Его называют вторым после Ростроповича и одним из самых харизматичных современных исполнителей. Заниматься музыкой он начал с шести лет, а первую пластинку записал в шестнадцать. Сегодня играет в Великобритании, Франции, Германии, Италии, Испании, США, Японии, Корее, следующий после Петрозаводска концерт вместе с Катей Сканави они дадут в Италии.
В Петрозаводске на вечере камерной музыки прозвучали произведения композиторов-романтиков С. Рахманинова, С. Франка, Ф. Шуберта.
Сколько лет его виолончели? Почему несколько лет назад виолончелист стал играть на органе? Чем отличилась наша петрозаводская публика? Обо всем этом и многом другом в интервью с Александром Князевым.
– Ваш концерт назывался «Вечер романтических сонат». А вы сами романтичный человек?
– Думаю, что очень романтичный, экстремально романтичный. По-моему, исчерпывающий ответ.
– Для этого концерта были выбраны композиторы-романтики Шуберт, Франк, Рахманинов….
– Три крупнейших романтических сонаты, три крупнейших композитора-романтика, но из разных направлений, разных школ. Франц Шуберт – немецкая романтика, Сезар Франк – французская, а Рахманинов – русская романтика. Я всегда строю свои программы очень тщательно. Если не получается программа из сочинений одного композитора, то должна быть тема. В данном случае я понял, что лучше сделать обратную связь: должны быть романтические произведения, но совершенно разных национальных школ.
– Эту программу уже где-то играли?
– В таком виде нет, в первый раз. Соната Рахманинова – у Кати здесь премьера, я-то ее уже играл много раз. Франка мы играли много, Шуберта тоже, но именно в этом контексте, с Рахманиновым, это в первый раз – мне понравилось, как получилось, Думаю, хорошая программа получилась. Честно говоря, мы сюда приехали, чтобы обыграть сонату Рахманинова перед выступлением в Риме.
– Когда появился ваш дуэт с Катей Сканави?
– С Катей мы играем с 2009 года – уже пять лет. Я считаю, что мы очень удачно нашли друг друга, она стала моим любимейшим партнером. За пять лет мы, может, не так много концертов сыграли, но, с другой стороны, сыграли очень много произведений. Так что у нас уже большой репертуар, да и география не маленькая: мы играли в Марокко, в Южной Корее, сейчас будем играть в Италии, Франции, в следующем году в Америке. Регулярно каждый год играем в Москве. В Петербурге наши концерты стали уже традиционными.
В следующем году у нас будет эпохальный цикл: я очень люблю Брамса, играю все его сонаты, не только для виолончели, но и для скрипки и альта. Семь сонат я разбил на два концерта. Один будет с Катей Сканави в Петербурге, Москве и, думаю, многих других городах, потому что этот проект абсолютно уникальный, никто кроме меня эти сонаты не играет, тем более в одном цикле.
Это огромное событие: я невероятно расширил виолончельный репертуар. Понимаете, все виолончелисты мира играют две сонаты. Кто-то играет три, потому что Брамс сам переложил им первую скрипичную… Я играю семь.
– Ноты теперь находятся в свободном доступе?
– Никаких нот нет! Я просто играю по скрипичной партии, там есть свои тонкости, но я ничего не издавал. Издавать глупо, потому что различий практически нет. Наоборот, смысл и условие моих переложений таковы: я обязан сыграть все ноты, которые написаны. Упрощений я не допускаю. Я никогда не меняю тональность, партия фортепиано никогда не меняется – как есть, так и есть, только на другом инструменте.
Почему я это делаю? Сами композиторы давали повод. Брамс переложил свою первую скрипичную, с одобрения Бетховена была переложена знаменитая скрипичная «Крейцерова соната». Соната Франка изначально была написана для флейты, потом был сделан вариант для скрипки, потом для виолончели… Короче говоря, композиторы на самом деле не так строго относились к выбору инструмента: если произведение может хорошо звучать на другом инструменте, то почему и нет? Я считаю, что струнная природа трех инструментов – виолончели, скрипки и альта – единая, поэтому переложения возможны. До этого никто не додумался раньше, потому что это трудно, нелегко сыграть скрипичные сонаты на виолончели, и мало кто за это брался. Хотя исключения есть: наш замечательный виолончелист Александр Рудин тоже занимался этим в свое время, сейчас, правда, перестал. Знаменитый американский виолончелист Йо-Йо-Ма тоже играет одну скрипичную сонату. Но семь сонат Брамса в цикл объединил все-таки я.
– Будете продолжать подобные циклы?
– Как раз с Катей мы играли программу, очень мной любимую: три скрипичных сонаты Бетховена – Четвертую, Пятую и Седьмую. Сейчас на подходе Вторая, Шестая и Девятая. Так что, думаю, мы будем продолжать.
– Есть критерии, по которым вам нравится та или иная музыка, тот или иной композитор?
– Как вам сказать… Мне нравятся композиторы, которые давным-давно признаны величайшими гениями во всем мире, такие как Бах, Моцарт, Бетховен, Брамс, Шуберт, Шуман… Никаких открытий нет, никто лучше них музыки не писал.
У меня есть один пробел: я почти не играю современную музыку, потому что, за некоторым исключением, она не достигает таких высот гениальности. Зато я делаю переложения и расширяю виолончельный репертуар. Таких программ много. Я играл шесть скрипичных сонат Моцарта, будет программа, в которой почти весь скрипичный Шуберт… Есть переложения и для игры с оркестром, например, знаменитую Симфонию-кончертанте Моцарта, написанную для скрипки с альтом, я играю на виолончели. Правда, Йо-Йо-Ма тоже это делал… Так что, видите, я не могу сказать, что я единственный в мире, но, может быть, я более целеустремленно занимаюсь этим направлением.
– Интересно играть скрипичные сонаты на виолончели?
– Играть скрипичные сочинения на виолончели – действительно интересно, если я понимаю, что это будет хорошо звучать, а хорошо звучит не каждое произведение. Например, Рондо-каприччиозо Сен-Санса я на виолончели играть не буду, потому что это абсолютно скрипичная пьеса. В основу этого произведения заложен скрипичный тембр, на виолончели его играть бессмысленно, хотя технически возможно. А вот найти другие краски, сделать переложение убедительным, аргументировать его так, чтобы не просто сказали «да, сыграл на виолончели», но чтобы сказали «да, звучит замечательно, по-другому». Так было со знаменитой Чаконой Баха, я ее тоже играю на виолончели. Это для меня очень интересно.
– У вас в руках та самая виолончель, которая с вами уже двадцать лет?
– В этом году будет двадцать семь.
– Как она к вам попала?
– Она бесценна. Она попала ко мне в руки из Госколлекции уникальных музыкальных инструментов, которая, слава Богу, выдает инструменты концертирующим виолончелистам… Моя виолончель – настоящее произведение искусства: мастер Карло Бергоцци, 1733 год.
Такие мастера, как Страдивари, Амати, Гварнери, Бергоцци, Монтаньяна делали замечательные инструменты, после них секрет как-то потерялся, и современные инструменты не звучат так, как те. До Страдивари таких инструментов тоже не было. Период с XVII века до начала XVIII века был расцветом струнных инструментов и расцветом работы этих мастеров. Тогда был какой-то синтез всего, сейчас никто точно не может сказать, сколько выдерживалось то дерево, при каких условиях, какой лак был – технология потеряна. Наука шагнула феноменально вперед, вот американцы заявили, что скоро будет экспедиция на Марс – а сделать такую виолончель, как эта, не могут.
– Вас называют органистом-виолончелистом. Почему вы стали играть на органе?
– На органе я начал играть уже во взрослом возрасте, в двадцать шесть лет, потому что очень люблю музыку Баха. Бах для органа написал огромное количество музыки, девять томов, и, чтобы все это сыграть, я научился играть на органе.
С тех пор я совмещаю оба инструмента. Если жизнь не заставит, то никакой выбор между ними делать не хочу.
– Самый большой орган, на котором вы играли?
– Орган в церкви Сент-Эсташ в Париже: пять мануалов, сто пятьдесят регистров…. Ну и орган в Риге, в Домском соборе тоже огромный: четыре мануала, сто двадцать регистров.
– Публика в каждом зале, в каждой стране, конечно, разная. Как чувствуете, что в зале ваша публика?
– Я чувствую, как люди слушают. Ток какой-то идет… У вас он был.
Фото Евгении Лёгкой