Будучи школьником, очень этого стыдился, считал, что страх этот — проявление трусости, но со временем стал понимать, что если это и трусость, то в каком-то ограниченном варианте, в других обстоятельствах не проявляющаяся. Зная за собой такой «грех», всегда завидовал людям, не замечающим, как высоко они забрались: высотникам, канатоходцам и просто перегибающимся через перила своего балкона на …надцатом этаже.
В возрасте 10-12 лет, в эвакуации в Тбилиси, на все лето я отправлялся мамой в заводской пионерлагерь. Он располагался высоко в горах рядом с деревней Каджоры, вблизи от старинной крепости того же названия. Это была типичная древнегрузинская крепость: наружная часть высокой круглой башни и отходящие в обе стороны каменные стены стояли на краю отвесной скалы, а с противоположной стороны к крепости вел пологий склон.
Общая высота от основания скалы до вершины башни составляла, наверное, не менее пятидесяти метров. У основания скалы была небольшая красивая поляна, протекала горная речка. Одним из развлечений лагерной жизни была военная игра. Часть из нас охраняла крепость, остальные должны были ее захватить. Разумеется, наши сражения проходили на пологой стороне крепости. После завершения сражения мы обычно обедали на поляне под скалой на берегу реки.
И вот однажды во время обеда кто-то из мальчишек сдавленным голосом сказал: «Ребята, посмотрите», — и кивнул головой вверх. Мы все задрали головы и… замерли. На башне стоял наш физрук, молодой парень лет 18-ти, которого все звали Котик (на самом деле его имя было Котэ). Снизу он казался маленьким, хотя роста он был среднего и крепенького сложения. Так вот, Котик стоял в полный рост на самом краю крепостной башни. Уже от одного этого вида меня затошнило, но это было только начало. Насладившись нашим потрясением, он на этом месте сделал стойку на руках и в таком положении оставался какое-то время (нам всем показалось — вечность). Все мы, сидевшие на поляне с задранными головами и не проглоченной пищей во рту, замерли, наступила полная тишина. Наш герой спокойно вернулся в нормальное положение и скрылся. Вот тут раздался такой крик и визг, что описать это невозможно. Все стали носиться по поляне, забыли про еду, хотя в то военное, полуголодное время, еда для нас была одной из главных радостей жизни. Наконец, Котик появился среди нас, и был встречен восторженными криками. Особенно старались девчонки. Сейчас я более чем уверен, что устроенный им спектакль и был предназначен для них.
Влюбленность в этом возрасте в пионерском лагере существовала всегда, занимая у мальчиков второе место после еды, а у девочек, конечно, первое. В отрочестве в одинаковом возрасте девочки значительно опережают мальчиков в гормональном состязании. В книге великого знатока развития детей, американского педиатра Бенджамина Спока по этому поводу есть прекрасный рисунок: танцуют девочка с мальчиком. Она уже при всех прелестях своего пола, с прической, на каблучках, а парень в расхрястанном виде, с развязанными шнурками ботинок, не причесанный и с рогаткой, торчащей из кармана. В тот день мы поняли, что ни на какую взаимную влюбленность наших девчонок, мы рассчитывать не имеем права.
Вернувшись в город, мысль о том, что мне никогда не повторить подвиг Котика и даже что-нибудь подобное нет-нет, но посещала меня. В подростковом возрасте очень болезненно переживается любое отрицательное качество твоего поведения в сравнении со сверстниками. Хотелось проверить себя в каком-нибудь поступке, хотя бы отдаленно похожим на тот, который я видел в лагере. Вскоре подвернулся удобный случай.
Семейное общежитие, в котором мы с мамой жили, располагалось через дорогу от городского ЦПКО (центральный парк культуры и отдыха). Наша дворовая кампания часто проводила там время. Однажды мы подошли к парашютной вышке — очень популярному аттракциону того времени. Мы стояли в большой толпе и смотрели, как желающие поднимались на вышку и прыгали с парашютом. Снизу казалось, что вышка не очень-то и высокая. Поскольку современное поколение уже не застало это парковое развлечение, скажу в нескольких словах, что оно представляло из себя.
Парашютная вышка представляла деревянную суживающуюся к верху конструкцию высотой 25-30 метров с узкой винтовой или пролетной лестницей. Наверху была широкая площадка с оградой, на которой инструктор закреплял на прыгающем парашютную амуницию, подводил к калитке и…человек или сам прыгал, или инструктор его слегка подталкивал. Сам купол парашюта был всегда открыт и прикреплен к тросу, который входил в широкую трубу и уравновешивался грузом. Когда человек прыгал, то груз поднимался по трубе, не давая прыгуну слишком быстро опускаться. Внизу помощник инструктора снимал с прыгуна амуницию, прикреплял ее специальным замком к наружному тросу и отпускал. Парашют взмывал вверх за счет опускания груза по трубе. В общем, вполне примитивная и почти безопасная конструкция.
Вдруг кто-то из моих товарищей безадресно заметил: «А что, пацаны, слабо прыгнуть?». Видимо, мои внутренние переживания дернули меня за язык, и я сказал: «Я прыгну!». Возникла короткая, но жаркая дискуссия из разряда «слабо» — «не слабо», которая закончилась словами: «Если прыгнешь — получишь пять рублей на два коммерческих пирожка с мясом».
Стал в очередь, примерно через час я оказался среди пяти человек на верхней площадке. Посмотрел вниз, и оказалось, что это так высоко, все люди внизу были такими маленькими! Появился страх, сел за трубу и стал ждать расплаты. Когда на площадке остались только я и инструктор, он посмотрел на меня и сказал: «Давай, малчик, прыгать надо, назад нельзя, там уже дверь закрыли». Обычно аттракцион так и заканчивался: инструктор прыгал последним, отправлял парашют по тросу вверх, а на дверь снаружи вешал замок. В каком-то полусне он на меня всё напялил, подвел к калитке и дал легкого пинка, я полетел. Однако «полет» мой закончился через пару секунд — я завис, так как мой вес был равен весу груза в трубе. Я раскачивался на высоте, инструктор специальным ручным приспособлением поднимал груз в трубе и говорил при этом нехорошие слова в мой адрес на русском и грузинском языках. С каждым подъемом груза я на такое же количество сантиметров опускался. Оставшаяся внизу публика хохотала, помощник инструктора ожидал меня со зверским выражением лица внизу, что не сулило ничего хорошего. Когда мои ноги оказались в пределах достижения его рук, он схватил меня, приземлил, снял амуницию и с помощью подзатыльника направил домой. Ребят моих уже давно не было у вышки. Дома я с помощью кулаков и слов доказывал свое право на пять рублей, но тщетно.
В последующей моей некороткой жизни Судьба как будто специально, как теперь говорят, тестировала меня на стойкость к высоте.
Последние два года моей школьной жизни проходили в школе рабочей молодежи. Но для того, чтобы учиться в такой школе, необходимо было где-то работать. Устроился в Котласском паровозном депо учеником электрослесаря. Ученику поручается вся черновая работа: принеси то, подай это и т.д. Зарплата при этом чисто символическая. Примерно через год ученичества стал я выпрашивать у мастера начальный разряд, но он отшучивался или просто отмахивался, как от назойливой мухи. Наконец, он не выдержал: «Пойдешь с Леней (опытный слесарь) в цех подъемки: надо в стене пробить дыру для электропроводки. Пробьешь — получишь разряд».
Отправились на объект. Цех подъемки — самое крупное здание на территории депо дореволюционной постройки. Сделано оно было из красного кирпича, метров 15 высотой с двумя громадными воротами, через которые в цех въезжали паровозы для ремонта. Толщина такой кирпичной стены была не менее полуметра. У стены на земле лежала деревянная лестница, которую мы вдвоем не без труда подняли и прислонили к стене в нужном месте. Она стала почти вертикально. В те времена для подобной работы электродрель не использовалась, поэтому, вооружившись шлямбуром (стальная труба с зубцами на конце) и кувалдой с короткой ручкой, я поднялся по лестнице к тому месту, где следовало пробить в стене отверстие. Длина шлямбура была примерно сантиметров 70, кувалда достаточно тяжелой. Но самым неприятным было другое: для того, чтобы достать до нужного места, мне пришлось стать на предпоследнюю ступеньку лестницы и оказаться без нужной точки опоры. Когда же я приставил шлямбур к стене, то ударная его часть расположилась достаточно далеко за моей головой. Держа трубку левой рукой, а кувалду правой, я попытался ударить по шлямбуру и отклонился от стены вместе …с лестницей. Удара не получилось, так как я лихорадочно прижался к стене. Несколько раз я повторил попытку, но тщетно.
Я посмотрел вниз: Леня сидел на нижней ступеньке, курил и разглядывал окружающий пейзаж — куски железа, трубы, колесные пары. На меня он не поглядывал. Так продолжалось довольно долго. Наконец, я не выдержал, крикнул Лене, что лестница слишком короткая, что ничего из этого не получится и, вообще, пусть это депо идет к… адрес не стану называть. После чего я бросил инструменты вниз и спустился на землю. Леня ничего не сказал. Он просто залез на лестницу, встал на последнюю ступеньку и за 30 минут пробил нужную дырку в стене. Когда притащились в цех, Леня доложил мастеру: «Все нормально, Палыч, проводку можно тянуть. Игорь справился, как положено». Палыч все, конечно, понял, но промолчал. Мне было ужасно стыдно, но я тоже промолчал. Разряд мне дали. Правда, через год, когда я уволился и собирался в Ленинград для поступления в институт, я признался в своем вранье, но был прощен.
Более серьезные испытания, связанные с высотой, мне пришлось пережить уже будучи врачом. Самое тяжелое из них, оставившее заметный след в моей жизни, произошло в январе 1962 года.
В это время я уже пять лет работал в хирургическом отделении городской больнице города Кандалакша Мурманской области. Отделение было большое, на 70 коек, и в нем, кроме хирургических больных лежали пациенты с травмами, гинекологические больные, требующие оперативной помощи, а также с лор-патологией. Работы было много, чему я был очень рад, участвовал практически во всех операциях. Дело в том, что в штате отделения были четыре хирурга, еще на полставки начинающая акушер-гинеколог и приходящий оперировать из военного госпиталя отоларинголог. Заведовала отделением недавно приехавшая из Якутии женщина лет 65-ти, которая не очень стремилась к большой операционной деятельности, еще две женщины лет 50-ти, жены военнослужащих, обремененные семейными заботами, работали ординаторами и ваш покорный слуга. Главный врач больницы также в прошлом был хирургом, но давно у «станка» не стоял.
В этот январский вечер меня вызвали в больницу по просьбе главного врача. Когда я приехал, то застал всех коллег и главного врача в нашей ординаторской. Кроме врачей, была приглашена наша старшая операционная сестра Фаина Петровна Дмитриева. Я ей обязан очень многим, и в профессиональной своей работе и не только. Главный врач рассказал, что был телефонный звонок из поселка Пояконда (в 20 км от станции Полярный круг). Звонила фельдшер. К ней привезли женщину 27 лет с сильным маточным кровотечением и болями в животе. Состояние очень тяжелое: потеряла много крови, бледная, вялая, с низким давлением и слабым пульсом. До железнодорожной станции 20 км нам ее не довезти, хотя дорога зимняя хорошая, но машины нет, а на тракторе с волокушей — долго и опасно.
Я уже понял, где собака зарыта, но еще надеялся на что-то. Но главный врач не оставил никаких надежд: «Придется лететь прямо сейчас, с авиаполком договорился. Будете прыгать с парашютом. Лететь вам (мне) и Фаине Петровне, благо, у нее в этом большой опыт, она служила во время войны в десантной дивизии. Все, что нужно для операции, если она потребуется, сбросят на отдельном парашюте». После этой тирады в животе у меня стало холодно. А что я скажу: «Нет, я не полечу, я боюсь». Позвонил жене, сказал, что поеду к тяжелой больной, но на каком транспорте не уточнил, она-то знала о моем высотном «опыте».
Нас привезли на военный аэродром. Самолет стоял под парами, суетились летчики. Одели нас в меховые комбинезоны, унты, прикрепили парашюты. Сидим на скамейке. С нами летел инструктор, он объяснил, что ни за какие кольца дергать не надо, парашюты открываются самостоятельно, так как их тросики прикрепляются к тросу в самолете и, когда мы прыгнем, то через несколько секунд тросик выдернет кольцо, и парашют раскроется. Надо будет только крепко ухватиться за ремни и слегка согнуть ноги в коленях, но удара о землю не будет, так как приземлимся на поле с глубоким снегом.
Полетели. Минут через 20 инструктор слегка меня толкнул в бок и кивнул в сторону иллюминатора — внизу горели костры. Самолет развернулся, инструктор отодвинул двери, Фаина Петровна, перекрестившись, подошла к двери и выпала куда-то. На дрожащих ногах, держась за стенку, и я подошел к двери, инстинктивно дернулся назад, но инструктор довольно невежливо толкнул меня. Видимо, на какое-то мгновение я потерял сознание, потому что очнулся от сильного рывка вверх. Летел я, наверное, вниз головой, а, когда парашют раскрылся, меня развернуло в естественное положение. Сильно заболела голова. Навстречу летела земля с кострами, я плюхнулся и погрузился в снег.
Смутно помню, как меня освобождали от ремней, кто-то куда-то тащил, что-то кричали и грузили на волокушу. Окончательно пришел в себя только в теплой комнате амбулатории. Фельдшер, женщина лет 50-ти, вместе с Фаиной Петровной хлопотали около меня. Увидев, что я уже соображаю, предложили выпить спирта или водки, но я попросил чай. Голова болела страшно, но после двух стаканов крепкого чая, уже мог разговаривать и даже сидеть.
Не стану утомлять читающих медицинскими подробностями, хотя именно ради этих подробностей и совершался сей «подвиг». Скажу только, что к нашему прилету больной стало лучше, и мы рискнули отправиться на тракторе на станцию. На волокуше нас было четверо: больная, ее муж и мы с Ф. П. Когда мы были почти у цели, кровотечение повторилось. Пришлось-таки ее оперировать в помещении дежурной по станции, завесив всё простынями. Оперировал под местной анестезией. Оказалась внематочная беременность с большой кровопотерей. К счастью (такое везение случается именно в районной хирургии), все закончилось благополучно. Через день ее перевезли на дрезине в наше отделение, а через две недели выписали домой.
В моей «высотной болезни» имеются некоторые странности. Я совершенно не боюсь летать в самолетах, ни в больших, ни в маленьких, и даже получаю удовольствие, смотря в иллюминатор. Вероятно, присутствие стены корпуса самолета меня успокаивает, есть какая-опора. Уже во время работы в Петрозаводске мне приходилась в молодости часто летать в районы, но даже тогда, когда летал с некоторыми неприятными обстоятельствами, страха не было, даже относился к таким отклонениям с юмором. Как-то летел в двухместном стареньком самолете, сидел рядом с пилотом и с моей стороны замок на дверце не захлопывался, пришлось «укрепить» его проволочкой. Пока летели, закрытая дверца все время пыталась открыться, и ее приходилось держать за ручку. Страшно не было.
В завершение расскажу еще об одном занятном случае, связанном с боязнью высоты. Были с коллегой-терапевтом в командировке, собирались уже вернуться домой поездом. А тут как раз прилетели коллеги к тяжелому больному, собираясь забрать его в Петрозаводск, но оказалось, что он в этом не нуждается. Мы с терапевтом (женщиной) попросились в этом самолете вернуться домой, всего за два часа вместо 10 часов вагонных мучений. Прилетевшие доктора согласились, и нас привезли на машине к полю, где стоял самолет. Но он оказался маленький и еще двоих не вмещал, только одного. Уступил место даме и грустно побрел к машине. Но тут пилот меня пожалел и предложил занять место в люльке, предназначенной для лежачего больного. Что такое люлька: на таком самолете сбоку на металлических кронштейнах прикреплена конструкция в виде лодочки, примерно длиной два метра. В нее укладывается человек, сверху закрывается металлической крышкой на винтах. Люлька очень похожа на багажник современного легкового автомобиля, который, в свою очередь напоминает, простите за сравнение, такой аккуратный гробик. Между люлькой и салоном самолета имеется круглое отверстие на уровне головы больного. Через него можно контактировать с больным, поить его, взять за руку для проверки пульса или просто, чтобы его успокоить. Короче говоря, я согласился на роль больного. Во-первых, очень хотелось побыстрее оказаться дома, а, во-вторых, хотелось покуражиться перед коллегами (чего только не сделаешь, чтобы произвести впечатление на прекрасных дам). Полет прошел нормально и оставил в памяти определенный положительный след.
Для чего я все это написал? Нашелся альбом со старыми фотографиями, вспомнилось что-то из отрочества, молодости, а тут сюжет к дню ВДВ: молодые десантники осваивают парашютную науку, прыгая со знакомой с детства вышки. Вот всё и выстроилось в сюжет. А еще подумалось: как много теряют наши выпускники, отказываясь ехать работать в районы. Состарятся и нечего будет рассказывать внукам.
А на балконе 10 этажа не люблю стоять — почему-то страшно.
Фото из архива автора