19 января исполнилось 50 лет со дня смерти поэта Николая Рубцова. Воспоминания о нем в одном из своих альманахов, изданных малым тиражом, опубликовал известный петрозаводский поэт, философ Юрий Линник, которого уже тоже нет в живых. Предлагаем вашему внимания его интереснейшие воспоминания о Николае Рубцове.
Мои отношения с Николаем Рубцовым – никак не дружба, но доброе и теплое приятельство. В Литинституте я учился курсом старше Николая. Но это формальный момент: я был и остаюсь младшим. Нечто вроде опеки я чувствовал над собой со стороны Николая – какое-то мягкое, ничуть не обидное покровительство. Был я тогда совсем вьюноша. И очень плохо вписывался в богемную жизнь общежития.
Почему вместе с Леней Черевичником мы зашли в комнату Николая на предмет знакомства? Что тут было импульсом? Я этого не помню. Но вот что впечаталось в память – не столько сам поэт, сколько содержимое его маленького потертого чемоданчика. Там находились:
— томик Тютчева;
— иконка;
— самиздатовская книжка Николая;
— средство от облысения, похожее на кусочек коричневого мыла.
Чемоданчик Коля раскрыл для того, чтобы достать свои стихи. Но читал он наизусть. В конце закрыл глаза – будто хотел пристальней увидеть в себе эту картину:
И немного огней вдоль по берегу…
Стихотворение гениально обрывается на этой полустроке, оставшейся без рифмы. Будто мысль и чувство уходят в пасмурную бесконечность. Не забыть мне жеста Николая: рука его словно пересчитывала эти редкие огни – и замирала на последнем аккорде.
Мы с Леной Черевичником считались как бы левыми. Нам нравился авангард. А Николай тяготел к другому крылу. Но уже тогда я хорошо понимал, что он выше всех этих псевдо-почвенников и лже-славянофилов. Он вмещал в себе весь русский спектр. Широта души оборачивалась универсализмом во взглядах.
Однажды я поспорил с Колей. Дерзнул сказать, что мне все-таки жаль «растоптанной царской короны». Николай особенно не возражал. Но дал понять, самодержавию не сочувствует – видел в нем несвободу. Ничего конъюнктурного в этой строке нет. Поэт абсолютно искренен. Монархизм как-то не идет к его облику. Детище северной поэзии, он все же напитался петербургским духом – может, либеральным или анархическим, но никак не тоталитарным. Печать глубокой интеллигентности была на его облике.
Как же много мы тогда пили! Теперь мне в этой запойности чувствуется самосожженческий протест.
Однажды Коля получил большой гонорар. Дабы застраховать его от пропивания, он сдал деньги чудесной Лидии Ивановне, доброму ангелу-хранителю нашей общаги. Хотел переломить пагубу. Но вот какая картина вновь и вновь разворачивается в моей памяти:
— лестничный марш. Хмельной Коля на площадке;
— батарея под карнизом – ребристая, мощная; рядом зыблется фигурка Коли;
— он словно балансирует; потом не удержав равновесие, падает и ударяется виском о край батареи;
— течет кровь; мы бежим к Коле; слава Богу, всё обошлось.
После этой жуткой сцены во мне закрепилось чувство какой-то хрупкости, непрочности Коли. Будто он фарфоровый – и ему легко разбиться вдребезги.
Так оно и случилось.
Сережа Чухин, который теперь покоится рядом со своим обожаемым учителем, подарил мне первую книжечку Коли. Я написал на нее рецензию, опередив другие отзывы, о чем Коля пару лет вспоминал при наших случайных встречах
Врать не буду – зачем? Но где-то в архиве есть при мне записанные неподцензурные строки Николая:
Стукнул по карману – не звенит,
Стукнул по другому – не слыхать.
В коммунизм, в безоблачный зенит,
Улетели мысли отдыхать.
Над четверостишием – посвящение Линнику. Свидетельствую об этом с гордостью.
В ноябре 2004 года я посетил могилу Николая. Через него Северная Русь пропела свое сокровенное, исповедальное.
Слава у Коли — живая, настоящая.
Из альманаха Юрия Линника «Квинтэссенция», 2005 год