Финского художника Вальдемара Пююсияйнена, родившегося в начале XX века в Питкяранте, называли стихийным художественным гением, равного которому нет во всей Европе.
…Деревня была красивая. Каждое утро, привычно крутя педали своего велосипеда по проселочной дороге, он чувствовал, как в сердце его просыпается радость. Каждое божье утро словно в первый раз в жизни открывалась перед ним эта красота. Река, несущая в Ладогу свою тёмную воду, и два храма на ее берегах — лютеранский на восточном, православный на западном. У лютеран церковь небольшая, деревянная, аккуратным острым шпилем пытается дотянутся до строгого северного неба. Православный храм кирпичный, основательный, смотрит с высокого холма, а в урочный час с его трехэтажной колокольни далеко-далеко разливается колокольный звон. Звук парит над деревенскими домами, амбарами, лугами и пашнями, долетает до песчаных озерных берегов и растворяется где-то над поросшими тростником тихими заливами.
И его душа парила. Старый велосипед сосредоточенно шуршал натруженными колесами, а его владельцу больше всего на свете хотелось сейчас же оказаться в своей мастерской. Была у него такая маленькая комнатка в местном клубе. Там, в моменты, когда чувства его начинали вдруг обретать форму и цвет на холсте, случалось с ним настоящее счастье. Но до встречи с кистями и красками еще долгий и хлопотный день. Ничего не поделаешь, надо поживей нажимать на педали, ведь люди ждут писем, газет, бандеролей. Ждут его, тулемского почтальона Владимира Песонена.
Красивая деревня Тулема была ему родной. Правда, на свет он появился в 1902 году в Питкяранте, но спустя несколько лет отец, Константин Кузьмич Песонен, получил место бухгалтера на большой лесопилке Хозяиновых, вот семья и перебралась сюда, в центр Салминского уезда. Земли эти тогда были частью входившего в состав Российской империи Великого княжества Финляндского. Здесь издавна соседствовали карелы, русские и финны. Каждый народ говорил на своем языке, жил своим укладом, но бывало, конечно, русский сватался к карелке, а финская девушка выходила замуж в русскую семью или становилась невесткой в карельском доме. Так и карел Константин Песонен женился на дочери импилахтинских фермеров, финке Анне-Риитте Кауппинен.
Их первенца и трех дочерей еще младенцами унесли болезни, но трех сыновей Песонены уберегли, вырастили. Старший из них, Александр, Сантери, достигнув призывных лет, ушел в армию, да и остался служить фельдфебелем. Младший Бенжамин выучился на картографа. А Владимира, которого дома называли Вальдемаром, Константин Кузьмич хотел определить по своей бухгалтерской линии.
Однако, отучившись на бухгалтера, тот лишь укрепился в уверенности, что цифры и гроссбухи хоть и дадут заработать на кусок хлеба с маслом, счастливым его не сделают. И пошел работать почтальоном. Развозил почту, доставлял посылки, иногда подрабатывал, помогая соседям по части ремонта. А еще пахал, сеял, косил. Ни у кого в семье к сельскому труду душа не лежала, даром что Анна — фермерская дочь, но какой же дом в деревне без земли? Вот Вальдемар и обихаживал семейные земельные угодья. Забот хватало. Но никакая усталость не смогла бы заставить его отказаться от рисования!
Это занятие увлекло его еще в детстве. Уже в народной школе учитель Август Рипатти разглядел, что маленький Песонен больше всех своих однокашников любит рисовать, что он откровенно скучает, когда на уроке приходится просто копировать заданный образец, но много и увлеченно рисует по памяти. Несомненно, этот мальчик умел видеть и от природы одарен был богатым воображением.
В русской школе на маленьком ладожском острове Нурмисаари, где Вальдемару тоже довелось учиться, ему достался замечательный учитель — Дмитрий Цветков. Сам влюбленный в музыку и живопись, он всячески поощрял интерес к прекрасному в своих питомцах. При его поддержке Вальдемар начал петь, и, повзрослев, с удовольствием спешил на спевки в салминском хоре, играл на балалайке и мандолине в оркестре.
Заметив способности мальчика к рисованию, учитель убедил старшего Песонена в необходимости этот дар поддерживать и развивать. Константин Кузьмич стал привозить сыну из Петербурга подсказанные Цветковым рисовальные принадлежности, покупал ему репродукции известных картин. Из деловых поездок в столицу привозил Вальдемару эти долгожданные подарки вплоть до рокового 1917-го, когда Российская империя прекратила свое существование, а ее Великое княжество объявило себя независимой Финляндией.
Благодаря репродукциям деревенский мальчик смог получить представление о русской классике, узнать о существовании шедевров итальянского Возрождения и великих голландцев. Но что такое репродукции по сравнению с тем, что совсем рядом жили настоящие мастера! Маршрут регулярно курсировавшего из Салми в Сортавалу парохода проходил через Валаам. Зимой на этот удивительный архипелаг можно было добраться по льду. А там, в монастыре, бесценное собрание не репродукций — подлинных художественных сокровищ и старых икон.
Невероятная красота Валаамского архипелага и выросшего на нем монастыря всегда манила художников. Пять сезонов писал «дикую и трудную» природу Валаама И. Шишкин. Монастырские здания, образы монахов, суровые скалы и утесы, зеркальная гладь заливов и штормовой гнев Ладоги остались на полотнах А. Куинджи, М. Клодта, Н. Рериха. В 1868 году Петербургская академия художеств даже открыла специальный пейзажный класс, в программе которого были обязательные работы с натуры на Валааме, а один из ее учеников, В.Бондаренко, немалые усилия приложил для создания валаамской школы рисования и живописи. В этой школе таланты из монастырских братьев изучали композицию, колорит и прочие премудрости, необходимые профессиональному художнику.
Бывало, монастырь брал художественно одаренных юношей в помощь братии, реставрировавшей роспись. Для начинающих художников это было огромной удачей — работая с монастырскими мастерами они получали от них бесценные наставления и открывали для себя секреты иконописи.
Довелось и Вальдемару пожить послушником в монастыре. Он с детства был очень религиозен, а художник, рано в нем проснувшийся, всегда восхищался красотой православного богослужения. Озаренные неярким светом лампады темные лики святых, тонкие, сиреневатые струйки ладана, трепещущие свечи, солнечный луч из узкого церковного окошка, одухотворенные лица молящихся — эти образы с ранних лет поселились в его душе и памяти, чтобы потом сотни раз возродиться в его картинах.
Он рисовал постоянно, но осознал себя прежде всего художником довольно поздно, когда ему было уже за тридцать. Возможно, помогли этому долгие разговоры на острове Ламмассаари в Питкяранте. Живший там профессиональный художник Григор Ауэр очень заинтересовался рисующим почтальоном Песоненом и часто приглашал его в гости на свою идиллическую виллу. Они надолго запирались в мастерской хозяина и, не замечая течения времени, часами разговаривали об искусстве. Вальдемар считал, что в этих беседах родились самые важные для его творчества мысли. Хотя художники они с Ауэром были, конечно, совершенно разные.
Интересные разговоры в доме на Ламмассаари так же, как и вся привычная жизнь, закончились, когда началась война, названная потом Зимней. Шел 1939-й год. Сверхчеловеки, вообразившие себя властителями мира и человеческих судеб, уже расставили фигуры на карте и начали свою страшную игру.
Кем был в этой игре деревенский почтальон-художник Песонен? Никем. Даже не пешкой. Неразличимой молекулой совершенно безликой для сверхчеловеков массы, которая в их важных документах называется «население противника». Вчера эти люди строили дома, ловили рыбу, пекли хлеб, лечили больных или учили детей. Они доили коров, готовили обед, выговаривали сыну за несделанные уроки, играли в дочки-матери, страдали от неразделенной любви, планировали свадьбу или покупку новых сапог. А сегодня надо было запереть свой дом и в нем любимую куклу и недопеченный хлеб, тетрадку с нерешенной задачей и планы на нормальную человеческую жизнь. Положить ключ в карман в надежде, что скоро ведь вернешься, и бежать, бежать прочь, в стылую неизвестность. Ведь ты теперь просто «население противника» и, если не очистишь великому игроку поле для маневра, за твою жизнь никто ломаного пенни не даст.
Вальдемар тоже положил свой ключ в карман и с толпой испуганных и растерянных земляков, в одночасье превратившихся в беженцев, оставил Тулему.
Эта недолгая, но страшная война закончилась в марте 1940-го. По мирному договору Северное Приладожье отошло СССР, родной дом был потерян. Надо было устраивать жизнь сначала.
Вальдемар поселился у старшего брата в Хельсинки, устроился работать на почту. Его дни по-прежнему заполняли чужие письма и бандероли, но столица с ее музеями, галереями, Академией изящных искусств открыла художнику-самоучке возможность сблизиться с людьми, которые это изящное искусство творили. У Песонена появились знакомства в художественной среде, а с известным скульптором Вяйне Аалтоненом он даже подружился. Аалтонен, выбравший своим делом ваяние, был и талантливым живописцем. Он сразу разглядел в картинах Вальдемара подлинное искусство, одну из них приобрел для своей домашней коллекции.
Оказавшись в Хельсинки, Вальдемар задумался было о профессиональном художественном образовании, но в стенах школы при Академии изящных искусств сразу понял — у него свой путь. Надо просто двигаться по нему дальше, не сворачивая.
Сколько же таких «своих» путей, прекрасных и неповторимых, было взорвано, искорежено, стерто с лица земли в грядущие годы! Мир корчился в пламени, раздутом безумцами, рожденные творить и созидать люди по их страшной воле шли убивать и калечить друг друга. 25 июня 1941 года бомбы посыпались и на Хельсинки, Финляндия вновь оказалась в состоянии войны.
На этот раз Песонена призвали. Служил он связистом, познал страх смерти, заглянул в ее уродливое лицо. Два боевых товарища вытащили его из обстрельного ада, когда не было уже никакой надежды, когда только и оставалось, что, распластавшись на земле, шептать в глинистый холод: «Да будет воля Твоя…» Спасли Вальдемару жизнь и тут же сами — один за другим, на его глазах, и прошептать ничего не успели…
И через двадцать лет после войны они будут продолжать ему сниться. Живые, восстающие из могильной ямы. Эти ночные кошмары он выплеснет на холст сотни раз, в надежде унять свою боль. Но возможно ли такую боль унять?
Война с Советским Союзом закончилась осенью 1944-го. Судьба родных мест Вальдемара была решена окончательно. Его земляки, возвратившиеся было к своим домам, когда Финляндия временно вернула себе утраченное в Зимней войне Северное Приладожье, должны были оставить их уже навсегда. Беженцев из Салми разместили в деревнях Северного Саво. Там же оказался и вернувшийся с фронта Вальдемар.
Это было горькое время. Проигравшая войну, потерявшая своих мужчин, территории и репутацию, истощенная Финляндия с трудом сводила концы с концами и не могла многого дать карельским беженцам. Те ютились по нескольку семей в тесных бараках. Порой ловили на себе и недружелюбные взгляды местных — для них переселенцы были «рюсся» — русские, нахлебники, свалившиеся на их и без того изнуренные шеи. С несчастными, вынужденными бросить все нажитое, надо было делиться. А делиться было особо нечем.
Вальдемару, единственному из братьев взявшему на себя заботу о потерявшей зрение матери, тоже пришлось поселиться с ней в таком переполненном подавленными и растерянными людьми деревенском бараке. Какое-то время спустя они смогли перебраться в Куопио. Там жилье тоже комфортностью не отличалось. Зато к маленькой комнатке прилагался холодный дровяной сарай. В нем художник тут же устроил себе мастерскую и погрузился в работу. Творил, не чувствуя холода и голода. Забывая про то, что надо бы как-то раздобыть самое насущное. В послевоенной стране раздобывать приходилось всё — муку, соль, мыло, дрова. О рисовальных принадлежностях и говорить нечего — практически всё надо было заказывать из благополучно пережившей войну нейтральной Швеции. Не каждый художник мог себе это позволить.
Вальдемар писал тогда в основном тем, что оказалось доступно, — углем. Он рисовал матерей, горестно прижимающих к себе плачущих малышей, стариков, бредущих прочь от возделанной земли, от стен, в которых прожили жизнь, родили и вырастили детей, надеялись встретить последний час. Быть может, художнику и не требовалось тогда красок — чтобы передать это сиротство, это мрачное отчаянье людей, потерявших дом, именно черный уголь был необходим и достаточен. Уголь он использовал по-своему — как кисть. Эта его манера была уникальна.
Невозможно было достать не только красок — холст тоже был проблемой. Вальдемар использовал для рисования любую мало-мальски подходящую поверхность. В ход шли и обрубок дерева, и старая, облупившаяся дверь, и подвернувшийся гладкий камень. Он писал на белой простыне, на изнанке отслужившего свой век ковра и на куске ткани, еще вчера называвшемся занавеской. Даже тронутый ржавчиной лист железа мог его вдохновить. И позже, когда художник уже мог себе позволить купить любой холст, он любил работать с этими необычными материалами. Фактура нетипичной для живописи поверхности была для него еще одним инструментом.
Вальдемар работал в ту первую послевоенную зиму так много, что весной смог устроить в холле местного отеля персональную выставку. На афише приписал: «Художник, рекомендуемый скульптором Вяйне Аалтоненом». Почти все картины с этой выставки были проданы.
Раньше он уже несколько раз предъявлял свои работы на суд публики. В 1939-м в баре-ателье хельсинкского отеля Torni, где с целью поддержать начинающих художников периодически вывешивали их картины, была устроена персональная выставка Вальдемара. В 1941-м и 1943-м участвовал в Ежегодной выставке художников Финляндии, сумев произвести впечатление на отбиравшее картины строгое жюри. А в 1944-м картина скромного деревенского самоучки была выставлена в Атенеуме вместе с работами членов союза художников Финляндии.
Свои работы художник, получивший при рождении имя и фамилию Владимир Песонен, всегда подписывал псевдонимом Вальдемар Пююсияйнен. Позже он принял решение сделать псевдоним своим официальным именем, так что, когда в 1950 году он решил связать свою жизнь с молодой женщиной Енни, она тоже стала Пююсияйнен.
Жизнь не сразу, но налаживалась. Художнику пришлось поскитаться, прежде чем он нашел свой финский дом. Денег на покупку жилья не было, недвижимостью смог обзавестись только любимец матери Бенжамен, получивший за всех Песоненов компенсацию от государства за утраченное в Тулеме имущество. Вальдемар очень тосковал по родным местам, и раз уж нельзя было туда вернуться, искал возможности поселиться хотя бы поближе к любимому Приладожью. Поэтому из Куопио они с матерью перебрались под Лаппеенранту.
Жили в бывших гарнизонных городках, бараках. Армии эти постройки были уже не нужны, она их распродавала в частные руки. Пока суть да дело, бараки пустовали, и в них можно было найти неплохое жилье, даже офицерскую квартиру. Вальдемар с матерью сменили пару таких армейских городков и поселились, наконец, на правом берегу Саймы в местечке под названием Леми.
В Леми он смог полностью сосредоточиться на любимом деле. Устроился на не отнимающую много времени и сил должность вахтера, быстро исполнял свои нехитрые обязанности и спешил к своим картинам. Природа вокруг была так живописна, что сама просилась на холст. Но Вальдемар не был художником, который рисовал то, что видит. Он писал то, что чувствовал. А чувствовал он тоску по родине, которая со временем становилась только сильнее.
На берегу прекрасной Саймы рисовал он ладожские берега и острова, дворы и избы родной деревни, маленькую часовню и знакомый с детства храм Святого Николая. Тот самый, что смотрел с высокого холма на проселочную дорогу, по которой когда-то каждый день катился его старенький велосипед. С щемящей грустью он вспоминал и рисовал эту церковь, где православная его душа сколько раз замирала в печали и ликовала от благоговейной радости. Он изображал церковный интерьер в жарком мерцающем свете свечей, прихожан , преклонивших колени в молитве, маковым цветом пламенеющие хоругви крестного хода. И мадонну с младенцем. Много раз он возвращался к этому образу. На угольных картинах Богородица почти не отличима от его карельских беженок. Да ведь она и была когда-то такой же, как они, беженкой.
Художник жил в маленькой, окруженной лесами деревне с женой и пасынком. Все новости получал из местной религиозной газеты и от такого же местного радио. Ему было достаточно. После участия в нескольких хельсинкских выставках он потерял интерес к тому, что происходит в далеком официальном мире искусства. Не интересовался и не знал ничего о том, какие там зарождаются течения, тенденции, какие бушуют революции. Он просто продолжал изо дня в день рисовать свои воспоминания, не мог не рисовать — мощная творческая энергия, неутолимая потребность в самовыражении переполняли его.
Шло время, и чем дальше оставались Салми, Валаам, Ладога, прошлая жизнь, тем больше воспоминания о них походили на сон. И тем больше становились похожи на сны картины Вальдемара. Под его кистью проявлялся как из туманной дымки неясный, призрачный и прекрасный серо-голубой мир.
Этот художник знал про серый цвет все. Ведь его Приладожье — это не только зелень лесов и синева озера в солнечный день. Это холодное маренго осенней Ладоги, серые гранитные скалы и зеленовато-серые мхи на них. Деревенские дома и амбары, которые июньская серо-голубая ночь красит в графит, а косой дождь из свинцовых туч перекрашивает в серый угольный. Серебристый лишайник на кольях старого забора и перламутровая спинка птички-трясогузки, суетящейся у колодца, на дне которого спит сизая вода.
Когда-то до войны он реалистично, ясными, четкими линиями пытался передать эту окружавшую его красоту. (Как жаль, что картин, написанных до 1940 года, не сохранилось). Но мастерство его росло, манера менялась. Он осваивал масло и акварель, пастель и гуашь, полюбил темперу. Не имея никакого художественного образования, изолировавшись от любых влияний, искал, нащупывал свое. И вот деревенские дома, церкви и часовни на его картинах утратили конкретность очертаний, озеро и лес слились с небом, и в расплывчатых образах, нечетко выступающих из этого серо-голубого, разве что угадывается силуэт человека, лошади, дерева. Так родился неповторимый стиль художника Пююсияйнена. И этот стиль получил признание.
Удивительно, но, живя почти отшельником, художник весьма успешно продавал свои картины. Поначалу сам на рыночной площади в Лаппеенранте или отправляясь со связкой работ в Хельсинки. Рассказы о необычном художнике передавались буквально из уст в уста и вскоре любители искусства стали приезжать со всей Финляндии в маленькую деревню Леми, купить картину и пообщаться с «мистиком из Леми», как стали называть Пююсияйнена. В Хельсинки его картины появились в домах таких влиятельных семей, как Паулиг и Фацер. Всего в частных финских коллекциях хранится 600 работ мастера. В музеях он практически не представлен, исключая художественный музей Южной Карелии в Лаппеенранте.
Куда большую известность художник, один только раз в жизни побывавший за границей — в Швеции, получил в Северных странах. В 1940 году жизнь свела его с пианисткой Бертой Андерссон. Берта была влюблена в Вальдемара и даже лелеяла надежду выйти за него замуж, но он не разделил ее чувства. Однако хорошие отношения им удалось сохранить. Некоторое время спустя Берта, переживающая творческий кризис, решила оставить музыку и, перебравшись в Швецию, строить новую карьеру. Свой выбор она остановила на продаже произведений искусства и тут же вспомнила о предмете своей неудавшейся любви. Магазинные полки в послевоенной Финляндии были пусты, и Берта договорилась с Вальдемаром, что он будет давать ей свои картины для продажи, а взамен получать из Швеции посылки с дефицитными необходимыми товарами. Позже, когда экономическая ситуация стала исправляться, посылки сменились денежными переводами.
Берта Андерссон оказалась очень талантливым и успешным маршаном. Она без устали организовывала выставки картин Пююсияйнена в самых разных местах — от отельных холлов до галерей и музеев. Сначала только в Швеции, а затем в Норвегии и Дании. Северную Европу привел в восхищение его самобытный экспрессионизм. Шведские музеи хранят сегодня больше работ Пююсияйнена, чем музеи Финляндии. Около 600 работ приобретено было шведскими частными коллекционерами. Количество работ, осевших в норвежских и датских коллекциях трудно подсчитать, но известно, что даже датский король Фредерик приобрел в дворцовую коллекцию полюбившуюся ему картину с сауной.
Критики выступали с восторженными отзывами, сравнивали художника с Эдвардом Мунком и Хеленой Шерфбек. Шведский профессор истории искусств Грегор Паулсон, увидев случайно работу Вальдемара в одной из галерей, был впечатлен настолько, что в отзыве, разошедшемся по всем северным газетам, назвал его «стихийным художественным гением, равного которому нет во всей Европе».
А гений продолжал жить, как жил, в своей маленькой деревне, в той же мастерской так же рисовал и курил свою трубочку. Когда похоронил жену, очень тосковал, огромные деньги от продажи картин пожертвовал разным религиозным организациям. Он стал еще более замкнут, но на открытие своей большой персональной выставки, которую организовал музей Южной Карелии в августе 1978 года, все же пришел. Стоял в окружении своих картин — рваная рубашка, тренировочные штаны в пятнах краски, на ногах домашние тапочки, а люди в элегантных вечерних костюмах произносили в честь него восторженные речи. И он знал, что это от души, ведь и он в своих картинах был с ними совершенно искренен. Он пускал их в свои сны.
При подготовке очерка использованы:
— Marjatta Räsänen «Valdemar Pyysiäinen — Lemin mystikko», Etelä-Karjälän taidemuseo, 2001 год, подготовленное к персональной выставке художника.
— Rajoil sa randamil: Salmi ja salmilaiset 1617-1948. под редакцией Jukka Kokkonen, Kuopio 2015
— сайт heninen.net
Иллюстрации из издания «Valdemar Pyysiäinen — Lemin mystikko» и с сайта heninen.net