Несмотря ни на что, наше поколение сделало этот мир хоть немного свободнее.
В одной из самых любимых книжек детства – «Республике ШКИД» Л. Пантелеева и Г. Белых – мне всегда больше всего нравилась глава о том, как детдомовцев охватывает страсть к творчеству и они начинают издавать собственные рукописные газеты и журналы. Поначалу появление номеров новых изданий становится сенсацией, затем наступает момент, когда не остаётся ни одного человека, у которого бы не было персонального печатного органа, все непрерывно что-то сочиняют и издают, не успевая читать друг друга и мода постепенно сходит на нет. Особенно впечатляли приводимые в тексте цитаты из некоторых публикаций, неплохо отражавшие дух эпохи НЭПа и невольно пародировавшие речевые штампы тогдашней профессиональной прессы. В восемь лет это читалось как весёлый анекдот и было невдомёк, что когда-нибудь на моих глазах история повторится во всероссийском масштабе, причём не как фарс, а очень-очень серьёзно. Я говорю о последней, постсоветской волне самиздата, о которой мало кто знал при жизни и тем более вряд ли вспомнят сейчас.
Подпольную прессу и литературу в её классическом, советском варианте я почти не застал. Ну если не считать попадавших мне в руки машинописных копий сборника стихов Высоцкого «Нерв», «Случаев» Даниила Хармса да бледной ксерокопии стенограммы одного из первых публичных выступлений опального Б.Н. Ельцина, ещё очень далёкого от поста президента, но уже начинавшего требовать отправить в отставку консервативно настроенных первых лиц. Ещё как-то раз знакомые меломаны привезли из Москвы кипу разрозненных номеров «Рокси», екатеринбургского «Перекати-поля» и чего-то ещё в этом же роде. Несмотря на перестройку всё самое интересное, как и всегда, происходило не здесь, а где-то в столицах и было доступно не нам, а узкому кругу избранных. Простым же смертным оставалось лишь действовать по принципу «Помоги себе сам».
В сентябре 1987 года состоялся мой первый творческий вечер – если, конечно, можно назвать «вечером» то, что происходит в одиннадцать часов утра в присутствии четырёх одноклассников на уроке литературы, когда по просьбе учительницы ты просто в течение сорока пяти минут стоишь у доски и читаешь стихи, иногда шокируя всех чёрным юмором, иногда отвечая на вопросы и вступая в короткие дискуссии. После мероприятия одноклассники, прежде не знавшие и не особенно интересовавшиеся, чем я занимаюсь в свободное от школы время, подходили и просили дать что-нибудь почитать на досуге, и я, не готовый к такому успеху, только и мог пообещать: «Дам, но чуть позже!».
Тем же вечером мною были наспех собраны и оформлены в обыкновенных ученических тетрадях в линеечку два рукописных «сборника». Один назывался «Ночь» и включал в себя мрачноватую сентиментально-философскую лирику, другой – «Голгофа на задворках» – скорее претендовал на некую острую социальность и предназначался тем, кто спрашивал: «Нет ли чего-нибудь диссидентского?» (На самом деле если что-то крамольное там и было, так это рождённая не без влияния раннего Шевчука строчка: «Скажи мне, кто мы? Наша жизнь – дерьмо!…») Тираж у всего этого был соответствующий – то ли четыре, то ли пять экземпляров. Однако и эти тетрадочки некоторое время спустя зажили какой-то своей жизнью уже за пределами класса, превращаясь в новые апокрифические копии, – порой с непонятно откуда взявшимися дополнениями.
Несколько лет спустя один знакомый даже показал мне одно якобы мною написанное стихотворение, представлявшее собой плохо зарифмованную брань в адрес Михаила Сергеевича и Раисы Максимовны. Сам я писал тогда так, что даже цитировать скучно, в чужом творчестве разбирался ещё хуже, но тут уж был совершенно не рад невесть откуда взявшемуся двойнику.
В дальнейшем, знакомясь с неофициальной прессой, кстати, я вычислил того, чьи строчки молва приписала почему-то мне. В московском самиздатовском журнале «УрЛайт», издававшемся под редакцией известного рок-критика Ильи Смирнова, регулярно печатался некто В. Трухачёв, считавшийся там крутым поэтом-юмористом. Один из трухачёвских шедевров начинался так: «Девка клитор потеряла, ворошила одеяло…» И далее – ещё страниц шесть смеси Баркова с Михалковым, над которой, наверное, смеялись только Трухачёв да Смирнов, всегда разбиравшийся в политике гораздо лучше, чем в искусстве.
А мои тетрадки гуляли-гуляли по свету, да и добрели с лёгкой руки одного бывшего одноклассника до Алма-Аты, где студенты филологического факультета университета выпускали свой самиздатовский журнал под названием «Тезаурус».
Как и у всех подобных изданий конца 80-х, техническая база у него была примитивной. Каждый номер отпечатывался на машинках в количестве примерно тридцати экземпляров, пять из которых доставалась членам редколлегии, а остальное рассылалось по разным городам внештатным авторам. Пытаясь сэкономить на бумаге, редакция использовала всякую макулатуру – иногда журнальные материалы даже печатались на обратных сторонах листов каких-то официальных документов или черновых рукописей, качество же машинописных копий порой оказывалось таким, что после прочтения номера от напряжения начинали слезиться глаза.
И всё-таки журнал жил уже не первый год и объединял единомышленников из разных регионов – из Казахстана, с Украины, из Прибалтики, из Питера и Москвы. И самое главное – это была пусть местами и наивная, но литература, говорившая на более свободном и современном языке, чем даже самые модные перестроечные писатели – литература моего поколения. Стихи, в которых смело перемешивались влияния Омара Хаяма, Эдгара По и Бориса Гребенщикова, проза, где хорошо узнаваемые персонажи из неформальной молодежной среды вдруг оказывались в обстоятельствах, свойственных скорее героям Гоголя и Булгакова. А ещё «Тезаурус» публиковал письма читателей с отзывами на предыдущие номера – порой весьма нелицеприятные. И это было не просто интересно читать. По спонтанной самиздатовской критике я учился более непринуждённо выражать свои масли и на какое-то время даже придумал себе имидж нахала-провокатора, постоянно на всех наезжающего, постоянно кого-то высмеивающего на грани фола. Почему мою «жириновщину» там терпели – не знаю, скорее всего потому, что люди, с которыми я сотрудничал, были старше, опытнее и прекрасно понимали, что это только понты.
Так или иначе, а нам было настолько интересно в своём узком кругу, что когда в одном из спецвыпусков «Тезауруса» появились стихи известной московской авангардной поэтессы Нины Искренко, никто о них не сказал ни единого доброго слова. Творчество тридцатилетних живых классиков нам казалось старомодной попсой.
Смутное время начала 90-х похоронило не только советскую империю, но и ту культуру, которая с этой империей пыталась бодаться. Распались старые связи, звёзды андерграунда подались в бизнес, кто-то просто остался по ту сторону государственной границы и потерялся из виду. От «Тезауруса», по сути, кроме нескольких выцветших и растрёпанных номеров в моём архиве осталось разве что беглое упоминание в знаменитой книге Александра Кушнира «Золотое подполье», причём нет никакой уверенности, что журналист нас действительно хоть раз читал.
Работая на иногородний самиздат, я всегда старался рекламировать в нём не только самого себя, но и творчество своих товарищей по университетскому литобъединению. Неоднократно на наших собраниях появлялись свежие номера «Тезауруса», шли по рукам, обсуждались. Кто-то относился к увиденному скептически, а кто-то, считая, что в жизни надо попробовать всё, даже давал стихи для пересылки в уже независимый Казахстан и дальнейшей публикации.
Оставшись же в информационной изоляции и не находя достойного применения своей энергии, летом 1992 года мы с петрозаводским поэтом Валерием Березовским даже попытались создать собственный альманах с позаимствованным у Велимира Хлебникова названием «Ка». Планы были грандиозные – почти наполеоновские, любопытного поэтического материала набралось предостаточно. Вот только опыта и контактов, имевшихся у казахских коллег, нам не хватало. Поэтому, скомпоновав пилотный номер, мы просто не знали, что с ним делать дальше.
Куда более удачным год спустя стало для меня участие в другом местном проекте – альманахе «Art Hobo». Его редактор – тележурналист Алексей Зубов, ещё только начинавший превращаться в звезду новостей канала «Ника+» планировал выпуск своего издания как часть программы очередного местного джазового фестиваля «Звёзды и мы» и искал человека, который бы смог написать в крайне сжатые сроки рецензию на фестивальные концерты. Телефон мой ему подсказал поэт Олег Мошников. Но поскольку в тот момент я доучивался на пятом курсе филфака, только-только с горем пополам расправился с педагогической практикой и со страхом ждал стремительно приближавшейся зимней сессии и госэкзаменов, на музыкальную критику времени не оставалось.
Чтобы не разочаровывать человека, я предложил ему давно готовую, но так и не дошедшую до публикации в «Ка» хулиганскую статью-манифест о новом литературном андерграунде «От самчитата к самиздату» и стопку первых попавшихся под руку стихов. В результате Зубов Мошникова печатать вообще передумал, а меня представил в обеих ипостасях. Джазом на страницах «Art Hobo» даже не пахло, но зато литературный материал был настолько ярким и вызывающе свежим, что рецензенты из разных газет – Вениамин Слепков в «Петрозаводске» и Юлия Утышева в «Лицее» – писали больше не о фестивале, а об альманахе.
Именно после этих рецензий к моему имени, успевшему засветиться разве что в связи с парой более или менее скандальных статей, надолго приклеился эпитет «известный», что воспринималось скорее как курьёз. Остаётся лишь сожалеть, что данный проект не получил никакого серьёзного продолжения, да и вообще петрозаводский самиздат в последующие двадцать лет ничем особенным не отличился.
По большому счёту старый самиздат ушёл в прошлое вместе с поколением, его придумавшим. Новый же явился оттуда, откуда его не ждали. В середине 90-х официальная пресса уже начинала готовить читателей к тому, что у нас вот-вот появится новое средство массовой информации – Интернет, но поскольку большинство из нас даже не сидело ни разу за клавиатурой компьютера, мало кто мог себе представить, что это такое. Тем не менее, идея Интернета, предчувствие его не были чужды даже самым технически неподкованным провинциалам. Увлечённые графоманией или ещё чем-нибудь интересным люди начинали искать своих единомышленников и для этого очень часто прибегали к услугам газет бесплатных объявлений. Наиболее популярные издания становились местом заочного общения тусовщиков под разными никами, которые знакомились, обменивались мнениями обо всём на свете, показывали друг другу свои стихи и прозу, ссорились, мирились – в общем, делали всё то же самое, что и завсегдатаи некоторых чатов и форумов, только на бумаге.
Некоторые из газет, собравшие вокруг себя наиболее мощную тусовку – например, липецкая «Лизюковка», нижегородская «Молодёжная стрелка» или питерская «Сорока» – стали знаменитыми на всю страну. «Сорокоманы» же на протяжении довольно длительного времени оставались главными законодателями самиздатовских мод и главными звёздами. Но зависеть от рекламной прессы всецело неформалам не очень-то хотелось, тем более что в бланк объявления, где число знаков строго ограничено, не втиснешь ни поэму, ни роман в стиле фэнтези. А в 1995–1996 гг. учредители рекламных газет, прежде лишь радовавшиеся притоку огромного количества читателей, начали закрывать рубрики личных сообщений как нерентабельные.
Как же быть дальше? И вот тут-то некоторым приходила в голову мысль, что компьютер – не такая уж бесполезная вещь. Одна за другой на свет рождались самодельные газетки-листовки, иногда напечатанные очень бледной краской и мелким шрифтом, иногда вообще нарисованные от руки и размноженные на ризографах и ксероксах – с нелепым дизайном, со стихами, в которых ни складу, ни ладу, но зато свои. Адреса их передавались из уст в уста как новый фольклор.
Список из примерно десятка независимых газет и журналов где-то в конце 1995 года получил и я в письме от нижегородского поэта Дмитрия Генералова, уже успевшего окунуться в эту среду и освоиться там. Мне сразу же захотелось если уж не напечататься где-нибудь, то хотя бы изучить незнакомое явление. Несколько месяцев рассылки писем и рукописей и последующего чтения листовок принесли неожиданный эффект.
Во-первых, я почувствовал себя героем любимого ещё в школьные годы чеховского рассказа «Жалобная книга» о том, как на захолустной железнодорожной станции скучающие пассажиры пишут всякий вздор на страницах книги жалоб и предложений. Люди, освоившие в рекордные срок новые технологии, зачастую имели очень смутное представление о технике стихосложения, а образцами для подражания выбирали в лучшем случае авторов текстов для ежедневно звучавших по радио попсовых хитов.
Во-вторых же, я, привыкший окружать себя людьми более умными и опытными, теми, у кого могу чему-то научиться, впервые столкнулся с ситуацией, когда редакторша лет на пять меня младше, делает орфографические ошибки в каждом слове, но при этом учит, как и о чём надо писать, а всё, что выше её понимания, считает бредом. Не найдя общего языка с несколькими такими барышнями и жалея о потраченных нервах, я решил пойти на хитрость.
На очереди в списке был некий подмосковный журнал «Бежин луг», которого я ни разу не держал в руках, но о котором точно знал, что там печаталась петрозаводская писательница Яна Жемойтелите. На этот раз рукопись подбиралась из такого сочинённого ещё в школе примитивного отстоя, который даже в руки брать противно – авось хоть на такую наживку удастся поймать редакцию, а потом подсунуть и что-нибудь посерьёзнее, а сопроводительное письмо содержало намёки, что их адрес мне порекомендовал кое-кто из известных им земляков – хотя на самом деле произведений Яны я не читал и саму её видел разве что издалека на каких-то литературных вечерах. Мол, с Пушкиным на дружеской ноге и только попробуйте не напечатать… Однако, как назло, данный журнал в списке оказался единственным не самиздатовским и не «сорокоманским», а вполне солидным, толстым как наш «Север». Естественно, что они не ответили и вообще не поняли, зачем их адреса раздают чёрт те кому…
Облом за обломом, облом за обломом! Тут впору впасть в депрессию и признать, что операция внедрения безнадёжно провалена. И всё же вскоре мне удалось установить неплохие отношения с несколькими влиятельными самиздатами. Особенно повезло с новосибирской газетой «Тёмная лошадка» – печатным органом так называемой «Студии Доброго Слова», которая не только развила активную деятельность в своём родном городе, но и организовала свой корпункт в Питере, а ещё подбила на сотрудничество таких популярных сетевых авторов, как Ночной Ветер, Commander Hell. Как-то раз они даже напечатали целую полосу стихов легендарного Манагера – соратника лидера «Гражданской обороны» Егора Летова по некоторым студийным ранним проектам.
В «Лошадке» я выполнял уже привычную роль постоянного критика, рецензируя каждый второй номер – кажется, каждый нечётный, тогда как чётные отдавались на растерзание Ночному Ветру. В Самаре Анжелика Веселова – она же Маленькая Ведьмочка, выпускала газету «Русская рулетка», небольшую по объёму, скромную по оформлению, но не лишённую при этом определённого обаяния. В Омске Павел Слатвинский, известный как Скиф, делал странную, абсолютно раздолбайскую, абсолютно свободную от всех рамок приличия и здравого смысла и весёлую как карнавал газету «РЫЖ». В Благовещенске юная Анна Ким, всегда поражавшая своей несвойственной вроде бы её возрасту мудростью, издавала «Анион», в котором находилось место самым разным жанрам, а среди прочего – и моей экспериментальной музыкальной рубрике «Зеркало для героя». В Челябинске были «Авось!», «АССА», и ещё что-то около десятка менее ярких и долговечных проектов, в Комсомольске-на-Амуре – «Взгляд», в Раменском – «Вошь вдохновения», в Перми – «Фленомэ», в Южноуральске – «Окно», в Воронеже – «Издательский вестник», «Острова», «Любовь и Музыка», в Пензе – «Арабески» и «Вести с полей», в Питере – «Мансарда», «Чертополох», «Немезида» и «Арт-город»… Всех не упомнишь, не перечислишь – тем более что некоторые различались между собой лишь названиями. Зато общая творческая активность и желание самовыражаться радовали самим фактом своего существования, ибо мир за пределами тусовки был уж слишком серым и неуютным.
Что собой представлял самиздат 90-х в плане содержания? Примерно две трети его приходилось на так называемый тусовочный мейнстрим – на сентиментальные девичьи стихи про «любовь-морковь», разбавленные прозой в духе либо Стивена Кинга, либо Джона Толкиена и его последователей. Многое из публиковавшегося там, по-моему, не стоило бы вообще никому показывать, но иногда случались и настоящие открытия. Вряд ли когда-нибудь забудется гениальный и жуткий фантастический рассказ одного нижегородского прозаика о кровавом призраке младенца, преследующем бомжей, ворующих конфеты с детских могилок – думаю, что такое и самому Гоголю бы понравилось!
Вообще, коммерческая фантастика и фэнтези как отдельный жанр приобретали сумасшедшую популярность именно в это время и меня лично, выросшего на Стругацких, всё это очень утомляло, поскольку казалось уж слишком инфантильным способом побега от действительности. Однако ролевики, какими бы фриками они ни выглядели со стороны, по крайней мере были последовательны и искренне верили в то, что делали. Наряду с ними существовало целое сообщество поклонников «тёмной лирики», иногда также называвших себя «сатанистами», хотя на самом деле это были всего лишь предшественники современных готов. Не знаю, часто ли они прогуливались по кладбищам, но в своей печатной прессе, пытаясь рассуждать о готическом искусстве, они демонстрировали лишь одно – какая каша из школьных стереотипов бурлит у них в голове.
Музыкальная неформальная пресса даже в самых радикальных панковских проявлениях иногда блистала интеллектуальной глубиной и старалась по мере возможности продолжать лучшие традиции советских самиздатчиков. В ней чаще всего смущало лишь одно – большинство групп и музыкантов, чьё творчество разбирали по косточкам многочисленные рецензенты, пользовались известностью в очень узких кругах и проверить, насколько они хороши, просто не представлялось возможности. К тому же все они считали признаком хорошего тона как-нибудь обматерить «FUZZ» – самый авторитетный музыкальный ежемесячник, хоть и созданный людьми с самиздатовским прошлым, но никогда самиздатом не являвшийся. Как может сочетаться в одной и той же голове свободолюбие и рабский комплекс неполноценности, возникающий при виде более удачливых коллег, я не понимал никогда.
На общем фоне особенно ярко выделялись издания, которые не вписывались ни в какую из перечисленных выше категорий. Иные они казались полным недоразумением – как, например, минский «Говорящий троллейбус», автор которого гордо заявлял в первом номере, что делает газету только для себя – и был прав, поскольку его сумбурный поток сознания, разбавленный цитатами из Пелевина, читать мог только он сам. Случались и истории полярно противоположные. К примеру, группа кемеровских молодых поэтов из молодёжного творческого объединения «АзИЯ», заручившись поддержкой областной администрации, местного университета и двух полуразорившихся банков, в 1995 году начали выпускать журнал «После 12» – глянцевый, роскошно оформленный, но при этом умный, профессиональный и честный. Были там и стихи, и проза – как реалистическая, так и весьма навороченная экспериментальная, и публицистика, и даже социологические опросы, показывавшие, что думают о происходящем в стране студенты и старшеклассники. Номера выходили нечасто – раз в квартал, отбор материала для публикации отличался неслыханной жёсткостью, но в результате об издании высказывались уважительно все – даже те, кого там не печатали.
Поскольку большая часть альтернативной прессы делалась всё-таки на коленке, свобода от цензуры и профессиональной редактуры не гарантировала отсутствия других проблем. Например, какая-нибудь газета могла оказаться на грани краха только потому, что редакторша рассталась с бойфрендом, у которого имелся компьютер с принтером и начисто лишала себя какой бы то ни было технической базы.
Ещё один редактор, тиражируя свой журнал, наносил ощутимый улар семейному бюджету. Однажды доведённая его странным хобби до отчаяния жена вышвырнула все редакционные архивы на помойку и вытолкала за дверь самого бедолагу, о котором в дальнейшем тусовка ничего не слышала. Соответствующим образом решались и творческие разногласия – по крайней мере мне известны как минимум три случая, когда заседания редколлегии плавно перетекали во взаимное мордобитие. За всей этой бытовухой мало кто замечал другую угрозу.
Несмотря на то что основная часть самиздата считала неприемлемым обсуждение на своих страницах политических и религиозных тем, борьба за умы молодёжи шла активная. Тусовщиков то и дело пытались приручить сектанты, различные политические структуры – в том числе и экстремистские и ещё кое-кто. Работали провокаторы грубо, чувствуя свою безнаказанность и вытащить «сорокоманов» из-под их колпака было несложно. Если влияние подозрительного персонажа в тусовке было невелико, его можно было тихо и ненавязчиво вообще оставить не у дел, если же он пользовался реальным авторитетом, его следовало поддерживать как можно усерднее, доводя все его начинания до полного маразма.
Наиболее ушлые редакторы, впрочем, ради раскрутки своих проектов могли поступиться некоторыми принципами и предложить свою помощь в агитационной работе какой-нибудь партии. Под президентские выборы 1996 года было создано немало самиздатов, декларировавших свою оппозиционность и симпатию к националистически или прокоммунистически настроенным деятелям культуры, но мало кто из них дожил хотя бы до первой послевыборной осени. И кто кого использовал – самиздатчики политиков или наоборот, так и осталось большим вопросом. Эти истории по крайней мере закончились более или менее благополучно. Опаснее было всерьёз связываться с ещё не успевшей окрепнуть капиталистической экономикой. Бывало – пусть и нечасто, когда издатели, потеряв бизнес, оказывались за решёткой или скрывались от кредиторов за границей…
Финансовый кризис 1998 года нанёс самиздату настолько ощутимый урон, что почти никому не оставил шансов на выживание. Даже крепко стоявший на ногах журнал «После 12», по инерции просуществовавший ещё некоторое время, растерял часть своих авторов и заметно поскучнел. «Тёмная лошадка», несмотря на широкую популярность, стала появляться крайне нерегулярно и окончательно исчезла в 2003 году. Газетам и журналам, организованным в начале нового века, судьба отвела ещё десять лет, причём на фоне активно развивающегося Интернета, где кто угодно волен публиковать всё, что ему вздумается, эти невзрачные листочки уже выглядели анахронизмом. Последний известный мне самиздат – ежемесячник «Чернильница» – хабаровчанин Борис Поляков закрыл в прошлом году, на прощание выпустив в виде книги антологию стихов тех авторов, с которыми сотрудничал.
Что же мы имеем в итоге? Советский самиздат ставил своей целью донести запрещённую литературу до как можно более широких читательских масс и добился-таки своего – его героев сейчас даже в школе изучают, ставя в один ряд с классиками. Самиздат 90-х изобрела голь, у которой не хватало денег на компьютер, и как только деньги появились, издавать стало нечего. Самиздатовские звёзды растворились в виртуальном пространстве почти без следа, став одними из очень многих.
Конечно, есть и исключения – например, книги Ночного Ветра, то есть Александра Белаша, теперь присутствуют в обязательном порядке даже в электронных библиотеках, а бывший редактор «Тёмной лошадки» Дмитрий Бочаров стал по-настоящему профессиональным поэтом, о чём свидетельствуют его публикации на таких известных сайтах, как Стихи.Ру и Рифма.Ру. Вот только эти люди могли бы состояться и в любых других условиях. Состоялись отдельные яркие личности, но созданная их руками субкультура так и не сделалась частью большой культуры.
И ведь что особенно примечательно – у меня нет даже ностальгии по тому самиздату. Есть ностальгия разве что по общению с людьми, которые его делали. С годами переписка угасла, адреса затерялись, и я так до сих пор и не знаю, удалось ли Ане Ким выпустить дебютный сборник стихов, к которому я писал предисловие и что стало в конечном счёте с воронежским журналом «Острова», поначалу объединившим вокруг себя в качестве заочного клуба несколько десятков авторов из разных городов – в том числе знаменитого полиглота Вилли Мельникова. Пару лет назад я спросил в интервью у Ивана Земцова, ныне пресс-секретаря министерства культуры по делам национальностей республики Марий Эл, когда-то в Йошкар-Оле редактировавшего газету о музыке реггей под названием «Se La»:
– Иван, как тебе, выходцу из самиздатовской, андерграундной среды, твоя нынешняя чиновничья должность? Не противоречит ли она твоему недавнему «темному прошлому»?
– Самиздат стал для меня стартовой площадкой, – отвечал он, – Самиздат сделал меня журналистом, а, став журналистом, я стал госслужащим. Я по-прежнему считаю себя журналистом, но в чиновничьей должности. По-прежнему пишу, освещаю культурную жизнь, но делаю это уже не для простых смертных, а для других журналистов, которые и пользуются моей информацией.
И, наверное, это правильно – когда сидение в андерграунде становится не самоцелью, а всего лишь одним из этапов в карьере. В конце концов если партизан ни разу не высунулся из лесу, чтобы ввязаться в бой и победить немецко-фашистских захватчиков, это уже не партизан получается, а обыкновенный турист. Я искренне рад за всех наших, у которых жизнь удалась, поскольку знаю, какие усилия им потребовались и искренне жалею тех, кто не успел или не сумел использовать свой шанс.
«А мы печатали воззвания на «Эре» у Первого отдела на виду…» Уже в годы перестройки, слушая песни Юлия Кима из «диссидентского цикла», я был вынужден расспрашивать старожилов, что за «Эра» такая, а сейчас уже выросло целое поколение, ничего не знающее о Первом отделе. Скоро и само понятие «самиздат» словари будут сопровождать пометкой «уст.» – в смысле «устаревшее». И слава Богу – значит, несмотря ни на что, наше поколение сделало этот мир хоть немного свободнее. Как смогли, слепив свой самиздат из того, что было. Пускай теперь те, кто придут следом за нами, придумают что-нибудь покруче!