В языке не сохраняется то, чего уже нет в наличии. Вместе с «интеллигенцией» из языка исчезли слова «крестьянство», «будущее», «совесть».
(опыт ворчни)
И снова дачное. В коробке со старыми журналами для растопки обнаружила «Огонек» N 50 за декабрь 1990 года. «Огонек» в то время читали все, в воздухе витала надежда на скорые перемены, которых требовал Цой. «Огонек» публиковал отчаянно смелые статьи. Прежде о таком только на кухнях шептались интеллигентные люди. Так вот как раз попалась мне статья Вячеслав Костикова о судьбах русской интеллигенции «Воля к власти и воля к культуре».
В самом начале автор вспоминает погромные настроения на XXVII съезде КПСС, когда претензии в адрес интеллектуальных сил общества вкладывались в уста «простых рабочих», и это свидетельствовало о том, что в российском обществе все еще тлеет идея о «двух культурах», то есть об элитарной и «пролетарской».
Вряд ли теперь кто-то помнит эти высказывания. Тем более что сейчас, по истечении тридцати с хвостиком лет, мы можем сравнить, что имели тогда и что имеем сейчас на культурном поле. И если уж автор сетует на то, что культура советской России зиждилась исключительно на обломках дореволюционной, то есть даже не спокойно изжилась, а активно деградировала – по его убеждению, то что говорить о нынешнем положении, когда мы с ностальгией вспоминаем спектакли и фильмы советского времени. Никакие цифровые технологии не заменят нам мастерство постановок полувековой давности, особенно это касается классического репертуара. Некогда МХАТ, да и в большинстве своим провинциальные театры гарантировали мастерство артистов и удовольствие для зрителя. Сейчас мы это наконец поняли.
Однако речь не о театре. Приведу следующий абзац из статьи Костикова: «Непонимание большевиками культуры как фактора развития, их подозрительность к интеллигенции далеко не случайны и обусловлены не только неприятием интеллигенцией Октября. Отсутствие у большевистских лидеров воли к культуре связано с философскими корнями большевизма, с отрицанием личности. Аллергия большевиков к интеллигенции стала проявляться задолго до захвата ими власти. Одна из первых вспышек гнева относится к 1909 году, когда Ленин и ленинцы с неслыханной для русского образованного общества яростью набросились на сборник статей о русской интеллигенции – «Вехи». «Вехи» были как бы манифестом русской интеллигенции. И штурм этого сборника стал для большевиков идейной репетицией Октября».
С этим утверждением можно соглашаться или не соглашаться, но обратите внимание, сколько раз в небольшом абзаце встречается слово «интеллигенция». Нас так учили в свое время, что советское общество – это нерушимый союз рабочего класса и трудового крестьянства при участии интеллигенции, социальной прослойки. Ладно, хоть прослойкой называли. Вот как в салате «Шубка» встречается невкусный слой вареной моркови, так и интеллигенция в советском обществе считалась такой малосъедобной прослойкой, застревавшей в крепких зубах рабочего класса. Над интеллигентом издевательски подтрунивали: «А еще шляпу (очки) надел. Интеллигент вшивый».
Не вшивые, конечно, были интеллигенты, просто репу чесать любили в размышлении, что же хорошо, а что плохо. Думали много. Вот это-то и не поощрялось. Зачем думать, если партия все решила… Ладно, то давно прошло. Однако вместе с крушением советской власти, которую так не любила русская интеллигенция, из обихода исчезло само это слово – «интеллигенция». Оно вообще больше не употребляется. Нет, в самом деле, как сегодня называют людей, извините, умственного труда? Бюджетники? Это, конечно, совсем другое понятие, но я не нахожу аналогов.
Если в театре невозможно сохранить то, что исчезает из обихода, точно так же в языке не сохраняется то, чего уже нет в наличии. Выражение «творческая интеллигенция» нынче вообще звучит как ругательство. Чаще всего определение «творческий» я встречаю в таком контексте, что если кто-то уходит в недельный запой, про него именно так и говорят: «Что поделаешь, творческий человек» и разводят руками.
А культурная элита теперь звездит в телевизоре, исполняя песни, от которых ворочается в гробу даже пролетарский поэт Демьян Бедный, не говоря о прочих. И так считается, что если кто там еще что-то сочиняет, так это гумус, дерьмо, только удобряющее почву для процветания этой нашей элиты.
Вместе с «интеллигенцией» из языка исчезло слово «крестьянство», хотя крестьянство как класс уничтожено было еще на заре советской власти, но все-таки оставалось т.н. «колхозное крестьянство», теперь и его нет – вокруг одни фермеры. А вместо рабочих – гастарбайтеры. Квалифицированных рабочих действительно днем с огнем не сыщешь. Техникумы (простите, колледжи) выпускают менеджеров, мерчендайзеров и пр. таких специалистов, о которых я совершенно ничего не могу сказать, потому даже таких слов не знаю. Вот и получается у нас (если вообще получается) нерушимый союз фермеров, гастарбайтеров и… кого?
Интересно, что из употребления исчезло также слово «будущее». В речах наших государственных мужей оно не упоминается даже вскользь. То есть можно предположить, что будущего как бы и нет. О нем говорить неприлично. Ну а кто вообще не задумывается о будущем? Есть такая социальная прослойка, а именно бандиты. Какое у бандитов может быть будущее, о нем даже говорить неприлично. Психология бандита – хапнуть, что плохо лежит, и поскорее смотаться, пока не накрыли.
Воровство перестало быть постыдным занятием, это уже естественная составляющая нашей жизни. Каждый зарабатывает, как может. Когда мне звонят уроды из «банка» и требуют перевести деньги на безопасный счет, я вот так попутно соображаю, что у них же грамотная речь, они явно молоды, хорошо воспитаны и вежливы в обращении. Они вовсе не похожи на киношных уркаганов, однако эти приятные во всех отношениях ребята ничуть не заморачиваются тем, что грабят пенсионеров, которые откладывали с каждой пенсии по сто рублей на черный день… Они настоящие воры. Но, может быть, прикидывают так, что бабка рано или поздно помрет, не потратив сбережений, потому что не привыкла тратиться на себя, так пусть же эти денежки найдут лучшее применение, что в этом плохого. Деньги спускаются на красивую жизнь, других мыслей у «сотрудников банка» не возникает, но при этом совесть им ничуть не мешает спать. Потому что мораль теперь такова, что украсть вовсе и не стыдно, если ограбленный – лох, сам подставился. Потом, если чиновники воруют миллиардами и при этом выходят сухими из воды, значит, по мелочи что-то прихватить – вообще не преступление, а так, баловство. Им можно, а нам нельзя?
Язык как общественное явление отражает состояние общественного сознания, а также текущую ситуацию в обществе. Иногда это самое отражение принимает анекдотические формы, вскрывающие, однако, самую суть.
Вот совсем недавно обратила внимание на непонятную надпись на доме номер 3 по пр. Ленина: Барбершоп «Омерта». Между этих двух слов еще втиснута вертушка с цветами флага Российской Федерации. Что же такое барбершоп? Это магазин, где продают кукол Барби? Оказывается, нет. Это просто цирюльня, или мужская парикмахерская. Почему мужской мастер теперь работает в шопе, а не в обычной парикмахерской, я так до конца и не понимаю. Но еще интереснее оказалось название «Омерта». Специально посмотрела в Википедии:
Омéрта (итал. omertà [omerˈta] — «взаимное укрывательство, круговая порука») — «кодекс чести» мафии, несодействие государству. Включает следующие положения:
- есть только одна причина покинуть организацию — смерть;
- обидчик одного члена организации обижает всю организацию;
- правосудие вершит только организация;
- члены организации подчиняются главе организации беспрекословно;
- предательство карается убийством предателя и всех его родственников; расправы над родственниками можно избежать, если виновный согласится совершить самоубийство.
- Целью омерты является контроль над участниками мафии со стороны вышестоящих членов криминальной организации, а также запугивание рядовых её членов.
Так что же такое происходит, товарищи? Прямо в центре нашего города легально действует парикмахерская мафия, а никому до нее и дела нет? Пойти, что ли, в полицию стукнуть на парикмахеров? Да вряд ли они будут с этим разбираться, раз уж с телефонными мошенниками разобраться не могут. Банковские махинации не в их компетенции. И при этом никому не стыдно.
Слово «совесть» сейчас тоже чрезвычайно редко употребляется. Не знаю, осталось ли оно в школьной программе. А ведь некогда жить по совести считалось нормой существования.
Да вот, кстати, о школьной программе. Случалось, выступали на различных мероприятиях юные поэты со своими сочинениями. А юные зрители в зале буквально тащились от этой поэзии, которая вовсе и не поэзия, а так, рифмачество, если не сказать – откровенная графомания. Я пару раз пыталась публично намекнуть, что поэзии – вообще-то серьезное занятие, ей тоже нужно учиться. Потом наконец поняла, что ни юные поэты, ни их благодарные зрители просто никогда не слышали по-настоящему хороших стихов. Что там в школе проходили – ну, прошли и забыли. Не говоря уже том, что поэзия девятнадцатого века школьникам вообще непонятна на уровне слов.
Зато в наш быт прочно вошло мещанско-жеманное словечко «кушать». Это некогда лакеи возвещали: «Кушать подано», подчеркивая свою услужливость. Еще ведь дама с собачкой сетовала, что муж у нее, может быть, хороший человек, только вот лакей, прислуживающий господам. Чехов призвал «по капле выдавливать из себя раба», простите за банальность. Но теперь эта лакейская угодливость, услужливость насаждается повсеместно и буквально вылезает из нас словечком «кушать»: «А вы уже кушали?». Ребенку еще можно так сказать, но никак не взрослому самостоятельному человеку. Я, например, до сих пор грубо ем. I am. Это ведь почти одно и то же. Слово «есть» упорно утверждает наше присутствие в мире в качестве значимой единицы, личности.
В 1990 году В. Костиков сетовал, что «мы рухнули не потому, что упали цены на нефть, которой власть затыкала черные дыры нашей экономики, но прежде всего потому, что в стране исчерпался тот интеллектуальный, культурный и нравственный потенциал, который был накоплен многовековым трудом России».
Скорее всего в этом есть крупица истины. Культура потому и называется культурой, что ее следует старательно взращивать, как рожь, пшеницу, другие зерновые. Как все сельскохозяйственные культуры вообще. Если поле забросить, оно очень скоро зарастет бурьяном. Что в конце концов и случилось в равной степени с сельхозугодьями и с культурой. Нет, все же в конце советской власти еще вели разговоры о культурной революции, о бескультурье, из которого нам так и не удалось выбраться. В самом деле, все ли выпускники советских вузов были по-настоящему культурными людьми?
Сейчас слово «бескультурье» тоже выведено из употребления. Когда человек себя развязно ведет в обществе, так это теперь нормально. Стражи порядка следят только за тем, чтобы маска физиономию прикрывала, остальное их как-то не волнует. И я переживаю такое ощущение, что все как-то раз и навсегда кончилось. Вообще всё, и ждать больше нечего. Интересно, это только мне так представляется?