Олег Гальченко о стихах Дарьи Староверовой: «Давайте же повнимательнее вслушаемся в её голос – голос поколения, которое очень скоро сделает с нашим миром что-нибудь интересное. И позавидуем людям, у которых ещё всё впереди».
Дело было в декабре 2014 года в нашей республиканской библиотеке для слепых на Балтийской, под шум начинавшейся за окном вьюги. Незадолго до начала очередной лекции по русской истории, которые там ежемесячно читал Андрей Изыдорович Бутвило, доцент Института исторических, политических и социальных наук ПетрГУ, ко мне подвели юную особу и представили: «Это наша постоянная читательница, тоже пишет стихи… Прочитала ваши книги, и ей очень понравилось…». Застеснявшаяся особа сразу заявила, что даже не знает, о чём разговаривать и исчезла из виду минут через пять. Впрочем, меня, посвятившего ведению поэтической рубрики в университетской газете больше десяти лет, невозможно было удивить сочиняющими что-либо школьницами.
А по весне в том же самом помещении состоялся поэтический вечер, посвященный творчеству читателей библиотеки. У кого-то стихи были получше, у кого-то похуже, но всё это было похоже на что-то, уже не раз мною слышанное и читанное. Когда же к микрофону вышла Даша Староверова, произошла удивительная вещь. Чуткий слух филолога легко выхватывал из её текстов отдельные неряшливые рифмы, какие-то неточно сформулированные мысли. А рядовой слушатель, которым я тщательно прикидывался, спорил с ним: «Всё это абсолютно неважно!» Перед нами стоял яркий, небанально мыслящий человек, умеющий глубоко чувствовать и имеющий, что сказать миру – только, может быть, не всегда ещё знающий как. Подкупала и искренняя, очень эмоциональная манера чтения. В дальнейшем я не без опаски слушал Дашины выступления перед самой разной аудиторией. Ведь это же сверх человеческих сил – раз за разом мысленно пропускать через себя рассказываемые ею трагические истории! И откуда в ней столько смелости делиться всем этим с незнакомой публикой? Как уберечь её хрупкий, непрочный, беззащитный мир от разрушительных ветров нашего жестокого времени?
Оказалось, что иной она быть не умеет. Писать может только о том, во что верит, читать – только так, как чувствует. Если же кому-то покажется, будто дашины стихи чересчур печальны или даже мрачны – то не лишне вспомнить известный библейский афоризм о том, что в мудрости всегда много печали. За весельем – это добро пожаловать к Петросяну, а поэт, призывающий нас задуматься о смысле жизни и почаще прислушиваться к голосу совести, играет совсем на других струнах. Вот это честное отношение к жизни – ещё одна черта, выдающая настоящего художника. Честно говоря, насмотревшись на фиглярство и цинизм некоторых наших признанных профессионалов, я уже не надеялся увидеть хоть одного человека, умеющего проживать написанное на всю катушку. Теперь точно знаю, что и в XXI веке подобное возможно…
Впрочем, в жизни Дарья – человек не только не мрачный, но и обладающий весьма тонким чувством юмора. С ней вообще можно говорить обо всём на свете – разница в возрасте и принадлежность к разным поколениям начинает ощущаться лишь, когда речь заходит о компьютерно-интернетских делах, в которых нынешние двадцатилетние, в отличие от моих ровесников, разбираются просто виртуозно. У неё была возможность и время для того, чтобы поразмыслить над многими важными вещами, многое понять. Научилась читать в три года, тогда же сочинила первое стихотворение, годам к восьми уже освоила всю домашнюю библиотеку, а где-то с семнадцати начала публиковаться сначала в сетях, а затем и в бумажной прессе. (Имела место, между прочим, и публикация в «Моей газете+», с которой у «Лицея» сами знаете какие давние и тесные связи!). Мало кто к двадцати годам имеет такую творческую биографию! И когда однажды мне пришла в голову идея создания под крышей библиотеки нового литературного объединения, позднее получившего название «СоНеТ» («Содружество Независимых Творцов»), поделиться ею в первую очередь захотелось именно с Дашей.
Она не только отнеслась к проекту с неподдельным интересом, но и вызвалась вести нашу фотолетопись, а также взяла на себя обязанность администратора официальных сонетовских групп во «ВКонтакте» и в Фейсбуке. В результате в течение всего первого года активной деятельности лучше всего у объединения получались именно публикации в Интернете. Кстати, если кто-то заглядывал в сообщество и видел, как великолепно иллюстрируются публикуемые там произведения, то знайте – это всё дело рук многоуважаемого администратора. Руководитель «СоНеТа», к сожалению, в живописи не смыслит ничего и художественным вкусом обделён напрочь…
Сейчас наша героиня является студенткой первого курса Института филологии ПетрГУ, специализация по журналистике. Судя по отсутствию обновлений на персональных страничках в соцсетях и на Стихах.ру, муза в учебном году посещала её нечасто. Но, как сказала в одном интервью одна легенда русского рока, «новые песни пусть пишут те, у кого старые плохие». Именно сейчас Дашина звезда стала восходить по-настоящему. В декабре прошлого года в читальном зале университетской библиотеки состоялось два поэтических слэма (участнику дается три минуты на декламацию собственных стихов, а зрители-жюри оценивают выступление. — Ред.), и дважды в СМИ репортажи с мероприятия выходили с заголовками типа «Первокурсница обошла аспирантов ПетрГУ на поэтическом слэме». И это, кажется, только начало…
Давайте же повнимательнее вслушаемся в её голос – голос поколения, которое очень скоро сделает с нашим миром что-нибудь интересное. И позавидуем людям, у которых ещё всё впереди!..
Огонь на дне моря
Говорят, на дне моря
Огонь не может гореть,
Его воды холодные
Своим спокойствием тушат,
Хлещет его безжалостно
Жесткая плеть,
Оголяя от кожи
Еще горячую душу.
Зашивая улыбку,
Стирая безумие с щек,
Наносил на лицо
Маску из талого воска,
На безразличие тихое
Себя я смиренно обрек.
Сложно то было,
А, может, предательски просто.
Заточил эмоции, чувства
В посмертном плену,
А руки окрашены были
Собственной кровью.
Я до сих пор
Свое сердце штопаю, шью,
Посыпая свежие шрамы
Жгучею солью.
Я спокоен наружно,
Улыбаюсь немного и редко,
А по ночам в груди прошлое
Тяжко болит.
Я отрава свободы,
Я себе же железная клетка,
Я тот огонь,
Что на дне моря горит.
О пилоте
Я клеил планеты на стены,
Заливал туманности в душу.
И мягкий голос вселенной
Я очень внимательно слушал.
Рисовал под шепот созвездий
Карты для будущий странствий.
Не боялся ни мрака, ни бедствий,
Ни всех возможных несчастий.
И летал от Земли до Луны,
А затем до далеких галактик,
И все открытия свои
Отмечал на потрепанной карте.
Я был там, где еще никогда
Не ступали ногой своей люди.
Мне любой мог завидовать, да:
Космос меня не забудет!
А потом я возвращался на Землю,
Падал сквозь острые ветки.
Пока в небе солнце висело
Сидел в изувеченной клетке
Из тела, костей… Вновь усталость
Ведет в сон к Вселенной, к полету.
Как жаль, что их мало осталось
Смертельно больному пилоту.
Друг мой!
Друг мой, мне вчера было чуть за двадцать,
А сегодня будто бы стукнуло двести лет.
Улетел мой корабль, а мне… мне пора остаться
И смотреть в стремительно тающий звездный след.
Больше нет человека, остались одни лишь кости
И мертвый космос чернеет в пустой груди.
Мне теперь, как в петле, давиться от горькой злости
На планете, с которой уже никогда не сойти.
Друг мой, здесь небо горит и сгорает до ночи,
И вновь разгорается в пятом часу утра.
Я скучаю по космосу… Я хочу видеть звезды, а, впрочем,
Я видел, как тонут они в соленых морях.
И я собирал их в ладони и жегся о память,
Соль разъедала тонкую корочку шрамов.
За десятки полетов я не научился лишь падать,
У самой земли связь с небом навечно теряя.
Я купил себе дом и повесил в нем занавески,
Чтоб ни черта не видеть вплоть до рассвета,
Только вот искры яркого звездного блеска
Оказались выжжены на моих измученных веках.
И теперь каждый день провожу с тяжелою ношей
Из вселенной, что опять разрослася в груди,
Вытеснив дыры и все, что земное, но все же
Там осталось место для нового к звездам пути.
Ангелы падают с неба
Ангелы — мертвые птицы.
Они глупо ждали ответа
От Бога. Но связи нет.
Должно быть, им это снится,
Но не видят Ангелы снов.
Им достался потрепанный свет,
Вместо полетов — прогулки пешком.
Ангелы — сбитые звезды.
Они падают слишком красиво,
Глотая скупые слезы.
Ангелам будет так больно
Ломать надежды при встрече с землею,
Рвать на части черные крылья.
Ангелы смотрят на небо,
Ангелы ищут Бога.
У Ангелов тихий молебен
И в черный асфальт дорога.
Ангелам так трудно верить.
Существует ли их Отец?
Он не помог своим детям,
Надевшим терновый венец.
Или сам их столкнул, не жалея,
Разрезая мир лезвием бритвы?
Ангелы горько тускнеют.
Ангелы слишком разбиты.
Всё, что осталось
Господи, я обращаюсь к тебе не за помощью,
А за советом.
Стерев себе ступни в бесконечных поисках света,
До того тщетных, что впору бы волком выть,
Я устала бродить и теперь хочу говорить
Не о твердых кровавых корках и боли,
А о том, что же делать, когда сила воли
Уже ничего не значит на самом деле,
И ты до конца своих дней прикован к постели.
Да и конец твоих дней виден на горизонте.
И он все ближе. А ты сама, вроде,
Даже не против такой близости от финала.
Ты хочешь заснуть. И чтобы болеть перестало.
В этом страшно признаться. Но еще страшнее
Жить, бороться, врать и в лучшее верить,
Когда лучшее все осталось за ржавым бортом,
Искореженным временем и спешащим на самое дно.
Господи, я уже спрашивала однажды тебя,
Что мне делать, когда руки упадут навсегда.
Ты тогда промолчал. А я давилась слезами.
Так вот, знай: руки мне отказали.
И все, что осталось, — закат на старых стенах.
И писк приборов, тонущий в голосах
Врачей, окруживших меня. Третий день кома.
Мне больше не нужен совет.
И смолкли приборы.
Колыбельная для Вдохновения
Ночь укрывает одеялом колени,
Пока холод обнимает за плечи,
Прости, мое Вдохновение,
Увы, я ведь не вечен.
Слишком слабо теперь мое зрение,
Не удержать кисть костлявой рукой.
Засыпай, мое Вдохновение,
Нам обоим пора на покой.
Мы так долго вместе работали,
Что понимать научились молчание,
Старость — дура стоит за воротами,
Оставив пару минут на прощание.
Наш срок — лишь мгновенное тление,
Наше время в камине горит.
Знаешь что, мое Вдохновение?
Усни у меня на груди
Напоследок. Умоляю, согрей меня
Теплом сердца, что живо навек.
Ты мое божество, Вдохновение,
А я вечно твой человек.
Пытаюсь увидеть глазами незрячими
Тебя, обнять костлявой ручищею.
Я сейчас нашел самое важное,
Что многие столетьями ищут.
Вот и стихает сердцебиение,
Течет время, словно вода.
Обещай мне, мое Вдохновение,
Что не забудешь меня.
Апрельское
Карамелью тепла пропах день,
Запах свежести голову кружит,
Расцветает проказник — апрель
Синевой небес в маленьких лужах.
Все кружится в причудливом танце,
Ветры нежатся в объятьях весны,
Как же хочется мчаться всё, мчаться,
Громко петь от безумной любви,
Не смолкать до полосатых рассветов,
Сплетать венки из ромашек и нот,
А потом обнять яркое небо,
Обнять тех, кто сейчас одинок.
И пройтись с душой нараспашку,
Чтоб в груди шумел юный сквозняк,
Чтоб забыть все, свершенное раньше,
Чтоб смелей сделать в новое шаг,
Чтоб забыть про пустые проблемы
И размять два затекших крыла.
Весной лужи становятся небом,
Так кто мешает стать птицами нам?
Я приду за тобой, как только закончится дождь
Я приду за тобой, как только закончится дождь.
Слишком сыро. Город, захлебнувшись, утонул,
На улицы с неба обрушился океан.
Небоскребы не выдержали и пошли к бетонному дну,
Так и не найдя спасительного корабля.
Я приду за тобой, как только закончится дождь.
Промокли ботинки. Зонт сдался порывам ветра.
Огни расплылись пятнами в мутной воде.
Сюда б компас с картой. Слились все стороны света,
Ну и как мне найти в подтеках дорогу к тебе?
Я приду за тобой, как только закончится дождь.
Этот ливень не может длиться вечно, слышишь?
Подожди час, другой, и солнце осушит твой мир.
А меня затопило по самую покатую крышу.
И пред окном проплывает косяк синих маленьких рыб.
Я приду за тобой, как только закончится дождь.
Если что — доплыву. Мы живем практически рядом.
Пара кварталов, а потом полчаса на метро.
Я нарисую на запястье компас, на ладонях — карту.
А ты помни, пока отчаянно, трепетно ждешь,
Я приду за тобой, как только закончится дождь.