Он умел быть очень кратким и точным. И ехидным. И смешным. И добрым. И очень смелым — такое редко говорят живым мужчинам. Сейчас я понимаю, насколько тяжело ему было — интеллигент, вынужденный грубить; русский, отвергнутый собственной страной; всеобщий любимец, стесняющийся любви к нему как вещи незаслуженной.
Мы смешно подружились. Напились на почве любви к созданию литературы у него на квартире в Питере. Утром проснулись, а жена его, Катя, уже всё убрала и ушла на работу. Мы ходили злые, похмельные, незнакомые друг другу, по чистому полу. Хотелось курить, но не было. А ещё стеснительно перед незнакомым, в общем-то, человеком. Наконец я не выдержал:
— Горчев, а ты куришь окурки из помойного ведра?
— Конечно, курю! — обрадовался он.
А потом мне очень хотелось заманить его на север. Чувствовал, что он поймает там важное. Хотя и знал, что будет это тщательно скрывать. Недаром он говорил мне про очередной мой восторженный северный рассказ: «Всё чудесно. Только умоляю, умоляю тебя — больше никогда не пиши слово «великолепный».
Когда ехали хоронить его, то было много знаков. Почти цитаты из его книг. Не верилось, но они повторялись раз за разом. Я окончательно уверился во всём, когда Диму отпевали — на его мёртвых губах была всё та же горчевская ехидная улыбка — мол, оставайтесь здесь, а я посмотрю сверху, как будет происходить ваша дальнейшая жизнь.
Дима Горчев — мой любимый русский современный писатель. Вопреки многим, более успешным и скользким, сохранивший живительное чувство самоиронии. Посмертно. Я до сих пор не могу поверить, что наступило то время, когда я должен писать это…