О новой книге Олега Мошникова «Край земли»
Приятно всё-таки, что иногда и хорошие предсказания сбываются. Вот написал два года назад на этих страницах – после выхода сборника прозы Олега Мошникова «Живая и разная», что хорошо бы и поэзию данного автора издать в виде такого же солидного и хорошо оформленного тома, и это наконец-то случилось. Книга Олега «Край земли», выпущенная прошедшей весной в петрозаводском издательстве «Версо» оправдала ожидания тех, кто ее ждал.
Впрочем, большинство её, похоже, не ждало и не заметило, хотя собранные там стихи очень точно отражают именно наше время, даже если впрямую не касаются актуальных социальных проблем современности. Иногда ведь даже пейзажная лирика может рассказать о нынешнем мире людей лучше самой острой газетной статьи.
Помнится, когда-то в середине 90-х самым программным стихотворением Олега – или даже его своеобразным автопортретом – мне казалось посвящение былинному богатырю Святогору, решившему перевернуть Землю, но не справившемуся с этой непосильной даже для сверхчеловека задачей. Если подумать, то все мы, начинающие, были немножко Святогорами, ища себя в самых разных областях творчества и думая, будто нам всё по плечу. Сегодня же авторский портрет выглядит иначе – это скорее беззаботный дачник, весело копающий колодец и при этом ещё не забывающий философствовать:
Пусть опять неудача,
и оставлена в сроки
будет на зиму дача –
проливаются в строки
эти волны до солнца
темнохвойного моря,
это эхо в колодце:
– Я найду тебя, Троя!
Да, вот так – не покорять враждебную человеку природу, а облагораживать уже обжитую часть планеты, делать её более приспособленной к жизни, постоянно чувствуя связь с историческими и культурными корнями, с предшествующими поколениями… Что может быть позитивнее? И это не просто красивый лозунг и уж тем более не самолюбование на фоне эпохи, не предлагающей нам никаких духовных ориентиров, никакой возможности почувствовать, что искреннее слово поэта действительно что-то значит. Перед нами – поэт с удивительно стройной картиной мира, последовательный, одновременно современный и… архаичный в хорошем смысле этого слова. Ведь герой его – наш современник, живёт в несколько мифологизированной реальности, которая была более близка и понятна нашим предкам из какого-нибудь XIV века.
В самом деле одним из ключевых образов в мошниковской поэзии является образ Дома. Для древнего человека Дом был чем-то большим, нежели просто квадратные метры жилплощади. Это было его жизненное пространство, где можно чувствовать себя комфортно под защитой своих богов и духов, а ещё – место жительства его Семьи, его Рода, включавшего в себя не только собственно соплеменников, но и родную природу – живую и неживую, и призраки присутствующих предков, чья память сохранялась очень бережно.
Современному человеку с этим всем как будто не по пути – в его городской квартире для разного рода домовых просто нет места, а предков своих он помнит в лучшем случае до третьего колена – и то не всегда. Олег Мошников к тому, что распалась связь времён, не может относиться равнодушно. Воспевая домашний уют, семейные ценности и собственные впечатления от детства, он на самом деле выполняет куда более сложную историческую миссию. Какую? В меру своих сил и возможностей оставить как можно больше свидетельств о том, что он и его род когда-то существовали на этой планете.
Всё начинается с трогательных посвящений памяти самых близких родственников, с проникновенных сюжетных стихов, написанных со слов бабок и дедов, а заканчивается воскрешением образов «синеглазых предков степенных» из далёкого былинного прошлого. Сны, фантазии, раздумья о тех событиях, которые описаны разве что в древних летописях и былинах, о людях, которые то ли были, то ли не были, постепенно оживают – и вот уже автор как медиум начинает вещать от имени самих былинных героев:
Видел, братцы, я сон:
Льдистых бус перезвон
На березах ветра обрывают,
Волчий выдохнув вой,
Будят всех, кто живой!
А меня разбудить забывают…
Кажется, будто автор уже успел прожить с десяток жизней в разных эпохах, поучаствовать в нескольких войнах и пообщаться с целой плеядой исторических персонажей, настолько живое и непосредственное повествование получается у него всякий раз.
Столь же широка и география, представленная в его сборнике – достаточно только перечислить некоторые названия стихотворений: «За Пряжей», «На Сорочьей горе», «Заонежье», «Валаамский канал», «Посёлок Шуя», «Дорога дальняя на Гирвас…», и, конечно же, «Петрозаводск». В общем – целый рифмованный лирический путеводитель по Карелии, которую поэт называет своей «землёй любви», а, значит, тоже своим Домом. А ещё есть «Сон об Италии», похожий на цветной диафильм из советского детства, где что ни строчка – то яркая картинка из жизни древних городов, помнящих Галилея и Микеланджело, и «Отдых в Греции…» – тёплая, солнечная зарисовка, полная восторгом перед экзотической природой, совсем непохожей на русский север. Автору стихов кажется родным всё, что вызывает вдохновение, что заставляет душу трудиться.
Совсем другое дело, когда «картофель финский везем в село, курей голландских – и дело швах!» Это уже — тревожная, совсем не романтическая картина мира. Это об обществе потребления, постепенно побеждающем и убивающем традиции, культуру, саму природу.
Надо сказать, что у Олега помимо образа уютного, тёплого Дома, есть и ещё один, страшный и печальный образ – Дома сгоревшего, очень часто возникающий и в прозе, и в стихах. И это не просто воспоминание о многолетнем опыте работы пожарным инспектором. За каждым зданием, пережившим пожар, стоит судьба живых людей, в огне каждого пожара словно бы гибнет целая Вселенная:
Службу пожарную днесь вспоминаю…
Дымные окна. И зов темноты.
Тянется лестница – к самому краю
Зольной зыбучей бездонной беды.
К Богу ведут не ступени – минуты
Дел всеблагих, о которых забыл…
С благодареньем храня почему-то
Жаркую память остывшей золы.
И любая война – хоть случившаяся в незапамятные времена, хоть Великая Отечественная, хоть происходящая в прямом эфире сейчас на наших телеэкранах, для него сродни пожару в нашем общем Доме. С одной стороны, Олег отдаёт дань памяти героев, отдавших свои жизни за всех нас, с другой же — болезненно переживает те трагедии, которые выпали на долю человечества. Причём очень часто эти два чувства – скорбь и гордость – неразделимы, как, например, в стихотворении «Бессмертный полк», посвященном последнему из советских праздников, способных объединить весь народ, всё общество, вне зависимости от убеждений, возраста и опыта.
Но вот что ещё интересно. Все эти попытки восстановить связь между прошлым и будущим очень часто похожи на сбор вещественных доказательств после большого пожара. Автор берёт в руки некий важный, с его точки зрения, артефакт или бросает взгляд на какую-нибудь малозаметную бытовую деталь, чтобы, отталкиваясь от неё, рассказать целую историю. Скажем, для того, чтобы погрузиться в атмосферу семейных праздников из детства, надо наткнуться на случайно найденную на даче старую открытку, подписанную собственным неровным детским почерком, чтобы услышать голос военного поколения — встретиться взглядом с запечатленным на пожелтевшей фотографии солдатом, не вернувшимся с поля боя. А уж какие фантазии рождает нарисованный весенней капелью на окне незамысловатый рисунок!..
Ну, а после вот этих строк и вовсе трудно что-то добавить к описанию судьбы целого поколения, детство которого прошло в 70-х:
Как они постарели,
За нашим окошком березы!
Магазинчик
«Советской игрушки» —
Снесли…
И, что сносятся страны,
В учебниках старой бересты
Мы до черной,
До мертвой основы прочли.
Утомленные ветви
Не могут весною согреться,
Прошлогодние листья
В дырявую прячутся мглу.
Из набухших морщинок
Бегут на ладони, как в детстве…-
Я оторванных листьев
И слез удержать не могу…
Ну да, вот так и живем. Глядим в то же самое окно, что сорок лет назад, а пейзаж за окном уже незнакомый. Если подумать, то все мы немного похожи на упоминаемого в стихотворении «Советская фантастика» космонавта Сергея Крикалёва, взлетавшего пусть и в перестроечном, но всё ещё Советском Союзе, а приземлившегося как на чужой планете – в постсоветской России 90-х. И остаётся только одно – останавливать мгновения, увековечивать уходящую натуру, пока она не ушла вся окончательно.
Вся книга пронизана острым ощущением быстротечности времени, краткости человеческой жизни и хрупкости человеческого сердца, ностальгией и грустью – пусть иногда и спрятанной за иронией. Но Олег Мошников по духу, скорее, модернист, чем почвенник. Причём не стихийный, а именно сознательный. Любуясь какой угодно первобытной архаикой, он в мыслях всё равно устремлен в будущее, о чём однажды проговаривается, описывая свои наблюдения за учащейся читать внучкой:
И все же – «прописи» важней
Завязки, замысла, интриги! –
И неуемный книгочей
Заглянет в дедушкины книги:
Все так же косу теребя,
Хоть наугад открыв, хоть с краю,
Прочтет с улыбкой про себя…
Концовки лучшей – я не знаю.
Главными читателями, которым адресована эта книга, должны оказаться именно «уважаемые товарищи потомки». И, наверное, перед ними автору действительно не должно быть стыдно. Он собрал под одной обложкой тексты, созданные не только в последние годы, но и в 90-х, и даже в 80-х – пусть сейчас они и существуют в дополненном и исправленном виде. Ведь изменения претерпела только чисто техническая сторона, а мысли, идеи, убеждения, выраженные в произведениях, остались теми же. И вот эта честность, искренность и прямота будет в цене всегда. По крайней мере у тех, кто ждет от поэтов не красивого, а правдивого слова.
А нам, ровесникам и современникам, новый сборник Олега Мошникова может быть хоть чем-то интересен? Может – и очень многим! И прежде всего тем, что в нём зафиксирован один любопытный исторический феномен, который большинство из нас вряд ли заметило. Скоро будет уже тридцать лет, как с карты исчез Советский Союз. И оказывается, что за этот период в данной конкретной стране, если кто-то и занимался чем-то полезным – то это мы, вытащившие на своих плечах уже не из одного кризиса культуру, науку и образование. Где были все остальные – не совсем понятно, но именно по их вине – сначала позорно проваливших советский проект и не справившихся с построением коммунизма, а потом распродавших и разворовавших всё, до чего только можно было дотянуться, мы пишем хоть умные и добрые, но очень горькие книги. Нам оставлено только право гордиться былыми достижениями, от которых остались одни развалины, да надеяться, что уж потомки-то точно поймут наш опыт правильно и не повторят наших ошибок.
Но жить в эту пору прекрасную нам вряд ли уже придётся.