Гастрольные зарисовки
Известный всему театральному сообществу Карелии Дмитрий Цвибель делится с нашими читателями несколькими историями, которые случились во время гастролей петрозаводского муздрамтеатра в конце 60-х годов.
1968 год, апрель. Музыкальный театр на гастролях в Мурманске, я с драматическим театром в Боровичах в качестве пианиста – участника спектакля «Варшавская мелодия» с Еленой Бычковой и Олегом Белонучкиным. Я должен, отыграв поставленные в гастрольную афишу спектакли, ехать в Мурманск, а затем опять присоединиться к драме уже в Ленинграде, где будут показаны «Варшавская мелодия» и «Дон Хиль – зеленые штаны», спектакль, идущий под живой оркестр, где тоже нужен пианист.
На сцене Дома культуры сутолока, до спектакля остается совсем немного времени, и декорацию разгружают прямо с машины, двери нараспашку. Режиссер Юрий Чернышев распоряжается, как поставить декорацию на малоприспособленной для этого сцене, посередине которой, у задника, прибитая откосами, фигура Ленина из фанеры с протянутой рукой, оставшаяся, очевидно, после очередного мероприятия. А туда надо поставить рояль, на котором мне и предстоит играть.
Решив помочь монтировщикам, отдираю от сцены откосы, беру «вождя мирового пролетариата» подмышку и тащу в карман сцены. Поскольку холодно, я в шапке и пальто. Мне навстречу разъяренная директор Дома культуры:
— Как вы обращаетесь с Лениным!!!
— Что же, мне его в Мавзолей отнести? Это не Ленин, а кусок фанеры, – съязвил я.
— Я сейчас запрещу постановку! – стало понятно, что она будет стоять у выхода насмерть. Дело принимает скандальный оборот с непредсказуемыми последствиями. Но Юрий Чернышев – режиссер.
— Вы больше не работаете у нас монтировщиком! – грозным голосом произносит он. – Всё! Можете идти! – он подмигнул мне.
— Ну, что ж, не работаю монтировщиком, так не работаю, – пробурчал я, подыгрывая ему, и чуть тише, в сторону, – придется работать пианистом, – и пошел надевать фрак.
Спектакль прошел с большим успехом. После спектакля директриса поднесла цветы артистам, пожала руку мне:
— Вы здорово играете, – заглядывая в программку, – Шопена прямо до слез.
Она меня, конечно, не узнала – как и Шопена.
На следующий день, знакомясь с городом, подошли к кинотеатру, где рядом с нашей афишей висела афиша кинофильма «Мужчина и женщина», и мы решили посмотреть. Мы – это Елена Бычкова, Олег Белонучкин, Юрий Чернышев и я. Впечатление было ошеломляющее! Из кинотеатра вышли молча. По дороге попался ресторан «Мста», куда и пошли отметить просмотр этого шедевра. Тут же за столом Лена стала Анук Эме, Олег – Жан-Луи Трентиньяном, Юра – режиссером Клодом Лелушем, ну, а я зрителем.
Юра разводил сцены тут же придуманных ситуаций, Лена и Олег виртуозно исполняли, импровизируя на заданную тему. Это был спектакль! Официанты и немногие посетители с восторгом следили за развертывавшимся на их глазах представлением. Наградой были бурные аплодисменты, уверения, что все непременно придут на спектакли нашего театра, и двойные порции заказанных блюд.
Когда была сыграна последняя «Варшавская мелодия», администратор театра выдала мне железнодорожный билет до Мурманска, но на станции Угловка я должен был переночевать, ожидая проходящий поезд. С билетом я получил бумажку с написанным адресом коменданта общежития, которая должна дать мне ключ от комнаты, в которой я и должен был находиться до прибытия поезда. Прямо детектив какой-то.
Сойдя с поезда в Угловке, найдя по адресу эту женщину, получив ключ, дав честное слово, что ключ этот я верну и никого в комнату не пущу, дойдя до общежития, находящегося недалеко от станции, поднявшись на третий этаж, войдя в комнату и заперев за собой дверь, я, не раздеваясь, сразу же заснул. Снились какие-то кошмары: Ленин почему-то снял с меня шапку, сказав, что это его шапка, которую он оставил в гардеробе театра, когда был в Петрозаводске; потом пошли танки по брусчатке, и всё зашаталось… Я проснулся – в дверь кто-то яростно стучал:
— Дима, это я, Чернышев, открой!
Ввалился Юрий Чернышев:
— Поехали обратно. Как это у Высоцкого: «Там хорошо, но мне туда не надо». Так вот, позвонили из Мурманска: тебе туда не надо. Перекантуешься с нами в Боровичах, и поедем в Ленинград. Хорошо, что я успел.
— А что я буду делать? «Варшавской мелодии» больше не будет, из монтировщиков ты меня уволил…
— Ладно, пошли, скоро обратная электричка.
По окончании гастролей в Боровичах автобусом по традиционно отвратительным дорогам мы докатились до Северной Пальмиры. Гастроли проходили во Дворце культуры имени А.М. Горького у Нарвских ворот, в котором по вечерам на танцах играл знаменитый полузапрещенный джаз-оркестр под руководством Иосифа Вайнштейна. Записи оркестра тогда ходили по рукам «на ребрах» – мягких пластинках, записанных на рентгеновских снимках. Его имя стало широко известно благодаря разгромной статье в газете «Правда» под названием «О творчестве и подражательстве», подписанной Дмитрием Кабалевским, после выступления оркестра на пленуме Союза композиторов в 1962 году. И лишь заступничество Андрея Петрова, Леонида Утёсова, Андрея Эшпая, Александра Колкера уберегли этот оркестр от расформирования, но от широкой концертной деятельности или записи пластинок пришлось отказаться.
Поселили меня в номере с Юрием Августовичем Вильдеком, прекрасным музыкантом, заведующим музыкальной частью Драматического театра. Он писал музыку к спектаклям, мог играть на любых инструментах, великолепно играл балетные уроки. Здесь он был в качестве дирижера оркестра, сопровождая спектакль Тирсо де Молина «Дон Хиль – зеленые штаны» с неподражаемыми Еленой Бычковой и Олегом Белонучкиным в главных ролях.
Поскольку мы заняты были только в двух спектаклях, жили в гостинице «Выборгская», довольно далеко от центра, но зато подешевле – театр экономил деньги. С деньгами было туго, зарплату задерживали, каждый перебивался, как мог.
Накануне я вернулся в гостиницу поздно, когда Юрий Августович уже спал: поскольку вечер был свободный, я пошел на концерт в Большой зал филармонии. После концерта, в гардеробе, вместе с номерком я по старому столичному обычаю даю «на чай», придерживая большим пальцем под номерком двадцать копеек. Мне вежливо подают мое далеко не новое пальто:
— А что, лучше там ничего не было? – это я так сострил.
Гардеробщица растерялась и как-то неуверенно ответила, что не было.
Всё бы хорошо, но эти двадцать копеек были последними, и до гостиницы «Выборгская» через весь Кировский проспект я добирался пешком! Подумал, что попрошу завтра денег у Юрия Августовича, чтобы перекусить и добраться до гостиницы «Октябрьская» – там был бухгалтер, и после обеда обещали дать аванс.
Утром проснулся рано, хотелось кушать. Но Юрий Августович еще спал. Промаявшись около часа, встал, пошел мыться. Когда вернулся, Юрий Августович лежал очень задумчивый с полуоткрытыми глазами. Я с пионерским оптимизмом попросил у него хоть сколько-нибудь денег до сегодняшнего аванса.
— А я только-только хотел то же самое попросить у тебя, – он сел на край кровати, – вот жизнь! Работаешь, работаешь, и что? Вроде что-то умеешь, голова на месте. Точно, как в «Трёхгрошовой опере» у Брехта: «Своею головой никак не проживешь. Увы, своею головой прокормишь только вошь».
Он почесал затылок, надел очки, положил книгу, лежащую около подушки, на тумбочку, стал ногами искать тапки. Надел один, второй никак не находился. Я взял с его ноги тапок и провел им под кроватью. Из-под кровати как-то весело выкатилась пустая бутылка.
— О-го! Вот это находка! – Юрий Августович пришел в восторг.
— Но бутылку надевать на ногу не очень удобно, – не понял я его восторга.
— А зачем ее надевать. Мы ее сдадим, получим 12 копеек. А 12 копеек – это полпорции пельменей!
Я обомлел:
— Ну а вы говорите «Брехт». Брехт отдыхает!
Столовая была на другой стороне улицы. Не дойдя до перехода, мы побежали прямо к ней. Проезжавшая машина резко затормозила, водитель прокричал нам вдогонку знакомые слова. Машину мы не заметили, так как я смотрел на такую притягательную вывеску столовой, а Юрий Августович прижимал к груди нашу бесценную бутылку. Мы сдали бутылку, получили 12 копеек (сейчас бы сказали «монетизировали»), и гордо вошли в столовую.
Это было время, когда хлеб в общепите был бесплатным. Взяли полпорции пельменей в бульоне, которые назывались «Особые», сели за столик. Нет, мы не сразу набросились на этих несчастных «водоплавающих» (чтобы назвать это бульоном, надо обладать определенной степенью фантазии) – нескольких пельмешек, плавающих в подсоленной воде. Мы же интеллигентные люди! Сначала мы намазали горчицей несколько ломтиков хлеба, посолили и, пожелав друг другу приятного аппетита, откусили по кусочку. Второй кусочек был уже побольше. Так мы съели весь хлеб со своего стола и поменяли нашу хлебницу на хлебницу соседнего. Потом, посчитав каждый для себя количество того, что плавало в тарелке, принялись за трапезу. Пельмени, действительно, оказались «особыми» – понять, из чего они приготовлены, не представлялось никакой возможности, но это не помешало нам съесть их с большим аппетитом. Давно я не получал такого удовольствия от еды!
Поблагодарив работников столовой, всех вместе и каждого в отдельности, мы вышли на Кировский проспект. Он был прямой и скрывался за горизонтом, как путь в коммунизм.
— Даже самая длинная дорога начинается с первого шага, – произнес Юрий Августович, и мы бодро зашагали по мокрой, от сошедшей наледи, мостовой навстречу светлому будущему, оставляя позади свое тяжелое прошлое.
Ну и Брехт с ним!