Ах вы, рощи мои, дерева,
Не рубили бы вас на дрова.
Не чернели бы пни,
Как прошедшие дни,
Дерева, вы мои дерева!
Мне бы броситься в ваши леса,
Убежать от судьбы колеса,
Где внутри ваших крон
Все малиновый звон,
Голоса, голоса, голоса…
Когда я была маленькой, Дерево у меня было совсем крошечным: мама, папа, брат, бабушка и я…
Когда мне было семь, бабушка умерла. Остались обрывки её рассказов о семье, нелёгком детстве, чае вприглядку и сёстрах Кирова, с которыми вместе учительствовала. Остались бережно хранимые ею дореволюционные метрики, гимназические аттестаты, автобиография, справки, мандаты, грамоты, орден Ленина, которые я любила рассматривать.
Как любила слушать мамины рассказы о том, как она была маленькой. О её бабушке, тётушках, отце, его охотничьих собаках, о любимом местечке Костромской области — Александровском, о двоюродных брате и сестре, о многочисленных Котиковых — у маминого отца было три сестры и четыре брата. Папа о своих корнях знал очень немного. В старших классах попыталась нарисовать первое своё родословное дерево. Оно подросло, простёрло ветви до прапрадедушки. Когда мне было шестнадцать, мамы не стало…Жизнь навсегда стала другой.
После маминой смерти попыталась найти следы расстрелянного деда — маминого отца, маминой мамы и брата, всё было безуспешным. И Дерево перестало расти вглубь, на нём прибавлялись только новые листочки — дети моего брата.
Прошло почти десять лет. У меня родился сын. Через год, под действием внешних причин и условий, я снова занялась поисками предков. Внешние — это начинающаяся перестройка, создание комиссий по реабилитации и наличие свободного времени. Но только ли внешние обстоятельства были причиной, может, материнский инстинкт подразумевает и это тоже — передачу Памяти.
Поздними вечерами и ночами писала письма родственникам, в адресные столы, в музеи, в отделения милиции и органы КГБ, в ЗАГСы, в Генеральную прокуратуру СССР. И Дерево росло и росло, как в сказке, и вширь, и вглубь. Самым дальним родичем стал Петр Котиков — четыре раза прадед. А потом пришли, как подарок Судьбы, шесть счастливых лет с поездками в Питер, к родной обретённой бабушке. Дерево выровняло крону, приняв под свою сень Майеров и их потомков.
И снова оно почти застыло, времени свободного не стало.
События последнего года его очень изменили и, чтобы рассмотреть самого дальнего своего предка, я запрокидываю голову и вглядываюсь в самую высокую точечку неба.
«7161 сентября в 20 день по Государеву Царёву и Великого князя Алексея Михайловича всей Руссии указу писцы Данило Матвеев Несвидской да подъячий Осип Трофимов дали выпись с книг письма своего и меры Козловцу сыну боярскому Афанасию Гаврилову сыну Никифорову в борецком стану жеребий в селе Сараев на реке Верде…а пашни ему пахать в селе Сараев с помещики через десятину, сено косить и всякими угодьями владеть по своей даче, а в лес борецкой и в Кривской и в иные леса выезжать ему борецкого стану со всеми помещиками вообще».
Это о моём шесть раз прадеде, Афанасии Гавриловиче Никифорове. 7161 год — от сотворения мира, а по нынешнему летоисчислению это 1653 год! Получается, отец его, Гавриил Никифоров, самый дальний известный мне сегодня предок, родился примерно в 1580-1600 году, мой внучатый племянник Даниил — в августе 2009. Это двенадцать колен, это четыреста лет жизни нашего Дерева!
Потомки Гаврилы Никифорова «служили с давних лет российскому престолу» и «за оказанную их к службе нашей ревность и прилежность в наши… от армии капитаны, в наши коллежские асессоры, майоры, секунд-майоры, поручики, в наши ландмилицкие Украинского полка прапорщики, в штабс-ротмистры, в гвардии поручики …» производили их и жаловали Божию Милостию — императрицы Анна и Екатерина и император Александр.
Вот такими я их и вижу: в дымке и похожими на ангелов.Моя прабабушка Анна Кировна
В июле 2008 в моём Дереве было 285 родичей и 8 колен. Сегодня 398 кровных родственников, 12 поколений. Неплохая статистика. И с каждым из них у меня есть что-то общее?!
Военные, учителя, инженеры, юристы, поэты, журналисты, артисты, художники, финансисты, экономисты. Медиков, как я, немного, а профессиональный музыкант всего один — мой сын.
В одном поколении существовали такие разные мои предки — нищий вятский или марийский крестьянин Артемий Бадьин, костромской крепостной Сергей Котиков, выходец из костромской Чухломы, живущий в Питере краснодеревщик Кир Никитин, пензенский дворянин, решающий вопросы освобождения от крепостного права, кавалергард Зиновий Никифоров, драгун и журналист Константин Детлов, директор первого в Петербурге евангелического госпиталя Карл Карлович Майер, «вольный казак, атаман» Николай Ашинов и отставной гвардии поручик, дворянин Василий Майер.
Поколением выше — крепостной Пётр Котиков, городничий Новохопёрска Иван Никифоров, титулярный советник нумизмат Константин Маурин, изобретатель русского цемента Егор Челиев и главный врач Обуховской больницы Карл Антонович Майер, привезённый отцом в Россию подростком и ставший лейб-хирургом. Да, невероятно и немыслимо!
Поколения как годовые кольца на соснах и берёзах.
Поколения дворян и крепостных, соединившихся в точке Революция, поколение механиков, инженеров и учительниц. Поколение, почти погибшее на войне и в лагерях, итог чему — нерождённые дети, неосуществлённые мечты и желания, после чего Дерево почти перестало расти, да и расти стало неправильно — появилось целое поколение пьющих, неверящих ни во что молодых людей. И всё-таки Дерево не погибло, залечивает раны, продолжает жить. До некоторых и не дотянешься — кто-то в Канаде, кто-то в Греции, да и Белоруссия и Узбекистан стали «чужими» странами.
Я и мой старший брат
Но большинство так и живёт в России, на родной земле. Земля моих предков — Рязанская, Пензенская, Тамбовская, Саратовская, Костромская, Вятская, Марийская, красавец Петербург. От этого не уедешь, это на всю жизнь даётся.
А нас, как будут помнить нас? Как поколение, снова учившееся жить при капитализме? Как поколение, живущее в Интернете? А, может, как поколение, вспомнившее о своей родословной?
Ещё двадцать лет назад, вернув из небытия множество родных судеб и лиц, я впервые почувствовала не пропасть за спиной, не тёмную яму, а тепло и поддержку. Я вижу их, немного старомодных, немного вдалеке, в дымке, но любящих меня и в меня верящих. Им хочется, чтобы у меня всё получилось, даже то, что задумали они, но не смогли завершить. Я чувствую — мой дед Павел перед расстрелом в морозном январе 1938 верил, что мы его не забудем. И как рад был мой старенький папа своему продолжению, своему внуку, ещё одному Свинцову. И как вижу сейчас я какую-то маленькую серьёзную девочку, которая скажет: «Это написала моя прабабушка…» И мне кажется, и тогда я это увижу.
Потому что Дерево растёт непрерывно и все его ветви живые.