«Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспаривай глупца!..» – учил нас классик. Поэтому, когда в конце апреля один малоизвестный, никому не интересный и оттого не находящий себе места от скуки депутат рассказал всему миру страшную правду о Викторе Цое – агенте ЦРУ, развалившем СССР с помощью песни «Перемен», я только порадовался.
За депутата, слова которого теперь обсуждают все, за поклонников Цоя, возможно, ещё не определившихся в своих политических пристрастиях и за Кремль, у которого среди союзников остались только вышедшие давно из моды фанерные попсовики. Однако политики никогда ничего не говорят просто так. Даже глупость в их устах – отражение какой-нибудь тенденции. Какой?
Да очень простой. Каждый режим проводит ревизию истории и пытается либо приспособить наиболее значимые фигуры её под себя, а если это не получается – выбросить на помойку. Музыкальные кумиры тут не исключение. Иногда это происходит из самых лучших побуждений, но без перекосов и перегибов не обходится никогда.
Я прекрасно помню, как в конце 80-х поклонники ретро-музыки, борясь за возвращение к отечественному слушателю творчества певца-эмигранта Петра Лещенко, выдумали красивую легенду, будто Пётр Константинович, приехав в 1942 году с концертами в оккупированную Одессу, выполнял какое-то секретное задание антифашистского подполья. Никакими архивами эта версия не подтверждается, более того – доподлинно известно, что после нескольких безуспешных попыток откосить, шансонье был призван в румынскую армию и некоторое время служил при штабе оккупационных войск в Крыму. Казалось бы, ну и что? Мало ли знаменитых людей по тем или иным причинам были вынуждены сотрудничать с нацистами? В конце концов Лещенко всего лишь заведовал офицерской столовой, а, скажем, замечательный немецкий писатель Генрих Бёлль пехотинцем принимал участие в боях на Украине и в том же Крыму, что не мешало ему позднее активно печататься у нас и считаться другом Советского Союза. Но кому-то очень хотелось доказать, что Лещенко – наш человек, хотя к восприятию его песенок весь этот детектив не имел никакого отношения.
В дальнейшем история повторялась неоднократно в разных вариантах. В прошлом году, например, родственники Высоцкого с большим трудом добились через суд изъятия из продажи книги известного собирателя сплетен Фёдора Раззакова, рассказывавшей о том, как бард работал суперагентом КГБ. Владимир Семёнович ещё легко отделался – его хоть признали своим. Цой же в контексте нынешней эпохи кому угодно покажется подозрительным.
Откровенно говоря, на роль символа перестройки более неподходящей кандидатуры бы не нашлось. Маргинал, работавший кочегаром, мрачноватый немногословный кореец, у которого непонятно что на уме… А он и не претендовал на такую роль. Даже снимаясь в фильме «Игла», воспринятом большей частью публики как некое перестроечное откровение о наркомафии, Виктор скорее всего ставил перед собой куда более простую задачу – поиграть в Брюса Ли, портреты которого висели в квартирах многих увлечённых Востоком ленинградцев. Что же касается песни про перемены, то она, скорее всего, никогда бы не стала хитом, если бы не приглянулась режиссёру Сергею Соловьёву. Посмею даже предположить, будто сочинена она было из чисто конъюнктурных соображений для одноразового исполнения на фестивале Ленинградского рок-клуба.
Подобная практика в 80-х годах существовала повсеместно: группа, желающая разбавить свой безыдейный, по мнению цензоров, репертуар чем-нибудь «правильным», наспех сочиняла номер антивоенной направленности и получала возможность давать официальные концерты. Иногда это не помогало – например, попытка архангельской группы «Облачный край» выступить на местном конкурсе самодеятельности с песней «Хотят ли русские войны?», стилизованной под хэви-металл, в 1982 году могла обернуться только скандалом. Но кое-кто всё же выкручивался успешно. На первом рок-клубовском фестивале Майку Науменко удалось выдавить из себя какой-то бред про Хиросиму и даже заслужить аплодисменты.
У «Кино» аналогичная уловка прошла как надо в 1986 году – официальная пресса, включая и наш петрозаводский «Комсомолец», больше всего хвалила группу за гражданственность, приводя в пример именно «Перемены» и «Безъядерную зону». Сам Цой не очень-то любил песню, долгое время не включал её в свои альбомы, да и эффектный финал фильма «АССА» называл «пришитым белыми нитками». Настроение цоевской музыки совпало с настроением эпохи перемен по чистой случайности, да и то ненадолго. Незадолго до смерти Виктор будет петь совсем другое: «И мне не нравится то, что здесь было, и мне не нравится то, что здесь есть…»
Да может ли вообще человек, вооружённый гитарой, разрушить государство? Может – если в государстве держится всё на соплях. Но в том-то и дело, что начало перестройки отечественные рокеры фактически прозевали, почувствовав дуновение свежего ветра где-то в конце 1986 года, когда вдруг начали разрешать крупномасштабные фестивали, а по телевизору пошли дискуссии о молодежных проблемах. До этого в их среде царил пофигизм, иногда граничивший с раздражением – особенно когда дело касалось горбачёвского «сухого закона». Пьянство многими советскими интеллектуалами воспринималось как разновидность диссидентства, или, если угодно, эмиграции. Не было ни одной хоть сколько-нибудь заметной рок-группы, которая бы не воспела какой-нибудь веселящий напиток. «Товарищ, верь, взойдёт она – на водку новая цена!» («ДК») «Пиво, пиво, пиво пей!!!» («Чайф») «Мама – анархия, папа – стакан портвейна!..» («Кино») Правители, пытающиеся отнять у народа выпивку, не могли вызывать симпатии у широких масс – а у тусовщиков и подавно. И самые громкие приветствия в адрес перестройки первыми начали выдавать попсовики.
Если уж кого и следовало бы заподозрить в сотрудничестве с западными спецслужбами – то это, наверное, Игоря Талькова. Как-никак, премьера клипа на его песню «Россия» глубокой ночью весной 1989 года ознаменовала снятие табу с темы революции и гражданской войны. Ещё в начале той весны один из толстых литературных журналов, готовя к публикации доселе запрещенный роман Василия Гроссмана «Всё течёт» в многостраничном витиеватом предисловии втолковывал тупому читателю, что писатели, не разделяющие ленинских взглядов, тоже в общем-то люди, а уже через два месяца после «России» профессор Шафаревич рассказывал телезрителям, что революцию сделали жидомасоны – и это не считалось сенсацией.
Подозрительным Тальков может показаться и по другой причине. Человек, по воспоминаниям близких друзей – например, актрисы Маргариты Тереховой, не переносивший на дух русскую народную музыку, ориентировавшийся в собственном творчестве на Стинга, Фила Коллинза и Sade, но при этом пропагандировавший почвеннические, монархические идеи – не правда ли, странное явление даже в смутные времена? Увы, но охотникам за шпионами даже здесь делать нечего, и даже парафраз на тему Прокофьева, содранный для «России» у Стинга из композиции «Russians» не должен никого вводить в заблуждение. Тальков был всего лишь одним из самых ярких исполнителей социального заказа, на который тогда работала большая часть шоу-бизнеса. Кто-то призывал в своих песнях народ обзаводиться соковыжималками, кто-то расхваливал продукцию первых кооператоров, кто-то популярно разъяснял, какая это полезная вещь – персональный компьютер. Кое-кто даже осмеливался делать далеко идущие обобщения – например, ВИА «Пламя», прославившийся хитами типа «Мы строим БАМ» и «Идет солдат по городу», записал музыкальную притчу под названием «Запретный плод» о некоем саде, отгороженном от простых смертных высокими заборами и строгими сторожами:
Но кто-то смелый в день погожий
открыл секрет и снял запрет.
Он рвал плоды, дарил прохожим –
в них, оказалось, яда нет.
Умчалась прошлого карета,
дорога ей пылила вслед,
и вдаль умчались все запреты.
Теперь назад возврата нет…
Имя и особые приметы смельчака, конечно же, не раскрывались, но публика и так понимала, о ком идёт речь. Если бы всё это слушала страна, уже успевшая перечитать Библию, к автору текста могло бы возникнуть немало ехидных вопросов. Впрочем, пафос музыкантов звучал и без того комично, ибо не имел ничего общего с реальностью.
Наверное, сейчас уже никто не помнит или не любит вспоминать о том, что первые полтора перестроечных года были скорее временем похолодания, а не оттепели. Это находило своё отражение и в культуре. Отношения с Западом складывались настолько скверно, например, что впервые с начала «холодной войны» на экран начали выходить один за другим советские боевики, показывающие русских, воюющими с американцами («Одиночное плавание», «Случай в квадрате 36-80» и др.). Шла новая волна посадок диссидентов. Об этом снимались сенсационные телепередачи и документальные фильмы, выставлявшие своих героев настоящими чудовищами, припоминая все грехи – даже то, что кто-то в школьные годы, будучи комсомольцем, прятал под рубашкой православный крест.
Священников, кстати, вплоть до января 1988 года – года тысячелетия крещения Руси, телевидение показывало лишь в качестве иностранных шпионов, разоблачённых бойцами невидимого фронта. При этом первыми авторами перестроечных бестселлеров выступили придерживавшиеся консервативно-почвеннической идеологии «деревенщики» Валентин Распутин, Виктор Астафьев, Василий Белов. Примерно в том же направлении двигалась и телевизионная сериальная индустрия. Самой громкой телепремьерой лета 1985 года оказалась многосерийная экранизация романа председателя Союза Писателей СССР Сергея Маркова «Грядущему веку». Герой фильма – молодой и совестливый партийный функционер Антон Соболев, возглавив обком КПСС в провинциальном сибирском городке, оказывается вынужденным разгребать бардак, доставшийся по наследству от внезапно умершего престарелого предшественника. Пресса много писала об образе руководителя нового типа, даже не подозревая, что прототипом Соболева послужил главный кремлёвский идеолог Егор Кузьмич Лигачёв, кстати, являвшийся одним из авторов антиалкогольного указа.
Но и это были ещё цветочки. Первой вышедшей из подполья оппозиционной организацией стало националистическое общество «Память». Его митинги были благословлены не кем-нибудь, а возглавлявшим тогда московский горком Б.Н. Ельциным. В благодарность «памятники» долгое время в своей пропагандистской литературе рисовали Бориса Николаевича былинным богатырём и неформальным лидером – пока несколько лет спустя те же самые авторы, разочаровавшись, не обнаружат, что он… еврей! В 87-м же митингующие приветствовали перестройку и требовали наказания её скрытых и явных врагов. Потом на сцене появились и другие звёзды, о которых диссиденты старой закалки и слыхом не слыхивали. Если верить многочисленным интервью Сергея Жарикова – бывшего барабанщика группы «ДК», политтехнолога, активно участвовавшего по заданию Лубянки в раскрутке Новодворской, Жириновского, Дугина, Лимонова и кое-кого ещё, именно так начиналась новая волна советской «зубатовщины». То есть власть создавала фейковых оппозиционеров, с которыми настоящие уже не могли конкурировать.
Совсем не случайно актёр и бард Михаил Ножкин, всегда сочувствовавший радикальным патриотам, весной 1987 года один из сохранившихся в записи концертов начал словами: «То, что происходит в стране, вселяет колоссальную – в меня, по крайней мере, надежду. Я думал, что я не доживу до этих пор. Я рад, что дожил до этих пор, и всяко за это!» Это действительно был звездный час консерваторов. Казавшийся западному миру либералом и реформатором Горбачев на самом деле как примерный ученик Андропова усердно закручивал гайки. Но однажды резьба сорвалась, процесс вышел из-под контроля. Собственно говоря, так и делаются все революции: сначала власть совершает самоубийство, а потом горстка ни на что не влиявших революционеров присваивает себе все заслуги перед историей.
А что Цой? Ему в галерее провокаторов и черносотенцев места бы никогда не нашлось. Группа «Кино» в своих песнях объясняла слушателям простую вещь, что свобода лучше чем несвобода. Однако об этом говорит вся отечественная и мировая классика. Раб не может думать о высоких истинах потому, что для него существует лишь одна истина – непререкаемый авторитет хозяина, оправдывающий любую подлость. Раб не может стать героем потому, что подвиг можно совершить, лишь приняв самостоятельное решение, по приказу это получается не очень-то убедительно. Раб даже любить не умеет по-настоящему потому, что его душа не приспособлена к чистым глубоким чувствам. В общем, «люди холопского звания» просто неинтересны настоящим поэтам даже в качестве слушателей. Романтик Цой был достаточно прагматичным человеком, чтобы точно знать свою целевую аудиторию – таких же романтиков, не умеющих маршировать строем. Таких не берут в суперагенты потому, что проблем от них больше, чем пользы.
Виктор Цой пришёл к этой внутренней свободе не сразу. Парадоксально, но факт – депутат Евгений Фёдоров оказался прав, заявляя: «В какой-то момент он начал петь совсем не такие песни, что раньше. Раньше пел про алюминиевые огурцы – и вдруг про перемены! Не его стиль! Как будто разных два певца!..» Лидер «Кино» – наверное, одна из немногих отечественных рок-легенд, которая взрослела вместе с самими слушателями у всех на виду. Ранние песни Гребенщикова могли казаться наивными, вторичными, но по ним уже чувствуется, что это – юность гения. Какими были в период ученичества Кинчев, Науменко, Мамонов, Сукачёв, мы вообще не знаем – все они прославились уже в районе тридцати лет, дозрев до стадии опытных профессионалов, а ранних записей почти не оставили.
Эволюцию Цоя проследить пошагово не составляет труда. Самодеятельная группа «Палата №6», где он играл на басу, звучала просто ужасно – вокал местами не прослушивался, а с остальными инструментами дело временами обстояло не лучше. Первые квартирные концерты «Кино», фигурировавшего ещё под нелепым названием «Гарин и гиперболоиды» чаще всего неимоверно скучны – мало того, что люди толком не умеют ничего делать, так ещё и песни абсолютно никакие. В любой компании наверняка найдётся такой же любитель побормотать что-то невнятное под перебор струн, но вряд ли даже он всерьёз верит, что когда-нибудь будет собирать на свои концерты стадионы. Безнадёжность ситуации усугублялась ещё и тем, что Виктор и его первый соратник по группе Алексей Рыбин вышли из питерской панк-тусовки. Если первопроходцы западной панк-сцены – Sex Pistols, Ramones, Clash, Strangers, занимались пусть и весьма специфической, но всё-таки музыкой, тридцать лет спустя воспринимаемой почти как классика жанра, то наши первые панки просто дурачились, спасаясь от скучной советской действительности. Даже самый харизматичный из них – лидер группы «Автоматические удовлетворители» Андрей («Свин») Панов был неплохим клоуном, своими забавными проделками разбавлявшим снобизм и пафос рок-тусовки, но стоило ему выйти на сцену или попасть в студию, получалась одна большая ошибка природы. Свин всё-таки оставил какой-то миф о себе, какой-то след в истории, а от большинства его друзей и собутыльников не осталось ничего. Цой мог запросто разделить их судьбу, если бы в нём не проснулся автор хороших песен.
Безусловно, всем лучшим в своём наследии Виктор обязан влиянию более опытных друзей. Поэту Алексею Дидурову, организовавшему первые московские квартирники ленинградских музыкантов, БГ, Майку, наконец, хозяевам подпольных студий звукозаписи Алексею Вине и Андрею Тропило, сумевшим из откровенно сырого материала слепить несколько симпатичных альбомов и дать им всесоюзную известность.
А ещё героев и звёзд создаём мы, слушатели, точнее – наше коллективное бессознательное. Мы все в детстве воспитывались на книгах Аркадия Гайдара, а Цой – типичный гайдаровский персонаж: странный, одинокий, тревожный, то ли чудом выживший Кибальчиш, то ли родившийся с опозданием на полвека Тимур. Но главное даже не это. Я прекрасно помню, почему цоевские песни зацепили меня в пятнадцать лет. В них мало того, что начисто отсутствовала всякая дидактика, но и вообще почти не угадывалось эмоций. Какие-то случайные бытовые детали, ночь, одиночество, ощущение затерянности в лабиринтах мегаполиса, в мире вообще. Всё это легко можно было примерить на себя, на свои обстоятельства жизни, своё состояние души. А в пятнадцать лет очень важно, когда тебя понимает хоть кто-то – ну, хотя бы этот глуховатый голос в магнитофоне. На мой взгляд, одна из самых гениальных песен раннего «Кино», да и вообще один из лучших образцов любовной лирики – это «Проснись, это любовь!»:
Твои родители давно уже спят, уже темно.
Ты не спишь, ты ждешь, а вдруг зазвонит телефон.
И ты готов отдать все за этот звонок,
Но она давно уже спит там,
В центре всех городов.
Проснись, это любовь,
Смотри, это любовь,
Проснись, это любовь…
Проснись, это любовь.
Cмотри, это любовь.
Проснись, это любовь…
В 80-х многие рокеры просто стеснялись произносить слово «любовь», опошленное и обесцененное попсовиками. И вот так корректно и одновременно откровенно высказав за нас наши потаённые мысли, можно делать с целым поколением всё, что угодно. В том числе и говорить на более глобальные и философские темы. Жаль только, что самые свои глубокие и значительные вещи – «Группу крови», «Звезду по имени Солнце», «Кукушку», Цой написал уже в период, когда из него ловкий делец Юрий Айзеншпис начал лепить поп-звезду. Оба извлекли максимум дивидендов из прижизненной киномании, но музыкант и заплатил за свою популярность немалую цену.
В какой-то момент казалось, будто его уж чересчур много на экранах, в радиоэфире, на страницах молодёжных журналов. Это раздражало, и хотя большинство песен по-прежнему нравилось, раздражение часто заглушало другие чувства. Кроме того в роке всё больше ценился эпатаж и политический радикализм. «Кино» с его «прогулками романтика» смотрелось архаично на фоне сибирских панков, швырявших со сцены эпатажные афоризмы.
Неожиданная для всех гибель Виктора в автокатастрофе не только не помогла по-новому взглянуть на его творчество, а только ухудшила положение. Появилось множество групп, более или менее похоже подражавших «Кино». Некоторые из них честно говорили, по чьим следам идут, некоторые утверждали, будто Цой надиктовывает им целые альбомы с того света путём телепатической связи, кое-кто даже забрасывал свои записи в Интернет под видом «неизданных шедевров» кумира, но во всех случаях имела место откровенная спекуляция. Потом пошли трибъюты, ди джейские ремиксы, фильм «Бездельники», не заслуживающий ни единого приличного слова в свой адрес… Фаны, писавшие на заборах «Цой – бог!», девочки, влюблявшиеся в Цоя примерно так же, как их ровесницы в Рому Жукова и Женю Белоусова, по сути своей оказались носителями того самого тоталитарного мышления, которое пытался разрушить Виктор. Невольно согласишься с иронией Александра Градского, спевшего однажды от имени своего поколения: «А мы не ждали перемен, и вам их тоже не дождаться!».
Ещё горше сознавать, что Цой остался недопонят даже некоторыми друзьями и единомышленниками. Скажем, не так давно, перепевая замечательную «Песню без слов», группа «Алиса» заменила строчку «каждому вору – право украсть» на «каждому вору возможность не красть». Мало того, что это даже фонетически звучит ужасно, но и смысл получился весьма спорный. Всё-таки воровство сопровождает человеческое общество ровно столько, сколько существует материальный достаток. Возможность не красть у воров может появиться лишь в стране, лежащей в руинах – недаром же при Сталине коррупция не достигала нынешних масштабов лишь потому, что в перерывах между революционными катастрофами и мировыми войнами красть особенно нечего. Вряд ли тонко чувствующий слово Константин Кинчев хотел пожелать родине полной разрухи, но нечаянно пожелал. А в каком мире у каждого вора будет право украсть? Да в том, где материальные ценности вообще не играют никакой роли. Что называется «бери – не хочу». Кто-то назовёт это коммунизмом, кто-то раем, но в любом случае не у нас, где всё продаётся и покупается – в том числе и святое.
Впрочем, у людей совестливых, по-моему, и без того немало достойных возможностей объединиться. Творчество поэта и музыканта, честно отражающее своё время, этому способствует лучше всего. Говорят, будто голос Цоя звучал из динамиков над живой цепью, окружавшей Белый дом в августе 1991 года. Это был, кажется, последний момент, когда народ – то есть народившаяся бесформенная биомасса, серьёзно пытался стать обществом, решающим свою судьбу. В последующие двадцать три года все стоявшие у власти политики только и делали, что загоняли страну в прежнее состояние, и, к сожалению, небезуспешно.
Я думаю, в ближайшее время мы услышим ещё немало сенсационных разоблачений кумиров прошлого. Советую воспринимать их спокойно – мало ли кому что придёт в голову. И помнить, что чем больше они суетятся и нервничают, тем ближе реальные большие перемены для нас…