Андрей Рублев. Рождество Христово
И Рублев, и Пастернак присутствовали при одном событии, несмотря на отдаленность Пастернака от Рублева на расстояние в пятьсот лишним лет.
У нас на Севере иконы считались членами семьи, к ним относились как к живым родственникам. Так что с полной уверенностью можно сказать, что рублевская икона «Рождество Христово», писанная в 1405 году на липовой рубленой доске, прожила большую жизнь, страдала и терпела вместе с нами, теперь она может поведать нам не только о евангельских событиях, но и последующем времени лишений. В настоящее время красочный слой значительно утрачен, на иконе видны отверстия от гвоздей, залитые воском. Особенно много их рядом с головой маленького ребенка в яслях, на крыльях ангелов.
Икона – не просто картина, она по назначению своему ближе к книге, изначально это вообще книга для неграмотных, которая повествовала живописным языком о событиях священной истории.
Все события на иконе «Рождество Христово» разворачиваются на фоне желто-зеленых гор. Пейзаж невероятно легок и воздушен. В центре изображена сама Богоматерь. Она только что родила младенца, и теперь отдыхает, опираясь головой на руку. Ложе повторяет формой плавные очертания ее образа. В яслях лежит новорожденный ребенок, завернутый в белую ткань. Рождение именно этого младенца и есть источник радости у всех изображенных на иконе людей. Все герои обращены в сторону колыбели с рожденным Христом. Но наверняка каждый созерцающий икону обычный прихожанин думал не только о священном событии, но и о том, что благополучное разрешение от бремени – это всегда момент огромного счастья даже для тех, кто давно утратил веру в себя. Новорожденный – источник новой веры в человека вообще. Если у нас что-то не получилось, если мы успели претерпеть, то для этого человека еще все возможно…
На рублевской иконе есть и чисто бытовое событие – это купание младенца в правом нижнем углу. Этим заняты две женщины, к которым новорожденный доверчиво тянет ручки. Очень личное, живое и трогательное переживание события.
На земном плане жизнь течет буднично, как и полагается. Осел и вол согревают своим дыханием ясли. Пастухи пасут овец и коз. Животные, как и люди, растения, сама земля – активные участники события, которое столь огромно, что касается всего творения.
Весть о дивном рождении первым на всей Земле открылась беднейшим людям, одетым в душегрейки мехом наружу, которые у славян и греков назывались милотью и считались одеждой нищих. К пастухам обращаются ангелы, стоящие в правом верхнем углу. Пастухи внимательно слушают. Так небесный, невидимый план бытия соприкасается с бытовым. А в левом верхнем углу скачут, ведомые таинственной звездой, волхвы, мудрецы с Востока. Иосифа Рублев запечатлел в левом нижем углу в уединении и глубоком раздумье.
Созерцателю иконы открывается сразу все пространство изнутри и извне: и горы, и вход в пещеру, и то, что происходит внутри нее. Удивительное свойство древнерусской иконы – описывать предмет сразу со всех сторон. Это так называемое «слепое» зрение: если слепой берет в руки коробку или стакан, ему нужно ощупать его со всех сторон, чтобы получить объемный образ, так и древний иконописец представляет нам всякий предмет в полном объеме. Причем икона совмещает различные моменты бытия, поскольку на ней изображается не конкретный момент бытия, а целая вечность.
«Рождество» Андрея Рублева пронизано глубокой поэзией. И мне представляется так, что именно эта рублевская икона побудила Бориса Пастернака создать свою «Рождественскую звезду». Можно сказать и так, что и Рублев, и Пастернак присутствовали при одном событии, несмотря на отдаленность Пастернака от Рублева на расстояние в пятьсот лишним лет. Но ведь икона описывает пространство вечности, поэтому время не имеет значения.
Стихотворение Пастернака конгениально рублевскому «Рождеству». В нем сквозит чисто русское мироощущение и переживание события. Замечательную фразу произнес в 1919 году редактор газеты «Вытегорская коммуна» А.В. Богданов: «Во веки веков не умрёт русский мужик Христос!». Она относилась к творчеству Клюева, но в полной мере применима к Рублеву и Пастернаку. Русский народ присвоил сакральное, сделал его родным, исконным.
Действие стихотворения Пастернака разворачивается на холодной, занесенной снегом русской равнине:
Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было младенцу в вертепе
На склоне холма.
Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями теплая дымка плыла.
И нам представляется, как теплое дыхание животных зримо превращается в облачка пара. А дальше взгляд художника скользит по заснеженной возвышенности, с которой гонят стадо домой пастухи, одетые в овечьи тулупы. С того же холма просматривается вдалеке старый погост, надгробья, торчащая из сугроба старая оглобля. Полупустое пространство картины (я не оговорилась) постепенно заполняется мельчайшими бытовыми подробностями, имеющими отношения к вечности. Пейзаж открытой русской равнины как нельзя более соответствует вечному внутри себя стоянию, поскольку за 500 лет на этой равнине ничто практически не изменилось. Так же пастухи, одетые в овечьи тулупы, гонят стадо домой, так же убоги заброшенные деревенские погосты, навевающие мысли о тщете человеческих усилий, и каждый январь колючие звезды прорастают сквозь хлябь облаков, спешащих с востока. Облачные всадники мчатся к Северу вслед за звездой, которая возвышается на небосводе «горящей скирдой соломы и сена средь целой вселенной».
Действие стихотворение Пастернака происходит 2000 лет назад и одновременно сейчас, то есть всегда, и более того – оно включает в себя и будущее время.
И странным виденьем грядущей поры
Вставало вдали все пришедшее после.
Все мысли веков, все мечты, все миры,
Все будущее галерей и музеев,
Все шалости фей, все дела чародеев,
Все елки на свете, все сны детворы.
Удивительное пространство-время стихотворения Пастернака постоянно прирастает, и мы сами органично становимся его частью благодаря совершенно незатейливым играм под елкой, верхушку которой венчает та же чудесная звезда, хотя мы вроде теперь лукаво отмечаем Новый год. Но даже во времена махрового социализма, когда хранить дома Евангелие было строжайше запрещено, мы все равно воспитывались внутри христианской культуры благодаря русским писателям, которых мы проходили в школе, писали сочинения по Толстому и Достоевскому, а значит, решали вместе с ними чисто христианские вопросы…
В 1947 году, когда Пастернак и создал это стихотворение, отмечать рождество было вообще запрещено, и все же снег по-прежнему заметал русскую равнину, и звезда скромно всходила на небеса, несмотря на то, что «все злей и свирепей дул ветер из степи…» – это ведь имеет прямое отношение к тому, что происходило вокруг в том самом 1947 году.
Давно не было Мандельштама, который когда-то именно Пастернаку прочел стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны», не было Гумилева, Хармса, Введенского, Корнилова, Клюева, много кого не было.
И вот, когда толпа народу вслед за пастухами устремилась поклониться чуду –
От шарканья по снегу сделалось жарко.
По яркой поляне листами слюды
Вели за хибарку босые следы.
На эти следы, как на пламя огарка,
Ворчали овчарки при свете звезды.
Морозная ночь походила на сказку,
И кто-то с навьюженной снежной гряды
Все время незримо входил в их ряды.
Собаки брели, озираясь с опаской,
И жались к подпаску, и ждали беды…
Чего так боятся собаки? Да уж точно не людей. Если предположить, что это не просто собаки, а сторожевые псы, которые сопровождают строй заключенных, конвоируемых на Соловки, вторую Голгофу, как ее называли в народе, поскольку там приняло смерть множество безвинно замученных людей, – поэтому в толпе заключенных всегда шло несколько ангелов, «незримыми делала их бестелесность, но шаг оставлял отпечаток стопы». Именно их чуют собаки, их боятся и жмутся к ногам конвоиров, поджав хвосты.
И это тоже пережила вместе с нами рублевская икона, и сама русская история оставила на ней следы гвоздей как следы распятия. То есть время дополнило и обогатило евангельский сюжет.
Вообще, помещать рождение Христа в современную среду и окружение – давняя европейская традиция. Достаточно вспомнить «Перепись в Вифлееме» Брейгеля, когда рождение Спасителя впечатляет сознанием достоверности происходящего. Для Брейгеля этот сюжет послужил поводом показать произвол Габсбургов в нидерландской провинции. Герб этого рода Брейгель поместил на стене дома, под крышей которого идет перепись. Брейгель растворяет святое семейство в толпе, как бы утверждая: Христос среди нас, но мы его видим, пока он остается вне, а не внутри нас.
И то же людское столпотворение в конечном итоге возникает и у Пастернака: «У камня толпилась орава народу». Обратите внимание: орава, которая орет и толкается, желая протиснуться к чуду в первых рядах, во что бы то ни стало урвать свое.
Топтались погонщики и овцеводы,
Ругались со всадниками пешеходы,
У выдолбленной водопойной колоды
Ревели верблюды, лягались ослы.
Ну, люди есть люди. Все происходит как всегда, и даже религиозное чувство не способно обуздать обычную нахрапистость. А если еще Бога взяли и отменили декретом советской власти, чего еще ожидать от «оравы народа»? Животные ведут себя гораздо приличнее. Не завидуют, не превозносятся, не гордятся, не бесчинствуют, не ищут своего, не раздражаются, не мыслят зла, не радуются неправде. Наши домашние звери своим дыханием согревают Спасителя на космическом холоде русской равнины, в этом они безусловно правы и праведны.
Ослов и верблюдов у нас, конечно, не водится, они пришли с Востока вместе с волхвами. Понятно, что им неуютно посреди огромного снега, вот они и ревут от страха. И на всю эту наземную суету спокойно взирает с небес звезда Рождества, как пятьсот, так и две тысячи лет назад.
Переводчик Николай Любимов свидетельствовал, что «Рождественскую звезду» даже Фадеев знал наизусть, а Качалов плакал, читая ее. Я тоже не могу читать без слез «Рождественскую звезду».