Ненависть к сталинизму я, кажется, впитала с молоком матери. А к войне — с сигаретным дымом отца.
Мама никогда ни на что не жаловалась, но, думаю, раннее сиротство, клеймо дочери врага народа с девятилетнего возраста надломили в ней что-то, и она угасла так рано.
Мой расстрелянный Сталиным в 1938 году дед, как и миллионы других, не был ни в чём виноват. Только в том, что был высокообразованным специалистом и имел твёрдый характер, непоколебимые жизненные принципы и совесть.
И расстрелянный в 1939-м муж моей двоюродной бабушки, инженер Кузнецкого металлургического комбината, ни в чем не был виноват. И братья Матвеевы, Василий и Дмитрий, директор Кологривского педучилища и экскурсовод музея, расстрелянные в 1937-м.
А вот мамина мачеха, вторая жена моего расстрелянного деда, была по-настоящему виновата — ведь она была дочерью священника и ЧСИР. Это сокращение многие уже не поймут, понятие, означавшее заключение в лагерь — член семьи изменника Родины. Вот и приговор, будь ты сам хоть трижды предан партии и делу коммунизма. Десять лет лагерей и ссылок было ей предназначено, среди которых АЛЖИР. Нет, не африканская страна, а Акмолинский лагерь жён изменников родины в казахской степи.
Сталинская машина неумолимо пожирала своих детей. Некоторые пытаются доказать, что потери были не так велики. Только они забыли посчитать не рождённых детей, не совершённые открытия, не построенные здания, не открытые звёзды и не написанные стихи и книги. А ещё вековой глубинный и звериный страх на много поколений вперёд. И смерть моей мамы не сосчитали. И то, что мы никогда не увидели деда, а он нас, своих внуков. И мы этим навсегда обделены.
Папа не любил вспоминать войну. Не ездил на встречи с однополчанами. Но война всё равно приходила в мою жизнь. Когда я ещё детскими пальчиками гладила его шрамы от ранений — и на руке, и на ноге, и за ухом. Когда находила в письменном столе его медали и ордена. Когда к нам в далёком 1967-м приехала в гости снайпер Люба Макарова и привезла свою книгу. В ней было немало тёплых строк о моём молодом отце. И на этой книге он написал: «Моей дорогой дочке Юлиньке! Чтобы немцы-фашисты не помешали тебе веселиться, вложил частичку своей жизни и твой папа. Так будь счастлива».
Мне, ребёнку, он иногда всё-таки рассказывал о войне, о том, как судьба много раз берегла его, и он чудом не сгорел в танке, не подорвался на густо заминированной дорожке… Рассказывал, как однажды, заплутав в метели, к ним в расположение въехала немецкая полевая кухня с растерянным немцем. Учил меня накладывать повязки и жгуты, готовя к «Зарнице». И, будучи долгие годы военным врачом и начальником госпиталя, всю жизнь берёг рядовых солдат. Помню его к ним обращённое: «Сынок!».
Война и в моих двоюродных и троюродных бабушках и дедушках, переживших блокаду, эвакуацию. И не переживших их. И в погибших от ран и пропавших без вести. Котиковы, Никитины, Майеры, Никифоровы, Морины, Птицыны…
С обретением немецких корней появилась и совсем новая для меня мысль — с одной ли только стороны воевали мои предки? Чем обширнее и разветвлённее становилась немецкая родня, тем безусловнее становилось первое предположение.
И вот уже найдены факты.
Немецкий фермер Ханс Фридрих Думрезе, родившийся в Берлине, умер 24 апреля 1942 года в России, в талом снегу полей Ново-Григорьевки. Ему было 33 года, дома его ждали мать, отец, братья, сестра, жена, сын и дочь, и вряд ли он хотел умереть. Мне он приходится шестиюродным дядей.
Его родному брату, Адольфу Думрезе, было 32, когда могилой для него стали воды Северного Ледовитого океана. Он был старшим в экипаже из 45 человек, средний возраст которых был 22 года. Вот строчки из Интернета:
«24 марта 1942 года в Баренцевом море английский минный тральщик «Шарпшутер» из охранения конвоя «QP-9» протаранил лодку U655, которой командовал тридцатидвухлетний Адольф Думрезе, вышедший в свое первое патрулирование. Лодка пошла ко дну. Командир английской подлодки докладывал, что «субмарина перевернулась вверх дном и кормой ушла под воду». Весь экипаж U655 погиб…»
Дома его ждали жена, дети Томас, Анжела и Габриела. С разницей в месяц мать оплакала смерть двух своих сыновей. Были ли это чужие пули и снаряды? Чья рука нажимала на спусковой крючок?
Пятиюродный брат моей бабушки Муры, немецкий военный журналист Юрген Шуддекопф в октябре 1942 года в статье «Засов Ржев» писал:
«В двух местах достигло Волги немецкое наступление на Востоке: у стен Сталинграда и у Ржева… То, что разворачивается у Сталинграда, происходит в меньших масштабах у Ржева уже почти год. Почти день в день год назад немецкие войска в первый раз достигли Волги… С тех пор три больших сражения развернулись за кусок земли в верхнем течении Волги — и идёт четвёртое, самое ожесточённое, не прекращающееся уже более двух месяцев».
Осенью 1942 на Калининском фронте подо Ржевом мог погибнуть мой отец, именно там началась его фронтовая жизнь.
Шуддекопф тоже остался жив, после войны работал главным редактором северо-западного германского радио, был, как написано, «великим покровителем литературы». В Интернете есть письма к нему философа и политолога Эрика Фегелина, бежавшего из Германии после публикации в 1933 книг против нацизма. Его отец, Карл Шуддекопф, был директором архива Гёте и Шиллера в Веймаре. Надеюсь, журналист на войне был только журналистом, и шрамы моего отца не от его руки…
Гитлеровская машина также не щадила своих сограждан, как и сталинская.
Среди моей немецкой родни есть писатель, драматург Герман фон Боттичер. Самые известные его произведения — пьеса «Фридрих Великий» и «Сонеты репатриантов». Он работал в театрах Берна и Дюссельдорфа, жил во Флоренции. Последние годы своей жизни он провел в психиатрической больнице в Хильдесхайме, с 1925 года болел шизофренией. В 1941 году мать получила его прах с отметкой, что он умер от «удара» в санатории Солнечный камень в Саксонии. Но очень вероятно, что, став частью политики в деле расовой гигиены, был отравлен газом в замке Зонненштайн. В этом замке в 1940-1941 году были убиты 15 000 психически больных, умственно отсталых заключённых. Они считались балластом, недостойными жить…
Теперь я, как никогда, понимаю слова — братоубийственная война. Каждая война такая, проклятая война. И если бы люди лучше знали свою Историю, как знать, может быть, не поднялась бы рука с оружием, ведь стреляя во врага, ты рискуешь попасть в брата, а, значит, и в себя самого.
И так прекрасен мир, каждый день, каждый час. Когда же люди это поймут?
Строчки Джона Донна, известные нам по книге Хемингуэя, так справедливы и через 400 лет после их написания:
«Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего;
смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе».