Чтобы попасть на лекцию Виктора Семеновкера в Открытом университете, его слушатели приходят минут за сорок — занять место.
Кроме этих преданных слушателей, многие из которых приходят на лекции после работы, у Виктора Семеновкера еще потоки студентов агротехнического, строительного, юридического факультетов, кафедры туризма.
На лекции Владимира Семеновкера в Открытом университете. Фото Ольги Романовой
Доцента кафедры культурологии ПетрГУ Виктора Николаевича Семеновкера знает не одно поколение студентов ПетрГУ, ведь работает он здесь ни много ни мало 39 лет.
Интервью у замечательного преподавателя, одержимого идеей просветительства в области изобразительного искусств, взято в день его рождения после очередной лекции. Сегодня, 21 ноября, в ПетрГУ Виктора Семеновкера будут поздравлять с 70-летием.
– Виктор Николаевич, знаю, что вы родились на Урале в семье строителя-проектировщика и химика, учились в Ленинградском университете на факультете философии, потом была аспирантура, там же защитили кандидатскую диссертацию по американской философии XXвека. А как оказались в Петрозаводске?
– Как говорят, неисповедимы пути Господни… На одной из конференций меня заметил заведующий кафедрой философии Петрозаводского университета Олег Дмитриевич Леонов и сразу же пригласил преподавать в Петрозаводск. А соблазнил он меня, пообещав квартиру. Конечно, я на это купился, как и преподававшие тогда у нас на кафедре Игорь Набоков и Дмитрий Балашов. В то время получить квартиру было несказанным счастьем. Таким образом, защитившись и отметив свое 30-летие, 21 ноября 1973 года я был зачислен в штат университета. У меня в трудовой книжке три записи: преподаватель, старший преподаватель, доцент.
– Помнится, вы преподавали философию и атеизм?
– Начав преподавать философию, я предложил читать студентам также курс атеизма. Потому что в течение трех лет, когда еще был студентом, работал в Казанском соборе. Как мне подвернулась эта работа? У нас было что-то вроде пропагандисткой практики, мы должны были подготовить экскурсию в одном из музеев города: Эрмитаже, Русском музее, Казанском соборе и был еще какой-то музей, вроде Музея Арктики. Все, конечно, рвались в Эрмитаж и Русский музей, но я как-то поздно собрался сдать зачет и поэтому оказался в Казанском соборе, который тогда был Музеем истории религии и атеизма. После того, как я провел пару экскурсий, мне предложили там работать. При этом после каждых двух месяцев меня увольняли и принимали заново. Таков был порядок: нельзя было работать в таком музее без высшего образования на должности научного сотрудника более двух месяцев. Это было все же лучше, чем подрабатывать истопником, рубщиком леса, полотером, сторожем в детском саду. Был у меня и такой опыт, стипендии на жизнь не хватало.
– Помню, это было время, когда именно из курса атеизма мы многое узнавали о религии, читая Косидовского, Фрезера… Простите за прямой вопрос: вы – атеист?
– Да, я атеист, но не воинствующий, а убежденный. Когда-то атеизм был обязательным предметом в своеобразной обойме: диамат, истмат, научный коммунизм. Сейчас у студентов есть право выбирать. Даже культурология идет по выбору. Религиоведения как такового нет, есть основы православия, у историков его ведет священник.
Больше времени я уделял, естественно, христианству. В наше время про буддизм мы мало чего знали. Тайком водил студентов в церковь, понимая, что все может для меня плохо кончиться. Предварительно договаривался со священником, чтобы тот рассказал студентом о церковном интерьере и убранстве. Еще до 90-х годов я первым приглашал священника на наши семинары, но просил его, чтобы приходил в университет в штатской одежде.
Я живу напротив Александро-Невского собора и всегда за руку здороваюсь с настоятелем Иваном Ивановичем Тереняком.
– Что заставляло вас вести студентов в церковь?
– Хотел, чтобы студенты больше узнали о церкви, хотя бы с точки зрения эстетики, чтобы они поняли, что православие – это серьезное мировоззрение, с которым стоит считаться. Я никогда не оскорблял чувств верующих. А чуть позже появился курс мировой художественной культуры.
– Но не все философы становятся любителями изобразительного искусства. Про вас на кафедре говорят, что вы им просто одержимы. Откуда эта любовь?
– Как ни странно, частично этому способствовало изучение религиозного искусства. Возьмите хоть один альбом по искусству, напечатанный в 60-е годы, вы прочтете в нем что угодно про композицию, колорит, сочетание красок, но вы почти не найдете информации о том, что изображено на картинах с библейскими и мифологическими сюжетами. Кто такой Адонис или кто такие Самсон и Далила? В годы моего обучения в Эрмитаже все же висели таблички с содержанием сюжета, сейчас и этого нет. Я понял, что людям эта тема очень интересна, потому что кроме лекций о международном положении наше государство им ничего не предлагало. Школа еще более-менее дает детям представление об истории науки: Галилей, Коперник, Бойль-Мариотт и т.д. Какие-то отзвуки по истории литературы зарубежной – чуть-чуть Шекспира, Мольера. А история изобразительного искусства вообще отсутствует.
– Я удивилась, что столько людей приходят к вам на лекции…
– Это в основном то поколение, которое ничего не слышало, кроме лекций о происках империализма. Потребность огромна. Студентов первого и второго курса расшевелить сложнее, они не понимают, зачем им это надо. А уже на четвертом курсе понимание возникает. Курс «Великие музеи мира» выиграл конкурс среди других 80-ти презентаций и пользуется особенной популярностью. Мы со слушателями вместе путешествуем по самым интересным музеям мира.
– Вы говорили, что в последнее время почти ежегодно ездите за рубеж и многие шедевры живописи увидели воочию. Что вы открыли для себя, может быть, заново переоценили, что легло вам на сердце из увиденного?
– Переоценки не было. Впечатлила разница между восприятием репродукции плохого качества и оригинала в 1,5 х 2 метра. Трудно ожидать эмоций от человека, рассматривающего отпечаток 9 х 12 сантиметров с оригинала Карла Брюллова «Последний день Помпеи», и невозможно описать словами чувства, которые способна вызвать эта картина в натуральную величину. Это, конечно, разные вещи.
– Какая эпоха вам ближе всего? Как вы относитесь к современному искусству?
– Несомненно, это русский модерн! Сомов, Бенуа, Борисов-Мусатов, «Голубая роза» – это мне близко. Современное искусство не люблю. У Александра Бенуа есть хорошие слова: «Все сюжеты с машиной времени связаны с тем, что человек попадает в будущее. А я бы отправился в прошлое, в 18-й, 17-й, 16-й век и где-нибудь там я бы остался навсегда». Я терпеть не могу наш авангард, я его мало понимаю, он не греет душу. Люблю Серебряный век.
– В юности вы занимались американской философией, а что вы думаете по поводу русской мысли?
– Она умерла. К этому приложили руку советские философы, и я в том числе. Если и есть у нас оправдание, то только одно: мы настоящей философии никогда не знали. Для нас философия заканчивалась работой Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». О западной философской мысли, книги по которой сейчас можно купить в полном объеме в любом магазине, мы знали понаслышке, по выжимкам, по надерганным цитатам. Я говорю это с большой болью.
– Мне известно, что вы знаток архитектуры Санкт-Петербурга, возите туда студентов…
– Раньше мы ездили два-три раза в год, теперь это все сложнее и сложнее. Отправлялись на университетском автобусе, я рассказывал об архитектуре Петербурга. Теперь экскурсии можно осуществлять только через турбюро, а это стоит космических денег.
– Какие у вас самые любимые места в Петербурге?
– Здесь я не оригинален. Очень люблю Михайловский замок и все, что вокруг него. Канал Грибоедова, набережную Мойки… Студентом я жил в центре, прямо напротив Эрмитажа. Нас, студентов, будили куранты Петропавловки. До университета добежать можно было за десять минут. Сейчас наше бывшее общежитие перестраивают в отель.
– Меня заинтересовало ваше выступление на конференции в Петербурге «Своё и чужое»…
– На конференции темой моего выступления был Петербург и его архитектура. Когда мы говорим, что Санкт-Петербург европейский город, это никакой не комплимент, это так и есть, ведь он наполовину построен иностранными архитекторами: Трезини, Растрелли, Кваренги. Возьмите планировку: в русской архитектуре нет таких распланированных городов, они возникают обычно очень стихийно. В Москве ничего не стоит заблудиться, даже в районе Кремля. А в Питере это невозможно. Я до сих пор душой принадлежу Петербургу…
Виктор Семеновкер на лекции в Открытом университете. Фото Ольги Левиной