет — это долго, слишком долго. Я счастлив, что мне удалось дожить до такой чести.
Он сделал небольшую паузу, глянул в сторону членов комитета, увидел, что некоторые опустили головы и подумал: значит, дошло. Король улыбался и кивал головой, был согласен. Все вежливо аплодировали.
***
Наконец, суета официальных процедур закончилась, они с Раей устали от них и мечтали скорей вернуться домой. В аэропорту их должен был ждать заказанный лимузин. Они вышли наружу, погода отвратительная — дул холодный ветер, волнами заливал мелкий дождь со снегом, всё вокруг мокрое, тротуары скользкие. Алексей Моисеевич оглядывался по сторонам — машины со знаком фирмы «Кармел» не было. Рая спросила:
— Ты заказал машину на правильное время?
— Конечно. Но в такую погоду может быть задержка. Надо немного подождать.
Оба вглядывались в подъезжающие машины, «Кармел» не было. Через некоторое время Рая опять спросила:
— Ты уверен, что звонил?
— Сказал я тебе, что звонил и оставил им время и рейс нашего прилёта, — ответил он раздражённо.
Стоять на ветру было холодно, Рая нервничала:
— Где же машина? Мы простудимся. Наверное, ты всё-таки забыл, ты ведь всё забываешь. Позвони в «Кармел», узнай, выслали ли машину.
Он обиделся на замечания о забывчивости, но позвонил. Диспетчер ответила:
— Мы извиняемся. Машина за вами вышла, но водитель сообщил, что у него произошло столкновение с другой машиной, грузовиком. Водитель не пострадал, но машина повреждена. Он ждёт приезда полиции и технической помощи, и не может приехать за вами. Мы вышлем другую машину, но ждать придётся больше часа.
Алексей Моисеевич расстроился сказал жене:
— Ничего я не забыл, машину за нами выслали.
— Где же она?
— По дороге попала в аварию.
— Попала в аварию! Ой, какое счастье для нас, что это произошло на пути сюда, а не отсюда. Что нам теперь делать?
— Надо брать такси.
В очереди они ещё больше промёрзли. Подошла, наконец, машина, молодой шофёр со смуглой южноамериканской наружностью был весёлый и приветливый. Он плохо понимал английский, а говорил ещё хуже. Пришлось три раза повторять ему адрес. Он положил в багажник тяжёлый чемодан, увидел хромоту и палочку Раисы Марковны и подсадил её в салон. Она была тронута:
— Спасибо вам, молодой человек, вы очень внимательны.
Машина показалась ей тесной, она с трудом вместилась, волоча больную ногу. В руках она держала портфель, не выпуская ни на минуту. Алексей Моисеевич протиснулся внутрь за ней. В салоне был включен обогрев, она воскликнула:
— Господи, какое это удовольствие оказаться внутри тёплой машины и ехать домой!
Она закрыла глаза, мечтая, что скоро, наконец, они войдут в свою квартиру. Алексей Моисеевич подумал, что надо бы пристегнуться ремнями безопасности, но в надевать их в тесном салоне через плечо трудно. Он увидел, что шофёр всё время весело переговаривается с кем-то по-испански, смеется, телефон держит в одной руке, а другой небрежно правит. Он был под впечатлением рассказа об аварии лимузина и напряжённо следил за дорогой, вглядываясь вперёд. Очистительные щётки на ветровом стекле быстро-быстро двигались вправо-влево, влево-вправо, но стекло тут же заливало дождём со снегом, был туман и видимость плохая. Он сказал шофёру:
— Пожалуйста, езжайте медленней, мы не торопимся.
Шофёр, наверное, не понял или не слышал, скорость не снизил. Что было делать? Рая сидела с закрытыми глазами, наслаждалась теплом и прижимала к груди портфель. Впереди них медленно двигался автобус, тормозя перед остановкой. Алексей Моисеевич надеялся, что шофёр остановится за ним, чтобы оставить встречную полосу дороги свободной для движения. Но шофёр стал объезжать автобус. Навстречу из тумана появился громадный грузовик. Тормозить было поздно — дорога скользкая, машину занесёт. Шофёр вцепился обеими руками в рулевую баранку, решил проскочить между грузовиком и автобусом и рванул машину вперёд. На мокром асфальте её развернуло, косой удар пришёлся по левому борту. Удар сплющил машину и разломал пополам. Тела Алексея Моисеевича и Раисы Марковны выбросило в разные стороны…
***
Прибывшие полицейские кинулись оживлять их — поздно было. Рядом с женщиной они увидели портфель, достали оттуда большую грамоту и раскрыли. Один воскликнул:
— Так это же знаменитый учёный! О нём писали в газете и показывали по телевизору.
Отголосок запоздалой славы.
2016-2018 год, Нью-Йорк
Владимир Голяховский — автор многих известных книг автобиографического и художественного характера. Им выпущено восемь детских книг стихов, которые он сам иллюстрировал. «Лицей» публиковал его шаржи, документальную повесть о Майе Плисецкой «Нога балерины».