Да-да, это слова из песни Андрея Петрова на стихи Александра Кушнера. Я вспомнил их, перебирая старые фотографии Петрозаводска, города моего детства, в котором я родился и прожил всё ещё бόльшую часть моей жизни. Частично это открытки и фото из моего семейного архива, частью – фото старого, но знакомого мне Петрозаводска, отловленные на просторах интернета. Да, конечно, этот город знаком мне «от стен и до крыш».
Моих родителей привели в Петрозаводск дороги войны, здесь они решили остаться. Сняли комнату в старом, но тогда ещё крепком доме на улице Красной. Номера дома не помню, но был он примерно на широте Северной гостиницы, на фото это должен быть один из домов по правой стороне улицы. В этом доме я родился и прожил первые два года своей жизни.
Я помню и этот дом, и эту улицу, но, разумеется, не младенческой памятью, а по более поздним воспоминаниям, когда мы уже жили совсем в другом месте, но по старой памяти наведывались в гости к прежним соседям по коммунальному жилью.
На фото 1947 года я сижу на берёзовом бревне во дворе дома на Красной. А ещё мы ходили туда в баню, которую так и называли – Баня на Красной.
До сих пор жив в моей памяти эпизод, связанный с нашим первым петрозаводским жильём. Это был, как я уже отмечал, деревянный дом со множеством комнат, каждую из которых у владельцев дома снимала какая-либо семья. Мы были дружны с семьёй Хоботовых – тётей Дуней и дядей Федей. Дядя Федя работал в военкомате, а тётя Дуня не работала, была, как тогда называли, домохозяйкой. Детей у них не было. К ним-то, видимо, мы и пошли в гости после нашего переезда.
Мне было уже года три, меня нарядили в шикарный по тем временам матросский костюмчик, как и всё, что мы носили, перешитый из бывших папиных брюк. Нет нужды объяснять, почему удобства в этом доме размещались в отдельной будке во дворе и представляли из себя некий помост с дырой посередине, возвышавшийся над выгребной ямой. В эту-то яму я и полетел вместе с моим праздничным костюмчиком, и плавать бы мне в нечистотах, если бы я не успел расставить руки вширь. Когда родители прибежали, услышав мои отчаянные вопли, я так и висел над этим океаном. Это, по-моему, был наш последний поход в старый дом на улице Красной.
Теперь мы жили в двухэтажном доме на углу улиц Урицкого и Калинина – как раз напротив кинотеатра «Сампо». На снимке, который мне удалось отыскать, виден этот дом со стороны проспекта Урицкого. Когда мы в нем жили, он выглядел несколько иначе.
На месте первого окна со ставнями была дверь с крыльцом, которая вела в располагавшуюся на первом этаже парикмахерскую. Наша квартирка, состоявшая из двух смежных комнат, примыкала к парикмахерской, ей принадлежали как раз три окна – те, что без ставен.
Этот дом, а, точнее, размещавшаяся в нём парикмахерская, вошла в городской фольклор. Я до сих пор хорошо помню частушки, которые распевали на мотив песни «Дождик, дождик» (слова В. Масса и М. Червинского, музыка Н. Богословского):
В парикмахерской у «Сампо»
Раздаются голоса:
Кто последний, я за вами
Брить на ж… волоса?
Следующий куплет отличается ещё более свободной лексикой, что не позволяет мне привести его на этих страницах.
На заднем плане слева, то есть если глядеть вдоль улицы Калинина, видна труба Онежского завода, на которую в те времена мы не слишком заглядывались, но зато каждый день слышали заводской гудок, призывавший рабочий поспешить на смену. Помните песню «Пропел гудок заводской» на слова Л. Градова и музыку В. Новикова:
Пропел гудок заводской,
Конец рабочего дня.
И снова у проходной
Встречает милый меня.
Эти реалии были мне хорошо знакомы.
Прямо напротив дома располагалась пожарная команда, там же была и колонка, куда мы ходили за водой. А по диагонали от дома – кинотеатр «Сампо», с которым в моём детстве связано многое.
На верхней фотографии изображён кинотеатр в 1948 году, то есть примерно в то время, когда мы переехали в дом напротив него. На нижней – в несколько более поздние времена, когда рядом с кинотеатром образовался небольшой скверик, а вокруг него положили асфальт, один из первых в Петрозаводске.
На фотографии я катаюсь по этому асфальту на своём первом трёхколёсном велосипеде.
Дом был большой, в нем проживало множество семей, снимавших жильё у хозяев, живших на втором этаже.
На сохранившейся фотографии 1949 года папа запечатлел меня с нашим соседом-милиционером Мишкой – так звали его все жильцы-квартиранты – сидящими на его милицейском мотоцикле во дворе нашего дома. Дом был таким же запущенным, как и двор, но другого жилья в Петрозаводске тех лет найти было невозможно.
Буквально в квартале от нашего дома в здании бывшего (и нынешнего) Собора Александра Невского располагался краеведческий музей.
По малости лет меня тогда не слишком интересовали находящиеся там экспонаты, но вокруг музея раскинулся прекрасный сквер, где меня выгуливали – преимущественно по выходным.
В сквере по ту пору стоял сосланный туда памятник Петру I, а перед зданием музея стояли некогда отлитые на Александровском – будущем Онежском – заводе пушки. Мне не удалось найти ни одной фотографии с этими пушками в музейном сквере, но я отлично помню, как лазал по ним ребёнком и с упоением объезжал их, как скакунов, ни разу при этом не свалившись. Говорят, теперь они нашли себе пристанище в Губернаторском саду. Не знаю, на видел.
В 1951 году мои родители наконец-то получили свою первую собственную квартиру на Зареке, на улице Вытегорской в доме № 9. Вот он на фото наш дом, в котором мы прожили до 1962 года, вот они наши два окна на торце здания со стороны двора.
В квартире были целых две отдельных комнаты, большая кухня с плитой для готовки. Знающий понимает, что трубы на крыше предполагают печное отопление. Для хранения дров во дворе был общий для всех жильцов дома сарай с достаточно просторными секциями для каждой квартиры.
Двор был огромный, проходной, общий для нашего и такого же стоящего с ним рядом дома № 11, а также всех прочих домов нашего квартала и простирался в одну сторону от Вытегорской до улицы Коммунистов, а в другую от Урицкого до Волховской.
Двор наш проходной! Я люблю тебя до сих пор, хоть и знаю, что за десятки лет, прошедших с тех пор, когда я там жил, всё в тебе переменилось. И улица давно не Вытегорская, а Правды, и дома наши – № 9 и № 11 – стали не двух-, а трёхэтажными, и нет уже труб на крышах, а значит, отопление не печное, а централизованное, и деревья перед ними солидно подросли.
Да и живут там давно совсем другие люди. И детвора, подозреваю, не носится до поздней ночи по всему двору, гоняя чижа или играя в войну или казаков-разбойников. Поди, сидят по домам, уткнувшись в свои телефоны, компьютеры или телевизоры. Наверное, они лучше нас, живших здесь в 50-60-е годы минувшего столетия. Они – другие, и я не знаю, хотел ли бы я быть среди них. У них теперь своя жизнь, не очень-то похожая на наше послевоенное детство.
Мой двор! Я люблю тебя. Ты стал одним из главных героев недавно вышедшей в свет в Петрозаводске моей книги «Блики памяти» – ты и мои друзья тех давних лет.
В том же 1951 году родилась моя сестра Анюта, и из родильного дома, в котором за пять лет до этого родился я и в котором работала моя мама, её привезли в нашу новую ещё не обжитую квартиру.
У родителей появилось много новых забот, и меня отдали в детский сад № 14.
На фото, сделанном по моей просьбе в 2008 году Анатолием Алексеевичем Гордиенко (светлая ему память!), запечатлено скрывающееся за густыми зарослями здание моего бывшего детского сада.
Как раз напротив него располагалась работающая до сих пор ближайшая к нашему дому аптека. Мы бегали туда с приятелями за плитками гематогена – доступной и очень любимой нами сладостью.
А в гастрономе на углу Урицкого и нашей Вытегорской, прямо напротив нашего дома, мы с друзьями добывали другую сладость – прессованные кубики подслащенного кофе или какао. Из того же гастронома каждое утро нам домой доставлялась бутылка молока – была в те годы такая услуга, пришедшая, видимо, на смену молочницам, прежде снабжавших нас молоком и сметаной, когда запретили держать скот в городе.
В том же доме, что и гастроном, располагалась парикмахерская, куда мы ходили стричься и куда нас, уже школьников, отправляли отстригать запретные чёлочки. На фотографии 1957 года, то есть будучи уже 4-классником, я всё ещё пострижен под нулёвку.В нашей 8-ой школе с этим делом никакие вольности не допускались.
Мой старый дом
Я представляю, как вхожу в тот дом,
где жил несчётно лет тому назад,
я узнаю его родной фасад
и козырёк над памятным крыльцом,
я открываю дверь в родной подъезд,
взбираюсь по ступенькам не спеша,
как прежде, стойкий запах гуляша
откуда-то разносится окрест…
Вот справа дверь на первом этаже,
я жил за ней, теперь я здесь чужой,
мой ключ не отопрёт замок дверной,
нет книг моих на старом стеллаже
в квартире, где прожил немало лет
с родителями и своей сестрой,
где счастлив был и где болел порой,
где, если поискать, найдёшь мой след.
Отсюда топал с папой в детский сад,
потом – через дорогу в первый класс,
стоял под фонарём в вечерний час
и чувствовал подруги тёплый взгляд.
Здесь всё напоминает те года,
когда над Зарекой плыла моя душа,
и жизнь была светла и хороша,
и думалось, что это навсегда.
Я больше не приду в свой старый дом
и не зайду в подъезд – он мне чужой,
не хлопнет дверью за моей спиной,
никто меня не знает в доме том.
Но вернёмся в более ранние времена. Я продолжал ходить в свой 14-й детский сад, у меня появились новые друзья, жившие на той же Зареке, но за пределами нашего необъятного двора. В детский сад я ходил с удовольствием, мне нравилось там всё: и дети, с которыми мы проводили время в группе или на довольно обширном участке вокруг дома, и воспитатели, и повариха, готовившая нам изумительные пельмени, вкус которых я до сих пор помню. А ещё нас время от времени кормили консервированными ананасами. Откуда в нашем Петрозаводске в те голодные годы ананасы? Всё очень просто. Из ленд-лизовских запасов. Ананасы были американскими, и были они не только в нашем детском саду. Хорошо помню, что во втором ближайшем к нашему дому гастрономе, располагавшемся в деревянном двухэтажном здании на улице Волховской прямо напротив 8-й школы, все полки были уставлены банками с консервированными ананасами.
В свой детский сад я проходил два года, оба в старшую группу. Несмотря на то что я давно умел читать и в детском саду, по просьбе воспитательницы, читал книжки рассаженным полукругом моим одногруппникам, в школу меня приняли, когда мне было почти 8 лет, только в 1954 году.
Последним воспоминанием, связанным с детским садом, стала для меня смерть Сталина в марте 1953 года. Помню, как нас, старшегруппников, усадили на наши маленькие стульчики полукругом перед портретом вождя, и мы должны были кто как может переживать великую потерю. Рыдала наша воспитательница, кажется, плакал кто-то из детей. Я не плакал. И родители мои дома тоже не плакали.
Приближались новые времена.